площадке, пошел в решительное наступление. Вероника спряталась за спину Шубину, и тот, стянув с себя красный свитер, опрометчиво сунул его в морду Борьке, с криком: "Тор-р-р-а-а!"
Школа, в которой располагались студенты, находилась приблизительно в ста метрах, и чтобы потянуть ее входную дверь на себя, не нарушая законов физики, необходимо было остановиться, что гарантировало металлический удар борькиным лбом ниже поясницы.
Шубина спас завхоз, выносивший из школы огромную, алюминиевую кастрюлю с супом; зрелище оплатилось тогда студентами довольно мелкой монетой: несостоявшимся ужином, Шубин же в тот вечер, в ту ночь добился того, чего не смог сделать никто, даже Борька.
"Вот и расплата, - спокойно рассуждал Шубин, следя в боковое зеркало за прилипшим "Москвичом", - за Веронику, за все разом!.. - Он верил в великую силу слова, и находил не случайным такое пересечение двух "козлов" - деревенского Борьки, и прозванного так в народе автомобиля "УАЗ". - И опять погоня! Мне бы, - Шубин внимательно шарил глазами по всему возможному для обзора сектору, - здание углом, чтобы спину прикрыть, да кол покрепче, и мы еще поборемся..."
Автомобиль, тем временем, вынесло к железной дороге, к единственно возможному повороту налево, к внезапно вздыбившемуся перед бампером земляному валу, готовому к проведению оборонных действий стрелковым оружием, но не к кулачному бою, пусть даже купца Калашникова.
"И могилу копать не надо! - отметил про себя Шубин, ковыряя носком истрескавшуюся глину, словно удостоверяясь в реальности предполагаемого. - А если назад, в машину, и задним ходом прямо в лоб!" Он сделал шаг и тут же остановился, осознавая утопичность задуманного. "Не успеть! Ах! Если бы не склад, и не этот поворот!"
Из-за угла вынырнул нос "Москвича", захлопали дверцы, и Шубин, перемахнув через ров, рванул изо всех силы вдоль железной дороги, не пересекая ее, так как за ней стелилась все та же степь.
Расстаться с сумкой он не решался - в ней лежал нож. Редкие свидетели пробежки Шубина реагировали спокойно: ну что из того, что человек опаздывает на поезд...
И действительно, впереди Шубина неожиданно обнаружился хвостовой вагон пассажирского поезда, - Шубин прибавил, прибавил еще того, чего уже не было, - он не думал, не просчитывал вариантов, он видел только ступеньки хвостового вагона, и поезд, видимо, из сочувствия, набирал скорость медленнее Шубина.
Руку подал курильщик, верно оценивший ситуацию.
- Догнали бы, каюк! Злые они теперь. А с тебя пузырь за спасение, эта стервоза, - он сощурил глаза и далее заузил их оттягиванием кожи указательными пальцами, - ни за что бы не открыла. А у меня ключики, свои, персональные...
Шубин долго не мог отдышаться, тратя на физическое восстановление времени значительно больше, чем этого требовала физиология; оказывается, его недавнее спокойствие заимствовалось не из набора настоящего мужчины, где рядышком аккуратно укладывались сила, ловкость, владение собой, и еще многое, из чего рисуют девочки героев в своих дневниках, а из страха, - явилось обыкновенной защитной реакцией организма на стрессовую ситуацию.
Со стервозой Шубин не сговорился, прошли к бригадиру поезда, тот наваривал не стесняясь.
- Бригада нада, ревизора нада, дети нада...
Всего, чего было "нада", Шубин не слышал, вытаскивая из коричневой кожи венгерского производства бумажку за бумажкой, пока вдоль амбразурных щелей не проскользнули сытые белки.
Шубин ухватился за дверную ручку купе...
4
Утро.
Сонная степь лениво освобождалась от туманной паутины: под самым окном вздрагивал ее влажный, неравномерно загорелый подбородок, с редкой, особенно неприятной на женском лице, растительностью. Чуть дальше, над мягким, губным изломом оврага, угадывался серый холмистый нос, еще дальше и выше, замешивались на розовой рассветной краске широко расставленные глаза - облака.
Рожденные хилыми, тени постепенно окрепли, озорными малышами забегали по купе: топали бесшумными невесомыми ножками по столику, по стенам, по чемоданам и сумкам, прыгали по безжизненным лицам попутчиков, носились по раскаченным вагоном плечам Тамары.
Тамара шепотом прощалась с ними...
Поезд посчитал несолидным задерживаться на маленькой станции Батыр больше одной минуты, тем более, что высаживалась на ней одинешенькая барышня с желтым чемоданом и растерянными глазами. Тамара проводила его с подобающим почтением, и как только скрылся в голубом мареве последний огонек, глубоко вздохнула один, другой, третий раз...
Пахло мазутом.
Единственная колея ненужной лестницей лежала рядом с полуразрушенным глиняным домиком, который можно было при желании перепрыгнуть. У входа непринужденно беседовали два деревца, лениво обмахивая друг друга многочисленными полураскрытыми зелеными веерочками, мимо них, горбясь и заложив руки за спину, степенно шествовал старик в сапогах, темных шароварах, в такого цвета пиджаке, в светлой шапке, напоминающей детский бумажный кораблик. На его собранном в гармошку черном клиновидном лице вообще отсутствовало какое-либо выражение, а узкие щелки для глаз подчеркивали неприступность. Лучше, чем:
- Товарищ! - Тамара выдумать не могла: папаша, сударь, отец, дедушка, гражданин, - никак не вписывались в окружающий ландшафт, только интернациональное - товарищ! - повторила она, делая несколько шагов навстречу, - Шевченко! Место такое рядом, а?..
Старик, не меняя скорости движения, безразлично отмахнулся от Тамары... - или все же показал на перелезающую через огромный холм разбитую дорогу? Она хотела еще раз переспросить старика, но тот опередил его аналогичным движением, добавив долгожданные звуки:
- Там! Совхос Шипченка, там...
Тамара почувствовала твердость почвы под ногами: только сейчас она окончательно покинула тревожно постукивающий поезд.
- А километров? Километров до него сколько?
Старик расцепил руки, показал десять скрюченных пальцев.
- Всего десять! Мелочи жизни!..
Тамара, поблагодарив старика, легко зашагала в указанном направлении.
Холм оказался не холмом, а краем слегка взволнованного плато, за которым внизу и пробегала железная дорога.
Через десяток метров Тамара ощутила себя в центре первозданного мира, ограниченного возможностями человеческой плоти, и бесконечного - в познании человеческим разумом. Первая фраза, прилипающая на язык человеку, идущему по пустынной городской улице, - ни души вокруг, - здесь, в степи, видимо, не имела никакого смысла. Что значит душа там, где ее и не должно быть? Почему не должно?... А эти мириады разноцветных толстых, тощих, острых, тупых, хитрых, шустрых и обалдевших от жары жучков, паучков, червячков, снующих в мудрых извилинах испепеленного чела матушки - земли, разве не имеют души? А иссушенные соломинки, понурые стебельки, изможденные листочки, образующие мужественные островки на пути воинствующей пустыни, не имеют ли души своей? А коршуны, барражирующие бездонную синь? - Тамара поднялась с коленей и... расхохоталась во все легкие, во весь голос, на всю степь: в кресле из нагартованного песка, возложив ручки на полосатый животик, вальяжно восседал усатый начальник - губернатор всея Казахстана, его величество - суслик! Как в детстве! Тамара с бурной радостью бросилась к нему.
- И ты! И ты имеешь! Куда же ты, хозяин?..
Суслик, совершив несколько военных перебежек, скрылся из виду, предоставив вниманию Тамары свою норку, телескопом развернутую к центру земли.
Солнце, оранжевое, круглое, яростное, довольно скоро перебралось с левого уха на затылок, Тамара осторожно прикладывала к нему ладонь, как к чайнику, недавно снятому с плиты, - в подобных случаях она отказывалась от повторного разогрева.
Чемодан, увеличивая привесы при каждом шаге, в конце концов превратился в жирную свинью с никому ненужной требухой: фотоаппаратом, транзистором, толстым шерстяным свитером, вполне пригодным для Северного полюса, консервами, - увы! не с минералкой, - и даже толстыми книгами...
Она вспомнила о письме с угловатыми волшебными буковками, способными придавать ей дополнительные силы (так было уже не один раз), безжалостно оседлала хрюкнувшего под ее тяжестью мучителя, развернула листочек. "Милая доченька! Прости, что так все получилось. Будь осторожна! Я тебя люблю. Я буду за тебя молиться вечно! Твой Папка".
Строчки писались наспех, вероятно, на чем-то подручном: непрерывная тонкая вязь периодически прерывалась на одном уровне, словно именно в этом месте чернила вдруг обесцвечивались, и вместо точек перо, не находя твердой опоры под собой, насквозь прошивало бумагу, обильно окропляя ранку черными слезами. Печатная буква "П", обведенная несколько раз, претендовала на особую значимость, и Тамара, пытаясь выжать из нее что-то очень важное для себя, поднесла листочек к носу.
И степь, и листочек, и "П", и ее руки пахли одним горячим воздухом...
Тамара повернулся лицом на запад и, собрав под языком всю оставшуюся в организме влагу, принялась громко, чтобы он мог услышать, писать звуковой ответ:
- Дорогой папка!.. Во-первых, сообщаю тебе, что я жива и здорова и что скоро - скоро встречусь с нашей мамой...
Откуда - то появились слезы; Тамара хотела подхватить их кончиком пересохшего языка, но они исчезли где-то на половине пути...
Разорвав белозыбкое кольцо горизонта, неожиданно по следам Тамары покатился огромный белый шар, толкающий перед собой маленькую черную точку. Точка вскоре превратилась в блестящего жучка, затем в черный мотоцикл с коляской: белый шар - в грозовую тучу и в обыкновенную, круто заваренную пыль. Мотоциклист оказался молчаливо сговорчивым: ткнул пальцем в сиденье коляски...
Нет... Может быть, и ехал на мотоцикле! молодой казах в красном шлеме и с закатанными по локти рукавами клетчатой рубашки, но Тамара ехала в наждачных брюках по стиральной доске! с беснующимся на коленях чемоданом, норовящим, то и дело, нанести сильный удар снизу в челюсть.
Наконец все стихло настолько, что стали слышны лай собак, кудахтанье кур, унылый скрип ползущей неподалеку телеги...
Еще в поезде перед взором Тамары возник огромный стеклянный холст, загрунтованный, как на стройке, меловым раствором. Посреди холста, на постаменте, во весь рост стоял крутолобый, со смятой каракулевой шапкой в руке, Тарас Шевченко. От него лучами разбегались широкие улицы, разрезающие единый цветущий яблочный торт на аппетитные кусочки. Где-то там, в центре, и находилось административное здание с приветливой девчушкой - хранительницей необходимой информации... Тамара платком провела по правому краю воображаемого холста - часть яблоневого сада исчезла, и на его месте проявилось комбайновое кладбище с непогребенными в землю поржавевшими останками. Взмахнула еще раз, и еще раз, закрыв глаза, нащупала ведерко с водой, швабру, и заработала так интенсивно, что через минуту, открыв глаза, холст представился ей абсолютно прозрачным...
Оказывается - и так могут жить люди...
Если у земли есть лицо, а на лице есть оспины, то они, эти оспины, образуются следующим образом: нужно, чтобы кто-то очень осторожно с изнаночной стороны лица, надавил маленьким, слегка похожим на
