анализов. Я сообщу родителям Надежды…
−Нет,− беспокойно оборвал хирурга Роберт.− Не говорите им, что донор − я. Прошу вас.
−Хорошо, Роби. Хорошо…
Роберт сидел возле Нади, всматриваясь в её угасающее лицо. Временами, ему казалось, что она не дышит. Тогда он беспокойно припадал ухом к её груди. Но тут же успокаивался, слыша тихое биение её сердца. И Роберт благодарно смотрел вверх. Будучи атеистом, сейчас он верил во всех богов и молился, прося лишь об одном: чтобы Надя жила.
Раздался тихий стук. Роберт обернулся к двери,− там стоял Пётр Кимович. В свете, падающем из коридора, его лицо казалось мрачным. Будто лицо палача, но не по своей воле. Врач грустно и обречённо смотрел на Роберта. За время знакомства этот мальчик стал ему сыном, которого у старика никогда не было. Он полюбил Роберта отцовской любовью. Может быть, за обречённость Роберта, связанную с благородным долгом любви. А, может быть, за тот благодарный взгляд, когда Роби обнимал колени врача и целовал его руки. Ты становишься сентиментальным, думал Пётр Кимович. Старым, сентиментальным глупцом, а твоя работа не терпит эмоций. Но этот мальчик… бедный мальчик, обречённый своей пылкой благородностью и любовью, не требующих признания и лавров. Нет! Не думай о нём, как о погибшем. Роби прав. Всегда есть шанс. У него есть шанс. Хоть мизерный, но есть. Ах, Роберт! Я горжусь, что буду оперировать тебя.
Роберт вопрошающе смотрел на Петра Кимовича.
−Завтра операция… Тебе нужно выспаться… Я дам тебе снотворное,… ляжешь у меня в кабинете,− мрачно произнёс хирург, запинаясь.
Роберт облегчённо выдохнул…
Прошло три месяца после операции. Пётр Кимович находился под следствием. Но весь мир оправдывал его. Журналисты быстро разнесли красивую историю любви и благородного поступка, чему поспособствовал Антон Валерьевич. Петра Кимовича пообещали оправдать и наградить. Но только если Роберт очнётся.
Роберт находился в коме. Надежда быстро поправилась, и теперь всё время была возле Роберта. Персонал привык к ней, и Наде поставили кровать рядом с кроватью Роберта и кормили её.
Милый, думала Надя. Я должна была погибнуть, а теперь ты лежишь здесь, передо мной, такой не живой, такой далёкий. Единственным признаком того, что ты существуешь, это раздражающее, монотонное пиканье аппарата жизнеобеспечения. Но это пиканье делает меня счастливой, ведь только оно даёт мне надежду, что ты ещё вернёшься. Я знаю, ты борешься. Ты всегда боролся и любил жизнь, как никто другой. Но ты, милый мой Роби, никогда не боялся смерти. А сейчас ты борешься за нашу любовь, я знаю.
Надя хотела сказать это вслух, но слова держала какая-то сила. Лишь собрав всю свою волю, её удалось произнести: « Я тебя люблю, милый мой Роби. Без тебя я не буду жить…»
Надя прислонилась к руке Роберта, нежной руке, которая ещё несколько месяцев назад ласкала её тело, и говорила без слов о безграничной любви. Надя поцеловала её. Вдруг, через Надежду будто прошёл разряд тока. Её охватил жар, тот самый жар, который даже в самые холодные зимние вечера согревал её. Это жар от ласк той самой нежной и ласковой руки Роберта. И сейчас эта рука гладила Надю по щеке, стирая слёзы. Надя боялась поднять глаза, но, не выдержав томительной вечности нескольких секунд, она медленно подняла голову и… встретилась с тёплым и любящим взглядом зелёных глаз. А затем тот голос, что так приятно проникал в уши, будто гладил слух, и раздавался в голове эхом, всколыхнул воздух:
−Глупышка,− устало произнёс Роберт.− Не для того я сделал это, чтобы ты погибла.
−Я люблю тебя,− еле слышно, но, вложив всю душу в эти слова, сказала Надя.
−Я тоже люблю тебя,− всё также устало, но так горячо ответил Роберт.− Теперь всё будет хорошо…
