Поп и царь в сказках Пушкина ( "Поп - толоконный лоб и служитель его Балда" и "Сказка о Золотом Петушке")одинаковую получают расплату за свою ленивую сонную, эгоистичную и лукавую жизнь. Они сошли с общей со своими ближними Родовой Стези, рикрываясь чуждой "своему" народу верой и "библейским первородством" отделили себя стеной условностей, властью и изуверными обрядами от ближних, живут выморочной жизнью вне времени и пространства, - так живут, что им приходится силой и лукавством удерживать ближних вокруг себя – «охранять от нападений» реальной жизни с тем, чтобы продолжать самим спать или наслаждаться.
Но Время предъявляет счёт в лице старого звездочёта мудреца и его Золотого Петушка – Птицы Времени, или же поповского работника, умеющего служить Богу и людям во всём и тем самым изгонять нечистую силу, а значит и поповское и царское наваждение.
Эти две сказки «Поп – толоконный лоб и служитель его Балда» и написанный позже, после подачи Пушкиным царю прошения об отставке «Золотой Петушок» следует читать вместе, они об одном и том же: эгоизме и лицемерии, и «духовной» и мирской власти.
Из этих сказок прямо следует, что Пушкин был против царской и церковной власти, против самодержавия и чуждой народу «веры», унижающей и закабаляющей русский народ.
Но то, что Пушкин понимает Время, яко карающее грех, вершащее последний правый суд и несущее справедливое воздаяние Начало, - говорит недвусмысленно о его глубочайшей Вере в победу добра, о совершенстве Веры самого великого поэта в Бога Живаго, любящего лучшее в человеке и заботящегося о нём. Недаром Александр Сергеевич, обращаясь непосредственно к Богу, молится искренне : "Владыко дней моих!" Такой воистину горячей Верой, которая сочеталась в нём с светлой надеждой на будущее и искренней любовью к ближним, мог обладать только Пушкин:
Внемлите Истине, цари
Ни наказанья, ни награды,
Ни мрак темниц, ни алтари
Не верные для вас ограды.
Склонитесь первые главой
Под сень надёжную Закона,
И станут вечной стражей трона
Народов вольность и покой (1817).
Как видим, уже в 18 лет юный поэт воспринимал церковную ограду в одном ряду с темницами и наказаниями и не почитал возможным делать кому-либо исключение в исполнении Родового Закона, пред которым равны все безо всякого исключения.
И такое понимание Истины и Закона соответствует Евангельскому:
« И отцом себе не называйте никого на земле, ибо один у вас Отец, Который на Небесах. … Больший из вас да будет вам слуга».
Юный поэт ведал, что именно Евангельское понимание - есть истинно православное, но не языческие ухищрения апостола Павла, «освящавшего» монархическое любоначалие «Удерживающего», потому и пишет, что и церковные алтари не надёжная ограда для царей.
О том, куда может завести царя человеческое извращение, узнаём из стихотворения о ядовитом древе «Анчар», таком же противоестественном и смертоносном как царская власть,
«ядом напитавшая послушливые стрелы и с ними гибель разославшая к соседям», но пред тем «пославшая властным взглядом» своего «раба» к «древу яда», … « и умер бедный раб у ног непобедимого владыки».
«Древо яда» с «зеленью мёртвою ветвей и корнями, напоёнными ядом» «в пустыне чахлой и скупой» - вот что представляет собой с точки зрения Пушкина самодержавие, которое поэт понимает как древо смерти, порождённое природой «в день гнева».
«Грозный часовой – один во всей вселенной» по мнению поэта царь православный!
В природе нет такого закона, чтобы жить по тем правилам которые даёт «человеку человек», нет рабства, которое процветает «под сводом шалаша на лыках», нет «послушливых стрел» ( здесь у Пушкина скрытая полемика с рабской «заповедью» «послушания», что «паче поста и молитвы»).
В поэме «Руслан и Людмила» Дуб зелёный – Древо Жизни, в «Анчаре» - древо смерти.
Прошло 10 лет жизни великого поэта, но мировоззрение его ничуть не изменилось, он конечно же не возлюбил своего цензора Николая I, нет, скорее наоборот, возненавидел своеволие «владыки», так ярко проявившееся и на нём самом, с ещё большей силой.
И когда высочайшая цензура вместе с педерастом графом Уваровым вычёркивала из «Золотого Петушка» «царствуй лёжа на боку» и «сказка ложь, да в ней намёк, добрым молодцам урок» - конечно же понимала куда клонит великий поэт – « не мог» он «упрятать все свои уши под колпак юродивого, Торчали».
Вот что писал Жуковский Пушкину по поводу его прошения об отставке:
«А ты ведь человек глупый, теперь я в этом совершенно уверен. Не только глупый, но и поведения непристойного: как мог ты, приступая к тому, что ты так искусно состряпал, не сказать мне о том ни слова, ни мне, ни Вяземскому – не понимаю! Глупость, досадная, эгоистическая, неизглаголанная глупость! Напиши немедленно письмо и проси не давать хода твоему прошению… Если не воспользуешься этой возможностию…поступишь дурно и глупо, повредишь себе на целую жизнь и заслужишь своё и друзей своих неодобрение, по крайней мере моё…Я право не понимаю, что с тобой сделалось: ты точно поглупел; надо тебе или пожить в жёлтом доме, или велеть тебя хорошенько высечь, чтобы привести кровь в движение».
Вот так по-дружески и по-деловому «помогал» своему «победителю ученику – побеждённый учитель» - царедворец В.А.Жуковский, «с указкой, втёршийся во дворец, пред знатными сгибающий шею бедный певец»!
Неудивительно, что получив после смерти поэта его архив, он без всякого сомнения вымарал из его наследия все «непристойности», касающиеся царя !
Можно себе представить реакцию Александра Сергеевича на подобные доброжелательные письма самых близких его друзей! Нет никаких данных, чтобы датировать стихотворение «Не дай мне Бог сойти с ума», но судя по всему оно представляет собою ответ Жуковскому:
Не дай мне Бог сойти с ума.
Нет, легче посох и сума;
Нет, легче труд и глад.
Не то, чтоб разумом моим
Я дорожил; не то, чтоб с ним
Расстаться был не рад:
Когда б оставили меня
На воле, как бы резво я
Пустился в тёмный лес!
Я пел бы в пламенном бреду;
Я забывался бы в чаду
Нестройных, чудных грез.
И я б заслушивался волн,
И я глядел бы счастья полн,
В пустые небеса;
И силен, волен был бы я,
Как вихорь, роющий поля,
Ломающий леса.
Да вот беда: сойди с ума,
И страшен будешь как чума,
Как раз тебя запрут,
Посадят на цепь дурака
И сквозь решётку как зверка
Дразнить тебя придут.
А ночью слышать буду я
Не голос яркий соловья,
Не шум глухой дубров –
А крик товарищей моих,
Да брань смотрителей ночных,
Да визг, да звон оков.
Как видим Александр Сергеевич не дорожил человеческим рассудком и рад был бы с ним расстаться, хотя бы для того, чтобы полнее всею грудью идти навстречу естественной природной жизни, стать вольным и сильным как свободная волна, как порыв свободного ветра, исполниться счастья, петь в пламенном бреду, забыться в чудных грёзах!
Да вот беда: совсем рядом «смотрители ночные», готовые «запереть» поэта, «посадить на цепь дурака», показывать его кому надо из соображений личной выгоды и «дразнить как зверка сквозь решётку».
Ох, как хорошо великий поэт понимал тех, кто волею судьбы оказался с ним рядом и не судил их строго.
Пушкин обладает такой силой разумения, что может всегда промолчать, не договорить до конца. Он как Бог ведает благо дела на земле, у него нет заинтересованности в убеждении окружающих его современников.
Поэт оставляет в своей жизни место Судьбе, даёт возможность пространству Родовой жизни и Ходу в нём неторопливого Времени ответить на поставленные им вечные вопросы.
Пушкин ведал, что его поймут тогда, когда очень остро во главу угла станет вопрос о Вере, родной и понятной сердцу его великого народа.
Встанет вопрос на фоне окончательного падения иудейско-христианских кумиров, разрушенных не столько извне, сколько изнутри православных храмов, на фоне окончательного оскудения «христианской» жизни.
Ну, а что касается В.А.Жуковского, то должно отметить, что его авторитет у царя и современников А.С.Пушкина сослужил русскому народу плохую службу.
Царём был оставлен в своевольное владение Жуковскому архив Пушкина.
«Редакторская работа Жуковского заключалась не только в приспособлении пушкинского текста к цензурным условиям ( как это было, например, со «Сказкой о кузнеце Остолопе и работнике его Балде» или с «Медным всадником») или в привидении черновика в более законченный вид, но и в исправлениях, ничем не оправдываемых и объясняемых скорее всего небрежностью чтения рукописи Пушкина, как это было с «Каменным гостем» или с посланием к Мицкевичу. Так, вместо «В душе своей к нам не питал, и мы» Жуковский переписывал и печатал: «В душе своей к нам не питал он; мы»; вместо «И с высока» - «И с высоты взирал на жизнь»;
Вместо:
«Наш мирный гость нам стал
врагом – и ядом
Стихи свои в угоду черни буйной,
Он напояет – Издали до нас
Доходит голос злобного поэта,
Знакомый голос!...»
Жуковский печатал:
«Наш мирный гость нам стал
врагом, и ныне
