Колокольчик

  - Ты?..
    У меня перехватило дыхание. Не фигурально, а буквально. Что же это?  Взрослый дядька и вдруг…
    - Да, - кивнула она. - Я уезжаю. Поезд в двадцать три пятьдесят пять.

    Отчего в такси между нами появилась неловкость? Таксист? Но он только раз оглянулся назад; поинтересовался, не мешает ли музыка? Она посмотрела на меня - я это чувствовал - но, не повернувшись в ее строну, ответил, что музыка не мешает. Я злился? Да нет, это была не злость, а скорее досада. Досада, что веду себя как глупый мальчишка, ожидания которого обманули. Но ведь никакого обмана не было. Ну, не сказала она, что уезжает, так что? С какой стати она должна была об этом предупреждать? А если бы сказала? Что бы изменилось? Все или ничего? Я не знал ответа на этот вопрос. И это меня начинало бесить. Раздражение мое, видимо, было столь очевидно, что она отвернулась к окну.

    Такси остановилось у вокзала. Она дотронулась до моей руки.
    - Не выходи. Совсем не обязательно меня провожать.
    Если бы она этого не сказала, то я бы так и поступил: остался в машине и поехал дальше. Но она сказала, и я вышел вместе с ней. Назло. Только вот кому?

    До отправления поезда оставалось чуть больше пяти минут. Мы стояли на перроне возле ее вагона, она что-то тихо говорила, но я не слышал. Я думал о том, что сейчас она сядет в вагон, поезд тронется, и я больше никогда ее не увижу. Это звучало у меня в голове, повторяясь и повторяясь: «Я больше ее не увижу. Я больше никогда ее не увижу. Никогда. Не увижу. Больше никогда». Усилием воли включил рассудок: «И что? Завтра уже обо всем забуду. Хорошо, не забуду сразу. Буду вспоминать как милое приключение. Какое-то время. Потом все сотрется из памяти. Или заляжет где-то глубоко-глубоко в подсознании, не тревожа, не вызывая ненужных воспоминаний. Так будет. Сколько раз уже было».
    - Это хорошо… - расслышал, наконец, ее слова.
    - Что хорошо? – переспросил, выплывая из внутреннего тумана мыслей в реальность.
    - Хорошо, что все так заканчивается. Правда? Воспоминание будет приятным, без горчинки. Ну, я пойду, да?
    Она отвернулась и пошла к двери вагона.
    - Подожди!
    Она оглянулась. Я подошел к ней и увидел в ее глазах слезы.
    - Утром глаза у тебя были светло-зелеными, вечером темно-зелеными, а теперь…
    - А теперь? - совсем невесело улыбнулась она.
    - Теперь они мокрые…
    - Нелепо, да?
    Я отрицательно покачал головой.
    - Так грустно отчего-то… А я… Я такая плакса.
    Она моргнула, и вниз пробежали две капельки, оставив мокрые дорожки на ее щеках. Выпендриваться и дальше, сохраняя независимый вид, было глупо, и я обнял ее, прижав к себе.
    - Спасибо тебе за все, Винни.
    - Вообще-то меня зовут Саша, Александр.
    - Правда?
    Она подняла голову и посмотрела мне в лицо.
    - Да. Что тебя так удивило? Самое, между прочим, распространенное мужское имя во всем мире.
    - Оно не только мужское…
    - Ну, да… И что?
    - А то, что меня тоже зовут Саша.
    - Серьезно?
    Она кивнула и рассмеялась.
    - У тебя удивительный смех… Потрясающий, волшебный… А плакать не надо. Ты ведь не будешь больше плакать?
    - Я очень постараюсь.

    - Отъезжающая, проходите в вагон, поезд отправляется, - сказала проводница, нетерпеливо переступая с ноги на ногу.

    Саша приподнялась на мысочки и, поцеловав меня в щеку, хотела отстраниться, но я не выпустил, обняв еще крепче, поцеловал в губы, которые открылись навстречу моим, и поцелуй получился долгим и столь чувственным, что естество мое откликнулось сладостным напряжением.

    - Девушка! - сурово окликнула ее проводница.

    Саша вошла в вагон, и за ней тут же захлопнули дверь.
    Через мгновение я увидел ее у окна. Она улыбалась. В последний момент я успел протянуть в открытое окно свою визитку. Поезд тронулся, она помахала мне рукой, в которой держала белый картонный прямоугольничек.


    ***
    - И о чем мы мечтаем?
    Она стояла передо мной с веником в одной руке и совком в другой.
    - И чему так радуемся?
    - Колокольчик жалко.
    - Ага, поэтому и улыбка до ушей! - она кивнула и принялась сметать осколки.
    - Дай, я... Ты ж такая ловкая, что непременно обрежешься.
    Без малейшего сопротивления она передала мне бытовые орудия. Я смел то, что еще недавно было волшебным колокольчиком, и пошел на кухню.
    Когда  вернулся, она стояла ко мне спиной у окна и смотрела на сыпавшиеся с неба крупные капли, сверкающие на солнце.
    - Дождь… - сказала она, оглянувшись на мои шаги, и тут же снова отвернулась к окну. - После такого дождя на небе непременно должна появиться радуга…
    Я подошел, обняв, скрестил руки у нее на груди и, наклонившись, прижался губами к ее уху.
    - Пятачок…
    - Да, Винни? - отозвалась она также тихо.
    - Зачем мы ссоримся?
    Она пожала плечами.
    - Давай не будем больше ссориться.
    Она повернулась ко мне лицом, поднявшись на мысочки, обняла меня за шею, и я  приподнял ее над полом.
    - Никогда-никогда, да?
    - Никогда-никогда…
    - Ты так давно не называл меня Пятачком…
    - Это я зря. Ты же самый настоящий Пятачок.
    - Да?
    - Да. Нежная, трепетная и такая маленькая… А я неуклюжий медведь. Старый и нудный.
    - Нет, ты не такой. Нет.
    - А какой?
    - Сильный, большой и мудрый. Знаешь, как я люблю тебя?
    - Как?
    - Вот так! – она широко развела руки. – Это значит - много-много, - и снова крепко обняла меня. – Это значит - сильно-сильно.
    - Никогда ты не повзрослеешь, чудо мое чудное.
    - Это плохо?
    - Это замечательно!