"± 7" - не для чтения - роман

низу, изредка выставляя на обозрение блестящие брюшки. Заклятый их противник - Галина покидала квартиру, и они праздновали победу.
Антон взглядом прошелся по периметру комнаты, защемленный дверью, замер...
Старый диван с окостеневшими суставами, ходульный стол с лысиной в бесчисленных ножевых ранениях и тавровых от чайника клеймах, овальное в гипсе зеркало на подоконнике, бутылочные витражи - вот и все в наличии антоново богатство, - да еще рычащий по ночам холодильник "Ока", угрюмо посматривающий из кухонного окна на свою однофамильную реку, еще один квадратный столик, и еще то, что требует ремонта и называется сантехникой, и за что Антон расписался на замасленной клетчатой странице при получении ордера на квартиру, около двух лет назад. Уйдет Галя, и он будет продолжать жить в одиночестве  с призрачной надеждой на восстановление в партии... Для чего?.. Для того, чтобы продолжить карьеру? Какую? Чиновника? Министра? Смешно, нереально, и главное - зачем?..
Антон опустил ноги на... "ледяную сковородку!", - на пяточных культяшках тупо достучал до солнечного треугольника, и обнаружив там обман, в два кенгуриных прыжка снова взлетел на диван, с опозданием замечая таящиеся под ним тапочные носки. Галина не шелохнулась. "Ты и впрямь некрасивая, - шепотом согласился с ней Антон. Он потянул на себя  краешек одеяла, равнодушно (хотел себя спросить: почему равнодушно? но отмахнулся от этой мысли за очевидной ненадобностью) обнаруживая под ним щедро и невкусно намазанные на нежную голубизну простыни  розовые, паштетные телеса Галины. - Ты права! Я бы никогда не смог полюбить тебя по-настоящему. Прости меня, Галочка!.."
Снег радостно сжимался и легко отталкивал от себя антоновские шаги: летелось легко и весело, если бы, - если бы не остатки вчерашней неопределенной тревоги. И хотя в уходе Галины было более облегчающего, чем сожаления, потому что как знать, чем бы могла закончиться эта связь, протянись она дольше, и  все же, - все же бежала следом за Антоном некоторая, эфирная грустинка.
Банная труба привычно торчала в ровное, голубое, без намека на облачко, небо, и Антон подумал, что вот привиделся ему вчера именно крест, - ни звезда, ни другой какой знак, а именно крест. Почему?..
В дверь кабинета протекла утренним туманом  секретарь Марина - эдакая Дюймовочка с яркими губами в мохеровой пелерине, объявившая шефу в до-галинный период о своем взгляде на внеслужебные отношения. "Если надо остаться в кабинете на ночь, - она не говорила, она алмазиком оставляла метки на вечном, -  я останусь! Если надо куда приехать, я приеду! Я все сделаю, что вы потребуете, но я бы этого не хотела!.." Когда Антон положил ладони на ее плечи, а потом поднял, то оказалось, что между ними нет никакого расстояния, и потом, дома, повторяя операцию с деревянными плечиками, он никак не мог  добиться даже приблизительности аналогичных ощущений. "Красота женщины, - он в очередной раз убеждался в правильности когда-то вычитанной мысли, - в ее пропорциях!" И все же, наблюдая за ее угловатыми поездками по паркету между дверью,  столом и оконными шторами, он старательно отыскивал в ее фигурке то место, в котором могла зародиться шесть лет назад ее симпатичная дочка. И не находил...
- Антон Сергеевич! - Марина, усмиряя шпилечный фальцет, подкралась  к столу. - Бумаги я подготовила, но вот два внеочередных сообщения. Первое... Вам звонил по междугородке женский голос, не представился, сказал, что еще перезвонит. Второе... Полковник, - на ее личико выпало сочувствие к чужой зубной боли, - из охраны, просит срочно подписать заявление,  у него разбито стекло.
Почти радужное утро для Антона внезапно оборвалось: трудная дорога, по которой он долго и опасливо катил из суток в сутки, вот так вдруг, исчезала в  неясном провале, обещая неминуемое крушение всех его надежд.
- Что?.. - Антон обреченно втянулся взглядом в потолочную неясность, предполагая возможные варианты ночного ограбления, и загодя, по какому-то наитию, прибавляя к годовому балансу строчку значительного материального ущерба, и вычитая следом из своего авторитета так необходимую, специфическую, единицу. - Где?..
Дверь в кабинет широко распахнулась и  заполнилась по ширине фигурой полковника в маскировочном бушлате, в шапке, с  проштампованной на меху памятью о кокарде, готовой поведать встречному взору о былой высоте своего хозяина.
- Да хто ж так докладает! - полковник пропускал командирский голос через безукоризненную шеренгу. - Мы с вами вчера, Антон Сергеевич, расстались, и было все чин чинарем до окончания смены, а утром жинка позвонила, сказала, что ночью ветер такой был, расколотил фрамугу, и она замерзает. Был у механика..., - он притаил дыхание в ожидании некоторого заинтересованного знака, шагнул ему навстречу, но не найдя и в паузе верной союзницы, приглушил гласные и согласные, за исключением  постоянно заглавной "Ч", - ябедни-Ч-ать не буду, но посылать туда, сами понимаете куда, говорить такие слова Ч-еловеку при должности, правда не Бог весть какой, но все же неприли-Ч-но...
- Все ясно! - к Антону возвращалось прерванное, розовое утро.
Он смахнул   верхний листок стопки под левую руку, удлинив правую красным фломастером, выстроил лесенку: "Исполнить немедленно!" - улыбнулся, отражаясь в полковнике почти аналогичным образом, подпер неровные ступеньки  строенной опорой: "БАС". И прячась за вытянутым на всю руку листочком, Антон думал, что вот опять, как бы в благодарность, принужден  оказывать услугу неприятному человеку, и что вот есть такие счастливчики, которые всегда оказываются в нужный момент, и в нужном месте, и что, к сожалению, себя к таким он отнести никак не может. Не вслушиваясь в приторные реверансы, Антон проводил полковника до двери, пожал протянутую руку, вернее что-то вместо нее: вялое и холодное, - ассоциативно смеясь вполне оправданной географической лингвистике механика и тому, что происходило за дверью. Комариным визгом Марина жалила бубнящего толстокожего слона; через минуту она разъяренной ворвалась в кабинет.
- Почему вы ему во всем потакаете, почему?
- Да потому! - Антон блаженно (теперь он понимал: как это блаженно улыбаться) растянул губы от уха до уха. - Да потому, что... настало время - чэ. - Ему и самому понравился такой ответ.
И Марина, доверяющая своему начальнику - "на все сто!" - потому что - "и не такие бывали пренценденты!" - легко сменила гнев на милость.
- Ну ладно, чай-то будете?
К блаженной улыбке Антон добавил воздетые к потолку руки, отмечая странность в расположении пальцев относительно друг друга: он где-то уже их видел, но только чужими... Где?.. К нему вновь возвращалась тревога.
Отлавливая носом теплый дымок над лимонным корабликом, Антон завороженно следил за мерцающим двоеточием электронных часов. Через несколько минут, то есть ровно в десять с двумя нулями, осторожное: "можно?" - распахнет двери и два, окрашенных халатами, ручейка: черный и белый, перепрыгивая через приглушенный порожек: "здрасьте!" - превратят ногу т-образного стола в полуостров, и покатят пищевые, торговые и технические волны на директорский материк. И начнется то, что называется довольно глупым словом - планерка. Потому что планерка - это не планер, который  парит в воздухе, используя его естественные потоки, - это и не план, который должен предусматривать разумную череду разумных действий, - а это выдуманная кем-то заморочка. Десятки рефрижераторных вагонов с замороженными продуктами, во исполнение чьей-то неразумной, но твердой воли, втискиваются в перегруженное, трещащее по швам тело хладокомбината, -  реализации же они подлежат  только в столице. И ежедневно толпы обозленных людей прокатывают в зеленых электропоездах  сто тридцать верст, туда и обратно, чтобы наконец заполучить то, что накануне прошло через их руки, или проехало под самым носом. А его, Антона, попытка воспрепятствовать такой очевидной глупости и привела к исключению его из, обязательной для карьеры, обоймы членов Коммунистической партии Советского Союза, со всеми, вытекающими из этого, последствиями...
В дверь просунулась головка Марины.
- По междугородке женский голос, я предупреждала, говорить будете?
Антон кивнул утвердительно.
В трубке шел дождь, сверкали молнии, - впрочем это не являлось обязательным признаком далекого расстояния: соседняя, под одним облаком, Рязань подчас рядилась под Хабаровск так искусно, что после короткого разговора с ней приходилось ублажать изнасилованные голосовые связки стаканом минеральной воды.
- Я слушаю вас! - во второй раз добросовестно прокричал Антон в куда-то, и неожиданно услышал, совсем рядом выпавший из трубки, голос жены.
- Потерпи, я сейчас скажу...
Когда вы слышите от близкого человека из другого города такую странную фразу, то конечно же успеваете в отведенное время подумать Бог весть о чем, и в великом множестве, но только не о приятном сюрпризе. А если еще и предчувствие, не покидающее вас со вчерашнего дня?  - у Антона заныло под лопаткой.
- Умерла моя мама, - она говорила спокойно и медленно, проглатывая между буквами лишние, сухие косточки, - вчера, вечером, поздно... - Понятно, что за ночь в ее организме не осталось и капельки свободной влаги.
- Ты откуда звонишь?.. - спросил Антон для того, чтобы вообще что-то спросить.
Тещу  рак печени  пожирал около полугода, - не сомневались в ее скорой кончине не только штатные врачи, прописывающие наркотики с мумическим, словно речь шла об утолении обыкновенной жажды, бесстрастием на лице, но и родственники, мятущиеся с огарочком надежды между деревенских, насиженных на пучках трав, заговорных бабок, и ученых  светил, мельком определяющих валютные возможности страждущих.
И все же смерть всегда неожиданна.
Антона теща не любила, если не сказать большего, но семью свою, внучку, к которой он имел самое непосредственное отношение, боготворила. И та кошка, которая пробежала между ним и женой, конечно же, пробежала не без участия, теперь, усопшей. Но как бы там ни было, Антон искренно сожалел о случившемся, и ему так хотелось облегчить страдания Татьяны.
- Чем я могу помочь? - продолжил он.
- Ничем, - наконец ответила она, - я звоню от нее, - невольное упоминание о ней, как о живой, добавило голосу пересохших комочков, - то есть из ее квартиры. Она в морге. Отец и Саша хлопочут, мне поручили всех обзванивать, похороны послезавтра...
- Лена где?..
Как-то прореагирует на смерть их дочь - это худенькое создание, утвердившее в семье еще года два назад (да что там два года назад!), еще в раннем детстве, свой статус-кво. Эту живую фотографию Антон помнил до мельчайших подробностей.
Весна. Тысячи солнц прыгают по утренним, хрустящим панцирям луж, слепят. Под ледяными разводами мечется живая ртуть, воздушные пузыри в страхе бегут от налегающей ступни под отслоенные ледяные роговицы, завораживают, и, зазевавшийся Антон, вдруг громко пугается, и зачерпывая в туфли изрядные дозы липких, неопрятных ощущений бросается к зайчику в белой шубке, в белой меховой шапочке с двумя белыми пушистыми шарами под круглым смеющимся личиком, на которое, как бы заимственное у неба выпали две огромных, голубых сферы. В них Антон, в центре