чтобы грамотка прилагалась. Так, мол, и так. Утверждается, мол, на землях наших графство –не графство, герцогство – не герцогство, но так, княжество. Сам знаешь, типа Монаки. И ты тому княжеству царь-государь. А я тебе наследовать буду…
Припух малость папаша от таких слов. Однако отказать дочке не хочет. Да и сам, ежели честно, о том не раз подумывал. Да все, понимаешь, было недосуг. Он-то все, видишь ты, по торговым делам. А дочка его амбицией-то и переплюнула. Потому отвечал он ей так:
- Хорошо, дочь моя милая, хорошая и пригожая, привезу я тебе таковой венец; знаю в прихожей нашего Государя такого человека, который достанет мне таковой венец и нужную грамотку. Хоть и спрятаны они в кладовой каменной, а и стоит та кладовая в каменной горе, глубиной на три сажени, за тремя дверьми железными, за тремя замками немецкими. Работа будет немалая: да для моей казны супротивного нет.
На том и порешили.
У Саленьки тоже ответ сразу готов был. Однако хотелось ей двух вещей, а подарок нужно было выбрать всего один. Вот и ушли у нее все три дня и три ночи на раздумье. Но не о том, какой гостинец выбрать, а о том, как заполучить оба.
А желалось ей, как все уже поняли, цветочек аленький, про который сказ был выше. А еще нужен был ей тувалет хрустальный. Прознала Саленька, что есть такой. И что якобы смотришь в него, а красота твоя прибавляется. А так как девушка она была, на красоте собственной приподзацикленная, то обойтись без того чудесного тувалета не видела ни малейшей возможности.
Думала она о том, как батюшку развести на оба этих гостинца. Думала-думала, и придумала…
Тут-то как раз и приспела пора рассказать про младшенькую дочь купца. Звали ее Анастасией, или попросту, Настькой. Родилась девочка последней, на самом излете материнской жизни, каковую собственно и погубила, выходя на свет. Как это нередко случается, последние и поздние дети не дюже так чтобы у своих родителей получаются, и родятся малахольными и неудалыми. Вот и Настей мать переходила срок, и плод был крупный весьма. А после ее рождения повитуха, в своих делах изрядно сведущая, сразу же и сказала, что, мол, будет девчушка недалека.
Так и вышло. Проживая свое шестнадцатое лето, Настя имела большое и налитое салом тело, сальные же блеклые волосы и покрытое угрями лицо. Несмотря на возраст и выдающиеся женские стати, первых кровей у девицы еще и не бывало. Что однако ж ее ничуть не заботило, потому как разумом Настя была скудна, и не продвинулась далее ребенка пяти лет. Наукам никаким не поддавалась, женское рукоделье никакое взять в толк не могла, и если не играла с куклами, то могла часами сидеть сиднем и пялиться на собственный палец. Одна отрада – девочка она была добрая и слишком больших хлопот никому не доставляла.
Более всего на свете любила Настька леденцы на палочке. Те что из жженого сахара, петушки там всякие, или белочки. Вот на этих-то петушков Саленька Настьку и купила…
Когда дошел до нее черед отвечать отцу, какого гостинца она себе хочет, Настя долго не могла взять в толк, о чем бишь ее спрашивают. Однако после второго или третьего спроса, а особливо после пребольного, но незаметного для окружающих щипка стоявшей позади нее Саленьки, малахольная напряглась и припомнила, о чем ей говорила давеча сестрица. Надо, мол, у отца попросить некий цветочек аленький. А сестрица за это ей полный подол леденцов отсыплет. Не понимала Настька, на кой сестре какой-то там цветочек, если их вон на лугу – пруд пруди! А леденцы – это что ж? Леденцы – это хорошо!
Припомнила Настя все это, да и скажи отцу, хочу, мол, аленький цветок.
Отец-то поначалу изумился. За ким бесом дуре цветок-то этот самый? Но вскоре смекнул, в чем тут дело. Ухмыльнулся в бороду, поглядел на Саленьку, что рассматривала потолок с самым невинным видом. И… согласился!
Человек он был умный, тороватый, и всю свою жизнь предприимчивостью и хитростью пробавлялся. И усмотрел в саленькином хитрованстве свою собственную натуру. А какой же отец не радуется, когда его отпрыски на него в точности походят?
Короче говоря, с тем и отбыл…
Перво-наперво купец раздобыл в столице венец для Первуши, что было нелегко. Ну, да полная казна и не такие чудеса творит. Затем прикупил для Саленьки тувалет хрустальный, что уж совсем было несложно. Собрал эти гостинцы, да вместе с другим наторгованным добром и прибылями с нарочным отправил домой.
А сам двинул дальше, меняя товар на деньги, а деньги на товар, в точном соответствии с принципом, изложенным много позднее одним бородатым тайцем.
Везде, где только ни бывал, спрашивал купец про аленький цветочек. Благо, от старика-знахаря знал про него многое: и как называется, и где растет, и для чего нужен. Однако нигде прикупить его не смог. До тех мест, где произрастает сие чудо, он все еще не добрался. А в иных странах бориц не только великим лекарством, но и великим ядом почитался. И иметь его законом запрещалось. А ежели у кого найдут, тому и голову с плеч!
Так, долго ли, коротко, следуя на восход по пути чая и шелка, добрался купец до земель дальних, тридевятых, где живут люди роста невеликого с желтыми лицами и раскосыми глазами. Много было в той земле и чудесного, и непонятного. И было чему подивиться, повосхищаться, поохать да рот пораскрывать!
Да вот беда! Шибко занедужил в дороге купец. Сердце его трепыхалось в груди, как пойманная птица. А иной раз, казалось, и вовсе останавливалось. Дышал он часто, и все равно казалось, что воздуху не хватает. Губы стали синими, как у утопленника. Ноги, которые он едва передвигал, отекли.
В конце концов попутчики-сотоварищи вынуждены были уложить его на повозку, из которой купец почти что и не вставал. И думал бедолага, что вот-вот придет к нему скорый карачун.
В таком вот неприглядном виде вошел торговый караван в городище, где держал свой стол местный князь. И пришли от него к купцу служилые люди справиться о том, что привез купец на продажу, какого товару, да сколько, да какова ему цена.
Купцу-то, понятное дело, не до торговлишки стало. Совсем уже на ладан дышит. И просит он князя раболепно, чтобы прислал тот ему поскорее сведущего лекаря. А уж он-то, купец, за ценой не постоит и подарками богатыми отдарит.
Пришел старичок в чудном цветастом халате. Маленький, сухонький, волосенки седенькие позаду головы в тощую косицу связаны. Да все улыбается и ручонки дружка о дружку потирает.
Заставил он раздеть купца донага, даже исподнего не оставил. Долго держал болящего за запястья обеих рук, играя своими пальчиками на бьющихся жилках, как музыкант на свирели. Потом потыкал в разные точки на теле, иные из которых оказались весьма болезненными.
Под конец сунул купцу в руки глиняный горшок и, сложив свои сухонькие кулачки на уровне паха, недвусмысленно продемонстрировал, для какой же цели горшок болящему даден был. А когда кряхтящий от натуги и поминутно отдыхивающий купец исполнил требуемое, взял горшок и вылил часть его содержимого на большое медное блюдо. Наклоняя блюдо и так, и сяк, посмеиваясь и бормоча себе под нос что-то на своем птичьем языке, лекарь долго разглядывал естественную жидкость, только излившуюся из купца. Похоже, искал причину болезни. И видимо, нашел.
Потому что для начала истыкал купца тьмой иголок, часть из которых была золотой, а часть серебряной, от чего купец стал похож на неприятного одутловатого ежа. Затем с большим чувством собственного достоинства удалился, предварительно передав через толмача, что пришлет для больного некий декохт, каковой следуют тщательно употреблять. И еще добавил для пущей важности, что декохт тот настоян на том самом аленьком (саленькином, то бишь) цветочке.
Купец-то хоть и чуть не при смерти был, а сей знаменательный факт про себя отметил. И когда ему стало много легче, а произошло это седмицей спустя, засобирался он в обратный путь. Но перед тем почтительно испросил аудиенции у местного князя. А когда был, наконец, таковою удостоен, то бухнулся правителю в ноги с нижайшей просьбой.
Так, мол, и так, твое светозарное величество! Есть, мол, у меня три дочери хорошие, три дочери любимые. Уходя в дальние земли, пообещал я им привезть гостинцы по выбору. Двум старшим все, что требовали, нашел. А вот младшенькой, самой любимой (на этих словах лицо купца непроизвольно дрогнуло), - вот ей-то я подарок так и не нашел. А просила она, ни много – ни мало, вот этот вот цветочек аленький, тот самый, каким меня твой лекарь от хвори пользовал.
И ведь что интересно? Ведь не соврал вроде бы ни словом, а князь ему не поверил! То ли из-за дрогнувшего лица, то ли на самом деле нутром ложь чуял.
Получается, соврал купец, что аленький цветочек младшая просила. Пусть формально так оно и было! Но в главном ведь соврал. Что-де любимая она… Из трех сестер Настьку малахольную купец менее всего выделял.
Но князю-то заморскому какое до всей этой семейной сантабарбары дело? Ясно – никакого!
Однако правитель был мужчина прегордый, и терпеть не мог, когда его обманывали. И решил он чужеземного купца-хитрована проучить примерно.
- А что? - говорит князь. – Лекарство, даже самое лучшее, это тоже товар. Бери, сколько тебе влезет. Дорогохонько тебе обойдется…
На этим словах купец заулыбался и даже расслабился. Не думал он, что столь сильно желаемое так просто, без торга и уламываний, отдадут. Восторжествовал это он, да по всему видать рано. Тут князь и говорит:
- Согласен ты, о велемудрый купец, что ежели бы не зелье сие, быть тебе еще пару дней назад среди любезных твоих предков на горе… Впрочем, не знаю, на какой горе обитают ваши предки. Да и не суть это важно. Так, согласен ты или нет?
Насторожился купец: к чему это князь клонит? И осторожненько так:
- Ну, согласен…
- А раз согласен, так ответь мне тогда, во что же ты ценишь жизнь свою? Да, смотри, не продешеви!
Раскрыл купец рот от изумления и не знает, что и сказать. Никак не ожидал он такого поворота событий.
Как тут прямо ответить на вопрос? Сказать, что все свои богатства готов отдать всего за один год, - да что там! – всего за одну минуту жизни? Так князь тогда все и заберет. С него станется!
А у нас ведь как? Лишь только зачнет жареный петух интенсивно поклевывать пониже поясницы, так мы готовы с последним носовым платком расстаться. Отступила беда – все трынь-трава! И тут уж жаба на нас наседает. И душит, душит! И при этом в ухо нам нашептывает: «Не отдавай ни копейки! Самому мало!».
Вот такая точно амфибия насела на нашего купчину. И какую он себе цену не помыслит, все ему кажется – много!
И назвать конечную цифру боится. Правитель, по всему видно, мужик проницательный. Ложь сразу почует. И тогда сия эфемерная, но столь бесценная для купца субстанция, о которой сейчас торг идет, будет им утрачена навсегда…
Мнется купец, и не знает, что сказать.
А правитель знай себе ухмыляется. Как в открытой книге, в душе купца все читает. Подождал еще с минутку, не скажет ли чего купец, да и молвит:
- Так скажу я тебе, о присножадный купец! Жизнь есть величайшее богатство! И никакими материальными благами не окупается. Сколько злата да серебра, драгоценных каменьев или песцовых шкур из своих закромов ты мне не предлагай, все будет мало!…
Весьма закручинился от этих слов купец, и с
