Кусочек родины.

их на морозе водой. В сарае были закрома для зерна.
В начале поселка стояла церковь. Там жил татарин, он торговал всякой мелочью: мылом, спичками, нитками, бусами, булавками, гребешками и привозил то, что заказывали. Однажды он привез граммофон. В воскресенье многие шли в церковь, а он вынес его на завалинку и заиграл русскую пластинку. Мужики, молодежь и дети с любопытством подходили, а старики и старухи чертыхались и говорили, что это сатанинская музыка: как может человек петь в этой коробке или трубе? Только искушают людей. Однажды я не утерпела  и пошла в пляс. Я очень любила плясать, а мы шли в церковь. Мама мне как даст подзатыльник – я так и полетела кубарем. «Ты, — говорит, — молиться идешь, а перед чертом танцуешь.» Тогда татарину сказали, чтобы он в воскресные дни или в праздники на улице не играл, или играл в своей хате, чтобы не искушать молодежь.
Зимы были суровые, снежные, такой бывал буран с ветром, что глаза открыть нельзя. Сухие морозные снежинки, казалось, вопьются и ранят кожу. Наметало такие большие сугробы, почти на уровне сарая, поэтому все наружные двери открывались вовнутрь. Потом утром, приоткрыв двери брали лопату и проделывали проход к сараям, к колодцу (колодец рыли на 3-4 двора). Ну а дети и есть дети: чуть угомонится погода, они за санки, подстелют солому и — на горку прямо во дворе.
И с горки катались,
И с горки катились,
Озябнув, домой прибегали,
На русскую печку взбирались,
Дерюгою укрывались.
Но детство есть детство,
Оно без заботы
За должное мы принимаем,
Не зря отцы и деды кровь проливали.
Чтоб вы лучше жили и в школу ходили
И детства такого не знали.
Снега лежали до весны. Бывало, выпадали до метра и там, где можно было задержаться — скапливались. Весной был большой ледоход. Просыпалась Хабда, рушила берега, отрывая и унося наши усадьбы, приближаясь к селению. После ледохода вода уходила, оставляя пологие прибрежные места для огородов. Здесь сажали те, у кого на участке стоял дом, это было удобно, всё необходимое было под рукой.
Клубов тогда еще не было. Молодежь ходила петь в церковь на клиросах. Нюра тоже ходила. Собирались вечёрки то у одних, то у других. У Гармаша была гармошка, у кого-то — балалайка, вот и веселье. Отец был очень религиозный, соблюдал всё по писанию, по библии и нас к этому приучал. А маме некогда было соблюдать: была загружена до предела и за мужа и за себя…За это и были стычки с отцом: он доказывал святость религии, а мать - его безделье, говорила: «Ты, нычиста сыла, молышся, а я за тэбе роблю». Чтобы не слышать упреков, он поспешно выходил из хаты. А мать, как вол, тянула и хозяйство и дом.
Зимой, в самые холода, наша Ластивка (Ласточка) принесла два бычка. «Вот тебе и волы!»- сказал отец. Все были рады. Мы, детвора, не отходили от них. Неделю их держали в хате, чтобы окрепли. Хоть и были сараи теплые, им там было еще холодно.
Мама за зиму торопилась всё сделать: пряла лён, шила, вязала. Сестёр тоже приучала рукоделию. Весной начнутся полевые работы по принципу: что посеешь, то и пожнёшь.
Зимние вечера долгие. За работой мама всегда пела. Если ей грустно — пела грустные, даже плача. Коль весело было — пела раздольные, веселые, и мы с ней пели вместе.
Чего соловейко смутен и не весел?
Повесил головку, зёрна не клюешь?
Клевал бы я зерна, так волюшки нет,
Запел бы я песню, да голосу нет.
Золотая клетка иссушила меня
К весне опоросилась свинья, вывелись гусята, утята, цыплята. За зиму отец купил пару быков у местных жителей. Когда они приезжали продавать скот, иногда останавливались у нас с ночевкой. В первой комнате бросят охапку сена — вот и постель. Если не хотели какую-нибудь скотину обратно брать, мать покупала и, подкормив, её продавала, хотя и не разбиралась в деньгах. Пересортирует деньги по размеру и цвету, перевяжет веревочкой и завернёт в платочек. Она была неграмотной.


ВЕСЕННИЕ РАБОТЫ.

Озимые взошли дружно, радуя сердце. Все выехали в поле пахать: Юхим с сыном, отец вместе со своими друзьями. Пахали, сеяли, боронили вместе, а уборку – каждый свое.
Как потеплеет вода в реке, мы ходили с отцом рыбачить. Нюра и отец тянули бредень, сделанный из редкого холста и палками прикрепленными с обеих сторон. Мы с Марией со¬бирали рыбу, а я еще загоняла рыбу в бредень: один конец бредня заводили с берега, а я забегала вперед и загоняла рыбу в невод. Рыбы было много: щука, сом, карась, окунь, а из мелких - пескарь, красноперка, верхоплавка, вьюн. Крупную солили, Вялили. Мелочь, вы¬потрошив, солили, сушили потом ссыпали в мешок на зиму. Зимой мама принесет, на лист насыплет и в печь. Она подсушится, становится хрустящей, приятной, аппетитной.
Ещё я пасла телят, пока они были маленькие. Соберемся 2-3 человека и пасём — каждый своё. Помогала делать и сушить кизяки на топку.


ПЕРЕМЕНЫ.

В 1929 году были организованы два колхоза. Поселок расширился. Было уже две улицы. С правой стороны жили более зажиточные, они вступили в колхоз «Большевик», сдали туда коров, быков, лошадей, овец, свиней и птицу. А её у всех было очень много, особенно водоплавающей, ведь река рядом и раздолье. А с левой стороны жили в большинстве бедняки. Негусто у них было: у кого бык, у кого лошадь. Когда начались полевые работы и выехали в поле, то вместе в плуг или борону впрягали то коров с быками, то лошадь с бы¬ком. Кое-как отсеялись. Началась заготовка кормов, то же самое повторилось: у них были две косилки, молотилка, а у нас всё вручную: косой да серпом. Они убрали и сдали государству план и хорошо получили на трудодни, а у нас — еле рассчитались по заготовке. Колхозникам почти ничего не осталось. Сена на зиму было мало. Чтобы как-то сохранить поголовье скота, собрали собрание и решили весь скот, коров раздать по дворам на зиму, а весной вернуть в колхоз. Приплод оставить себе, часть молока сдавать, а часть кушать самим. Нам досталась телочка, мама была рада, что будем со своей коровой.
Весной отец засобирался ехать в Азию, он не хотел работать в колхозе. Мать в слёзы: «Да зиму кое-как перебились, ведь урожай был неважный, на трудодень выдали по 200 грамм зерна, вот и корова теперь будет, может и урожай будет в этом году…» Но отец был непоколебим. Опять он, Радченко, Гаршман решили ехать вместе. Рыгорко остался. Сдали свои хаты местным жителям под квартирантов, продали птицу, свинью с поросенком, телку и отправились в путь.
Ехали до Актюбинска несколько дней на верблюдах, запряженных в телеги. Ночевали в аулах, на постоялых дворах. Варили пшенный суп (кулеш) или картошку, покупали молоко. Приехали на железнодорожную станцию. Нам, детворе, было страшно: паровозы пыхтели, выпуская шлейф дыма, грохотали. Мы жались возле мамы, да и мама робела. Переспали на постоялом дворе, я впервые увидела клопов. Их было уйма. Как они больно жалили! Я долго не могла уснуть, всё щелчками их сшибала, когда они ползали по мне. Утром сели в поезд. Вагоны были общие, нары от дверей до дверей, у двери висел фонарь со свечкой, все спали вместе. Клопы и вши пешком ходили. На станции было много цыган. Пели, плясали, собирая зевак и деньги. Я тоже пустилась в пляс подражая им, они-то черные, а я беленькая. С беленькими косичками. Всем забавно, ну а мне кто бублик даст или конфетку. Я только подставляю фартук. Отец куда-то отошел, мать замешкалась, глядь — а меня нет, а я вместе с табором двинулась, цыганка взяла меня за руку, позвала, я и пошла. Мать туда, сюда, а меня нет, испугалась, мечется, у всех спрашивает. Ну там подсказали, что только что прошла с цыганкой. Мама догнала нас, схватила меня да в слезы. Цыганка, конечно, тут же скрылась, мама не успела даже поругать её. Ведь цыганка очень заинтересовалась мной, я привлекала публику, видно решила, что со мной будет хорошая выручка. А в вагоне я всю дорогу плясала: кто на балалайке заиграет, кто на гармошке. Я даже плясала под татарскую музыку, и всегда у меня были конфеты, пряники, а кто и кусочек сахару даст. Я и братишкам давала. На больших станциях пассажирские вагоны загоняли в тупик и заставляли нести постель и белье в душегубку (был такой вагончик, где пропаривали вещи) чтобы уничтожить вшей. Через какое-то время, получив вещи, ехали дальше. Тогда паровоз топился углем и дровами, ехал медленно и оставлял за собой черный шлейф дыма. Приехали в Наушкент. В хлопководческий совхоз. Нас, 6 семей, поместили в один общий барак, где была одна плита большая, стол длинный, топчаны. Каждая семья вешала полог (как от комаров), ограждая свой угол.
Воду брали в хаузе, где было полно комариных личинок, мотылей и головастиков. Уборная, естественно, была на улице. Потом сделали кубовую, где отец кипятил воду. Мама с подругами и Мария  пошли на хлопковое поле. Я носила воду на поле, была водоносом. Во время культивации хлопка принесу воду, мама посадит меня на лошадь, я правлю, а она идет за культиватором. Работали много. Делали и чеканку, и пололи, и рыхлили. Нам давали жетоны на хлеб: взрослым — на 600 грамм, подросткам работающим — на 400 грамм, а иждивенцам — на 200 грамм. Нюра пошла к армянам в домработницы. Тут мы все получали деньги, кроме ребят. Впервые увидели хлопок, приоделись, увидели и приобрели хлопчатобумажные и стеганые из ваты одеяла, набрали платков головных кашемировых, ситцевых, сатину и ситца.


ШКОЛА.

Осень я пошла в нулевой (подготовительный) класс. Сначала писали палочки, крючочки, нолики и считали до десяти. Всю первую четверть писали карандашом. Сумок тогда не было, шили тряпочные и носили через плечо на лямках. Чернильницей служил маленький пузырек, для него шили сумочку по величине пузырька, ставили в нее и задергивали шну¬ровкой. Ручки были с одного конца карандаш заточенный, а с другого – перо привязано. Ручка была только у учительницы. В одной комнате сидели ученики первого, второго и третьего класса, все вместе, всего несколько человек, причем в каждой группе были ученики разного возраста. Ведь тогда только начинали учить, много было неграмотных.
После занятий мы играли в красные-белые. В совхозе только посадили саженцы фруктовых деревьев, а мы наломали из веток себе лошадей и сабли и давай носиться друг за другом. Ну а вечером нам, конечно, попало этими же прутьями. Я играла с мальчишками. Они меня всегда принимали: я не плакала, если и дралась с ними.


ГОЛОД.

Глубокой осенью мы уехали обратно. Мама сильно болела, да и дом стоял без хозяина. Надеялись на то, что одеты, обуты и деньги есть, но получилось не так. Деньги ушли быстро, т.к. нужны были каждый день и немалые. Ведь никаких продуктов в запасе не было, а тут был неурожай. Не было дождей. Начался голод. Вещи меняли на продукты и до весны все проели. Ранней весной мы с мамой ходили в поле вылавливать сусликов. Мама наберёт два ведра воды в луже и льёт в нору, а я над норой растопырю ладони и жду, когда он покажется из норы. Тогда я его сзади за шею хватаю — и рывком об землю головой бью. У него пойдет кровь из носа — и готов. Мама тут же перережет ему горло — и в ведро. Одновременно собирали топку. Наловив ведро сусликов и набрав вязанки полыни, возвращались. Дома мама с сусликов снимала шкурки и потрошила их. Вот тебе и топка и еда! Шкурки мы сдавали в приемный пункт и получали деньги. Еще мы собирали щавель, он уже начал пробиваться, на речке — ракушки, которые были