Саленькин цветочек (Всем сестрам по серьгам)

В некиим царстве, в некиим государстве жил-был богатый купец, именитый человек…
Богатство его несметное, как это всегда и бывает, нажито было… Ну, не то, чтобы неправедным путем, но тем способом, что в старые, канувшие в лету имперские времена назывались спекуляцией. А теперь именуются предпринимательством. Здесь купил втридешева, там продал втридорога. А при этом не преминул содрать целых шесть шкур – три здесь, плюс еще три, соответственно, там. Ну, да бог ему судья, не о том сейчас сказ.
Было у купца три дочери. А жена на третьей родами померла. Купец, видишь ты, все сына хотел. И не глядя на то, что жена от одних родов к другим моложе не становилась, да и он еще, бывало, годами по торговым делам пропадал, все заходил и заходил на наследника, покуда супружница его благоверная богу душу-то и не отдала. И в итоге, как уже было сказано, остался наш купец вдовцом с тремя разновозрастными дочерьми.
Первуша девка была ражая и сметливая, до команды охочая. В батюшкино отсутствие ловко управлялась со всеми несметными богатствами, движимыми и недвижимыми. Челядь гоняла, хозяйство держала, вклады размещала. И даже границы немалого поместья, равного иным графствам и герцогствам, бывало, лично обороняла, приняв в свою не по-девичьи крепкую длань отцову булаву и выступив на фундаментальном, как сама хозяйка, гнедом впереди войска.
Купец, лишенный наследника, на Первушу глядя, радовался и душою оттаивал. Потому как осознавал, что будет-таки нажитому пригляд и рачение, когда призовет его господь на нивы свои.
Средняя дочка, - Салка, Саленька, - ни в отца, ни в Первушу статью не удалась. Была она ростом невелика. Стан имела гибкий, а движения быстрые, как у куницы. Отсюда и имя свое получила. Волосы ее были, как у матери-покойницы, черные, гладко зачесанные и собранные сзади в длинную тонкую косицу. А глаза, видишь ты, голубые!
И не тот это был случай, когда длинна коса, да ум короток! Ой, не тот! Умом-то как раз ее бог и не обидел. И так же как и Первушу, не лишил тщеславия. Одначе ежели первая своему гонору выход-то полный находила, Саленька оставалась вроде как не при делах. Вроде как в тени своей корпулентной старшинки. Поэтому, оборотившись вкруг себя и обозрев мир, увидела она к великой своей радости, что власть – прибежище тщеславцев, - от веку на двух китах держится. Властью над телами князь пробавляется. Тут уж Первуша раньше поспела. А вот властью над душами попы заправляют.
Подумала об этом Саленька, и закручинилась. Не берут в попы девок! Разве что в Сестрицы постричься. Да разве ж это жизнь!
Однако кручина ее недолгою была. Оборотилась она вокруг себя вдругорядь да и увидала, что есть еще одна персона, всеми весьма уважаемая и так или иначе над людскими душами власть имеющая.
Жил там недалече один старик-знахарь. И как у кого заболит что, - хоть тело, хоть душа, - так бегом к тому старику! И уважение ему от всего обчества, и почет, и в кошелке с собой волокут что-то. Ну да если содержимое кошелок Саленьку не слишком-то волновало (чай, не голь перекатная!), то вот уважение с почетом – это то, что надо! Опять же, тайна вокруг него какая-то! Завораживает…
Не думая долго, приказала она доставить старика в свои покои барские, где имела с ним подробную беседу. Желаю, говорит, у тебя, знахарь, уроки брать. Чтобы, значит, травы знать целебные, людишек страждущих пользовать и через то большой иметь почет и успеяние.
Старик поначалу обрадовался, что знания его народу на пользу пойдут. И не в его нищенском, а в другом, что называется, совсем другом масштабе. Да и денежку, глядишь, богатая девица в полезное дело вложит. Вертоград там разбить, али сушильни большие для трав поставить. Да мало ли…
Но послушав Саленьку, понял вскоре знахарь, что не того ей было надо. Не из милосердия и жалости к болящим она за дело берется, и даже не ради заработка скромного, дабы себя и семью свою прокормить. Ради славы и почета! Вот как высоко летает соколица!
Ну да, отказывать он ей не посмел. Князьями их семейство в тех краях себя чувствовало. А старику жуть как опостылело с места на место кочевать. Захотелось покоя на склоне лет. Так что стал к Саленьке на подворье когда-никогда захаживать, да кое-чему помаленьку учить.
Ничего, труд невелик! А так, глядишь, и накормят разносолами от пуза, и чарку хмельную поднесут, да и подарок за науку тоже полагается.
А Саленька, как только со старым договорилась, так и велела бабам да девкам дворовым растрезвонить по округе, что, мол, барышня Салка постигает науку от самого местного знахаря. О, как! И многое-де уже превзошла, и чуть ли не самого знахаря по своим талантам за пояс затыкает. Это чтобы люд болящий к ней на излечение приходил. Короче говоря, не успела еще аз и буки заучить, а уж поэмы писать настрополилась.
Старик глядя на таковые-то дела только хмурился да помалкивал. А что ему было делать?
Очень скоро Саленька поняла, что знание знахарское – преизрядное, долгим трудом и усидчивостью берется. И ежели не овладеть им во всех тонкостях, ни одной болячки, даже самой простой, пусть даже почечуя или скорбута, вот так вот с наскоку не одолеешь.
Короче, приуныла девка. Тщеславие-то ее гложет, а успеха пока никакого. Учиться не охота. Запоминать тьмы и тьмы растений – никакой головы не хватает! Да еще помнить, кому какую дать! Да ведь и собрать-то правильно надо! А все это труд. Труд и время.
А где его взять, ежели девице на выданье и выглядеть как-то надо! И искупаться в ослином молоке (царица, бают, какая-то так свою красоту сохраняла), и куафер навести, и платье новое примерить! Из всех трех сестер Саленька больше всего над своей красотой трепетала. Со старшей-то, Первушей, и так все понятно: бой-баба! Ей некогда на себя в зеркало пялиться. Все дела да хлопоты. Младшей сестре внешность тоже была до филейных мест, но совсем по другой причине. О том сказ еще впереди.
Стала Саленька догадываться, что не по Сэмэну макинтош. Но упряма была до одури, и от своей блажи так легко не отказывалась.
«Вот бы», - думала Саленька, - «найти такую траву, цветочек аленький! Чтобы один он от всех хворей помогал! От любых, понимаешь ты, напастей!».
«И чтобы был он только у меня», - добавила она, чуть-чуть поразмыслив.
Порешив на том, стала она на старика-знахаря наседать. Открой, мол, ты мне, старик, тайну великую, тайну страшную! Есть на свете такой цветочек аленький, чтобы любую болячку на раз излечивал? А ежели есть, то в какой стороне его искать?
Вот так наседает она на старика день, другой, третий, а он, знай, все одно твердит:

-   Нету, - мол, - такой травы, девонька! Я три-девять земель прошел, сорок рек переплыл и даже три моря одолел, но нигде про такой цветок не слыхивал…

А Саленька все свое гнет:

-   Врешь ты все, старик! Для себя в загашнике держишь!
-   Да, нет же, говорю тебе! Зачем оно мне? Такое за собой в могилу не утащишь! Ни к чему оно там. Истинно молвлю тебе: нет никаких цветочков аленьких! То выдумки бабьи. Для многих болезней господь много цветочков выдумал. И если и есть какой-то аленький, так то каждому свой. И в свое время. И в нужном месте. И…

Не слушала дальше Саленька, перебивала старика:

-   Уж больно сложно все у тебя получается! Есть цветок, говорю тебе! Сердцем чую!...

Так, разругавшись в пух, разбегались они каждый в своем направлении. Саленька в ванну с ослиным молоком, а старик – к себе в свою убогую избушку. Идет, головой качает и думает, ну как ему от чертовой бабы отделаться?! Достала, терпежу нет!
А тут еще на беду калики шли перехожие. На двор купеческий заходили, милостыньку попросить да что на свете белом деется рассказать. Была с ними и сказительница одна. Пелагеей ее звать, что ли?
Так вот, Пелагея эта самая возьми да и расскажи Саленьке сказку, что есть, де, на свете цветок такой, прозванием бориц. От всякой хвори помогает, хоть от простуды, хоть от суставной корчи. А ежели надо, так и от тяжкой сердечной жабы или злого скирра, что за одно лето съедает человека изнутри. И пользуют ту траву и ученые ромейские лекари, и желтолицые монаси, что живут за Великой Степью на самой высокой горе.
Как услышала тот сказ Саленька, так вся и загорелась. Давай сказительницу про бориц подробно пытать. Да только Пелагея, как оказалась, много-то и сама не знала! Так, сказки одни. Про то как один герой подземного трехголового пса тем цветком одолел. Да про то, что, мол, ежели бориц с красавкой да беленой на смальце замешать, а после раздеться донага и обмазаться всей, то можно невидимой стать и полететь над землею. Последнее однако сказительница все шепотком рассказывала да на дверь косилась. Знала, что попы ежели прознают, за такое дело быстрехонько на костер-то и возведут…
Ничего больше не выведала Саленька у Пелагеи про сей знаменитый цветок, который про себя уже прозывала аленьким. Ни где растет, ни как до него добраться, ни как к лечению его изготовить.
А посему, едва отбыли калики со двора, велела тут же старика-знахаря звать. А как явился, так приступила к нему с расспросами.
Старик-то с первых слов Саленьки понял, о каком цветочке речь. Понял, да и закручинился еще больше. Потому как знал, что растение то, бориц, значит, как и всякое великое лекарство, жутко ядовит! Так уж в природе повелось. Есть у цветка, али у камня, али еще у чего сила великая! А уж кто как той силой распорядится сможет, это от ума и знаний зависит. А более всего – от величия духа и чистоты помыслов. Да только как все это девчонке вздорной втемяшить?
Попробовал.
А та в ответ:

-   Да знаю я! Сама все знаю! Мне бы вот только достать сей цветочек аленький!

Ну, на том и разошлись. Потому как бориц, тот, что в сказке был упомянут, рос в стороне дальней, вот так вот легко, руку протянув, не достанешь. И так бы все через недельку-другую и забылось бы, за неимением, значит, предмета воздыхания. Однако ж на ту беду (гляди-ка, все один к одному! Ежели Лукавый надумал кого погубить, так непременно исполнит), - так вот, на ту беду засобирался их батюшка-купец в дорогу дальнюю, все по торговым делам.
Собрал своих дочерей любимых, да и молвит:

-   Дочери мои милые, дочери мои хорошие! Уезжаю я в дальнюю сторону за три-девять земель, в тридевятое царство, в тридесятое государство. Сколько времени в дороге проведу, не ведаю. Однако ежели будете вы в мое отсутствие девочками-пай, привезу вам подарки богатые, все, что ни пожелаете. Так что ступайте покеда. Сроку вам полных три дня и три ночи, чтобы измыслить, чего бы вам, и без того все имеющим, еще бы захотелось…

Ну, три дня – это он хватил! Потому как старшая дочь, Первуша, с самого начала знала, чего ей привезть.
Чувствовала она себя на ту пору полновластной хозяйкой и наследницей батюшкиных богатств. А главное – всех земель, что родитель помаленьку у местных князей откупил, и всех людишек сирых, что на тех откупленных землях обретались да кормились. Так и получалось: владение-то де-факто есть. А де-юро, вроде как не владение, а так, бесформенное скопище деревень, сел и природных ресурсов.
А потому по прошествии трех дней и трех ночей сказала она батюшке следующее:

-   Государь ты мой батюшка родимый! Не вози ты мне золотой и серебряной парчи, ни мехов чёрного соболя, ни жемчуга бурмицкого, а привези ты мне золотой венец из камениев самоцветных. А к венцу тому