Vincent…

Поздний вечер. В последнее время не спится, может потому, что я не могу поверить - прошел, казалось, целый век - а я еще живу; как незаметно одна эпоха сменилась другой, а в контрактах не замечаешь...
Стабильные и не очень, многостраничные формальности с подписями; обязывающие встречать много месяцев лица; которые потом или хочешь забыть или вынужденно вспомнишь, услышав о премьере нового фильма...
Как волшебно - я проживаю в них: историями, что после меня останутся, они перенесут воображением и сопереживанием за героя в себя на всей планете мальчика или девочку, взрослого или юношу, быть может, вернут молодость моим ровесникам; как мне когда-то...
Готической расцветки пленка или черно-белые ленты (что наиболее классически) - в один момент я думал найти в них свою мечту; интересно, право, увлекающе-интересно ведь почувствовать себя среди канделябров и средневековых стен замка, в их потемках скрывается камера и съемочная группа; так давно к ней привык, что только оклики и команды режиссера приводят в робость...
Никто и не догадается о ней, скрытой за отвернувшимся по сценарию персонажем ("Уверен, он читает про себя свой текст" - мелькнет в голове зрителя). Почти так - я задумался о дивной природе слов - через них вживаюсь в роль, они подсказывают, как посмотреть и взять за руку партнера по фильму, простые, отпечатанные на машинке буквы - цепочкой этих процессов перенесут нас и наблюдающего за нами в маленькую жизнь...
Она пронесется отголоском одной великой мелодии под названием искусство и не исчезнет, порадует, я уверен; надо постараться, "Винсент, ну привычно ж для тебя - стараться, соберись!" - и возвращаюсь на сцену; что перед оператором, что перед залом театра - одна сказка, так давно, оставшаяся ею только для зрителя...
Я же переговорю с режиссером, когда прийти вновь и, устало сняв костюм и смыв грим, одену простенький плащ, шляпу, пойду домой; по темной улице, освещенной изредка фонарями - годы они стоят, рисуясь выкованными узорами, не хотят, чтобы мимо них равнодушно проходили, надеются, что человек полюбуется его мягким светом и капельками дождя на его стекле; но он торопливо станет рассматривать афишу нового модной премьеры, лозунги, плакаты кино, что фонарь освещает...
"Быть может, и я так же?" - тревожно осеняет догадка. Я запомнюсь как имя в титрах, исполнитель с характерными чертами и манерой, а более всего - ролями - кому-то буду неприятен, для кого-то стану родственным характером, живым и оставшимся сквозь века воплощением его собственного или того, чего ему делалось испытать; а никто, наверное, не вспомнит, как продумывал я свой стиль, что ощущал вместе с героем, как советовался с друзьями, кого любил...
Хотя, быть может, и нет в этом особенности, и нет в этом поэзии, как нет загадочности в воспетой поэтами луне (смотрю на нее в окно) – думаешь - она нежная, мягкая, белоснежная, воздушная жемчужина, а вспомнишь, что она такое - холодный серостью камень, отраженный свет, каких в Космосе тысячи; ну и представителей моей профессии - тоже тысячи, и все они стараются жить и выживать, не терять лица и благовидной улыбки; все они, как и я, жалеют, что успели так мало оглянуться на простые лестницы и двери своего дома, в глаза друзей и любимых; время гонит их вперед, забывать себя, накладывать пудру и подводить взгляд для эффектности вида на экране...
И, как и мои, их глаза постепенно устают и болят от косметики, резких вспышек камер и мелкого шрифта договоров и сценариев, от бессонных ночей и от невидимых, тревожных слез - незаметно под тем же фонарем луны мчится эпоха вперед, меняя местами вкусы, жанры, имена, новые, более эпатажные... Мы все стареем и, тем более, когда устаем от собственного антуража, теряем половину, а то и больше, поклонников, конкуренция больше подчеркивает наши седины одиночества, что искренне мы мало понимаем, зачем мы здесь...
Знаю нескольких ребят, немного старше меня или младше; разных темпераментов, целей, манер персонажей - все они приходили к одному - сожалению (очень бы хотелось остановить всем нам время; где мы молоды, еще счастливы, имеем успех, а главное - веру, что нас любят и впереди столько интересных для нас и публики ролей)...
Иллюзия ли это? Еще с первых лент я замечал, как бесконечно-бесконечно тянется, вроде бы, рабочий день - попил кофе, поболтал в перерыв с тем, с кем наиболее сблизился, вспомнил что дальше, ждешь, когда следующий акт - при хорошем настроении - чтобы еще успеть поиграть в жизнь, что выбрал из миллиона существующих в реальности и снах, фантазиях сценаристов; в плохом - чтобы поскорее закончилась эта суета с репетициями-примерками, долгами-зарплатами...
Бесконечно крутится-крутится пленка, мелькают кадры, вспышки, пикает записывающая звук аппаратура, меняются блики и тени, декорации, лица, эпохи... бесконечно ли? Не успею оглянуться - в трюмо гримерки мне уже не двадцать... вот уж и не тридцать... и даже не сорок... Время все летит, хотя крутится в мозгу тот же текст: "Играй. Тебя все еще помнят!"....
После любви - добрая память - вот что может согреть нашу теперь редкую и тесную семью, ждущую предложений не из романтики уже, с практичным взглядом осторожно беря в руки хрустальный бокал из реквизита (он более не кажется бардовым морем тайны; просто дорогой); как грустно это осознавать - Тони, Бела, Рони, Бад, Лу... - что приключилось с нами?..
Помнится, прихожу робким двадцатисемилетним мальчишкой и робко смотрю на вас, восхищаюсь - вы, несомненно, благороднее, мудрее, смелее; от вашего мастерства, уверен, еще тогда не чувствовали зрители расстоянии между вашими героями и пленкой, они словно вместе с вами переживали, боролись, совершали внутреннюю драму; ощущали от вашего взгляда и голоса холодок страха или напротив - легкость на душе, как среди добрых и старых друзей, улыбались вместе с вами...
Теперь вы улыбаетесь так редко, вне экрана ваши добрые глаза спешат скрыться за очками или закрытыми дверями (то, что полюбили, быть может, только ваши образы - какой актер не простит этого зрителю, но вам лгут...). Обида тихонько впитывается в ваши руки и походку, теперь разбитые, медленные (неужели и вправду вы чувствуете себя теперь просто все еще живыми, но никому не интересными, застывшими в лице известных монстров; и они вас больше не поддерживают...)....
Как странно, это были точно ваши дети - и они покидают, вырастают за гранью миллениума, портятся их характеры, их избаловали вниманием, отдают поиграться ими другим, невидящим того, что взрастили вы! Сейчас мало кто оценит трагедию Франкенштейна или Мумии, безумие Дракулы, Невидимки, хаос Мухи... Режиссеры, как неразумные приемные родители, или даже скорее - хозяева питомцев - разберут их по принципу: "Да это ж было классикой; а им можно напугать и здорово заработать" - и зрителям, точно детям, покачают потом почти бесконечно-серийно-фильмовой игрушкой; по такая потом эпатажу, цепляя и заманивая...
Разве вы это предчувствовали; долгими часами знакомясь с романами и рассказами, откуда взяты наши герои; репетируя перед зеркалом, предлагая режиссеру свое видение характера его, споря с ним, рискуя остаться без получки и обеда, и все же отстаивали это, самозабвенно, до абсолютной физической усталости играя на площадке, стараясь изо всех сил вложить свою душу, сберечь ее видение и уроки через персонажа для потомков; жертвуя здоровьем, личным покоем, счастьем?
Так ли работали, пренебрегали своим детищем и забывали свою ответственность перед тем, кто к нам приходит, занимая уютное место в зале во времяпрепровождении и в кино- и просто театре; перед тем, кто нам верит, следит за движениями наших героев, как за шагом своих близких друзей или своими? Осознания этой трагедии не стоит, не стоит делать более острым, калеча ваши судьбы; но...
Вы ушли, мои тихие, верные друзья (мы были как братья – часто… втроем просились на один фильм, чуть перемывали кости коллегам и режиссерам за рюмочкой в кафе, шутили, делились друг с дружкой новостями своей индустрии и личными делами, гуляли по нашим сероватым и дождливым улицам, раскрашенных только разве плакатами, иногда… ссорились, порою замыкались в себе или проблемах, иль на личной жизни, и не разговаривали, иногда ревновали к интересам один одного или к дружбе друг с другом, случалось, цеплялись к словам, характеру или поступку один одного, из скуки-вредности-шалости строили пакости, точно дети, но потом… мирились внутри себя и внешне, радовались, что есть друг у друга, знали - мы были одной семьей)...
Что кинопленкой ускоренно-щемяще невозвратно бегут лишь вспоминания... -  передо мной фотокарточка на пробу фильма, где мы все втроем: слева Бела, кокетливо держащий провод от реквизита (ему нравилось позировать). В халате доктора-гения, с привлекательно-хитроватым прищуром, но таким искренним и добродушным; посередине Тони, больше известный как Борис, в с извечными, искусно вырезанными скульптором-гримером, шрамами на руках. В специально узком, на два размера меньше пиджаке, чтобы подчеркнуть гигантский рост его героя, со знакомыми каждому электродами на шее и швами на парике, тихий и спокойный, вот-вот грозящий проснуться от молнии и навести ужас на зрителя; справа я примостился, право, не очень тогда был готов к фото, едва успел переодеться в простенький костюм героя, потому и ерзал, хотел спросить - "А что, банкет и праздник в честь чего?" Ну и вышел оттого - с непосредственным вопросом в лице, с приоткрытым чуть ртом, с немного приподнятой одной бровью (к лицу это было моему персонажу тоже - доброму и кроткому Кровелю)...
Одно из редких фото, где мы все еще молодые и в душе и на лицо еще ничего, вместе)... Сейчас же... Мне грустно... еще тоскливей подумать в глубине души, что, как страшно, быть может, кто-то и не знал вас, не вспомнит… - без вас мой мир осиротел…
Да и он уже не тот, что был тридцать или уже сорок лет назад, мистически не замечаю уже времени, как если б смотрел с ним кино, или строку титров и не обратил на оттенок его собственно присутствия внимание - машины все быстрее, фонари все неоновей, а в сути что-то ушло, может, мне так кажется из-за оценки мною современных сюжетов? Раньше упор был на нас, актеров, сейчас... Актеров можно придумать и без людей, нарисовать на компьютере, заменить спецэффектами, а правильно ли это?
Мы ведь были скромнее и цветогаммой, и техникой, а не одно поколение смотрело пленки с нашими героями и пересматривало (теперь иногда посмотришь - и через полчаса уже забудешь и вспоминать не захочешь)... Быть может, вопрос в реальности - кино уж не реальность - ему все меньше нужны люди, все больше тот свет и узоры (м-да, сбылась мечта фонаря на моей улице - теперь ему внимание...)...
Стыдливо задумчиво опускаю голову - завидую ли я ему и нынешнему веку? Жалею, из-за пережитого, прошлое? Отчего? Луна все так же светит в окно моего старенького дома, освещая шоссе; слышится гул машин, огни проспектов и рекламных щитов, прохожих, едва различимых в ночном шумном городе; а я по привычке беру наугад сценарий мыслей и читаю, обдумываю...
Поздний вечер. В последнее время не спится, может потому, что я не могу поверить - прошел, казалось, целый век - а я все еще есть; как незаметно одна эпоха