Вечера на хуторе близ Диканьки, часть 2

по колючему терновнику они ходили; а на очи мои, посмотри на очи: они не глядят от слез… Найди ее, парубок, найди мне мою мачеху!..
Левко. (волнуясь, дрожащим голосом) Я готов на все для тебя, моя панночка! Но как мне, где ее найти?

Выходит группа девушек, с ними Мачеха.

Утопленница. Посмотри, посмотри! Она здесь! она на берегу играет в хороводе между моими девушками и греется на месяце. Но она лукава и хитра. Она приняла на себя вид утопленницы; но я знаю, но я слышу, что она здесь. Мне тяжело, мне душно от ней. Я не могу чрез нее плавать легко и вольно, как рыба. Я тону и падаю на дно, как ключ. Отыщи ее, парубок!

Левко осторожно подходит к группе девушек.

1-ая девушка. Давайте в во'рона, давайте играть в ворона!
2-ая девушка. Кому же быть вороном?

Девушки кидают жребий. Он падает на одну из них.

3-ая девушка. (устало) Нет, я не хочу быть вороном! Мне жалко отнимать цыпленков у бедной матери!
Левко. (в сторону) Ты не ведьма!
2-ая девушка. Кто же будет вороном?
Мачеха. Я буду вороном!

Левко внимательно смотрит на игру.

Левко. (громко, показывая на мачеху) Ведьма!

Утопленница весело смеется. Девушки уводят сопротивляющуюся Мачеху.

Утопленница. Чем наградить тебя, парубок? Я знаю, тебе не золото нужно: ты любишь Ганну; но суровый отец мешает тебе жениться на ней. Он теперь не помешает; возьми, отдай ему эту записку…

Утопленница дает Левко записку и смеясь убегает. Левко смотрит на записку, садится и … засыпает.
Затемнение

Картина 14.

Левко просыпается.

Левко.  Неужели это я спал? Так живо, как будто наяву!.. Чудно, чудно!.. – повторил он, оглядываясь.

Левко обнаруживает записку в своей руке. Внимательно на нее смотрит.

Левко. Эх, если бы я знал грамоте!

Слышится шум. Выбегают люди во главе с Головой.

Голова. Не бойтесь, прямо хватайте его! Чего струсили? нас десяток. Я держу заклад, что это человек, а не черт! (люди хватают оторопевшего Левко) Скидывай ка, приятель, свою страшную личину! Полно тебе дурачить людей! (смотрит на Левко) Левко, сын! Это ты, собачий сын! вишь, бесовское рождение! Я думаю, какая это шельма, какой это вывороченный дьявол строит штуки! А это, выходит, все ты, невареный кисель твоему батьке в горло, изволишь заводить по улице разбои, сочиняешь песни!.. Эге ге ге, Левко! А что это? Видно, чешется у тебя спина! Вязать его!
Левко. Постой, батько! велено тебе отдать эту записочку.

Левко дает записку ее берет Писарь.

Голова. Не до записок теперь, голубчик! Вязать его!
Писарь. Постой, пан голова! (разваривает записку) комиссарова рука!
Голова. Комиссара? Читай, читай! что там пишет комиссар?
Писарь. (откашлявшись) «Приказ голове, Евтуху Макогоненку. Дошло до нас, что ты, старый дурак, вместо того чтобы собрать прежние недоимки и вести на селе порядок, одурел и строишь пакости…»
Голова. Вот, ей богу! ничего не слышу!
Писарь. (еще раз медленнее) «Приказ голове, Евтуху Макогоненку. Дошло до нас, что ты, старый ду…»
Голова. (перебивает) Стой, стой! не нужно! я хоть и не слышал, однако ж знаю, что главного тут дела еще нет. Читай далее!
Писарь. «А вследствие того, приказываю тебе сей же час женить твоего сына, Левка Макогоненка, на козачке из вашего же села, Ганне Петрыченковой, а также починить мосты на столбовой дороге и не давать обывательских лошадей без моего ведома судовым паничам, хотя бы они ехали прямо из казенной палаты. Если же, по приезде моем, найду оное приказание мое не приведенным в исполнение, то тебя одного потребую к ответу. Комиссар, отставной поручик Козьма Деркач Дришпановский».
Голова. Вот что! Слышите ли вы, слышите ли: за все с головы спросят, и потому слушаться! беспрекословно слушаться! не то, прошу извинить… А тебя, вследствие приказания комиссара, – хотя чудно мне, как это дошло до него, – я женю; только наперед попробуешь ты нагайки! Знаешь – ту, что висит у меня на стене возле покута? Я поновлю ее завтра… Где ты взял эту записку?
Левко. (через паузу) Я отлучался, вчера ввечеру еще в город и встретил комиссара, вылезавшего из брички. Узнавши, что я из нашего села, дал он мне эту записку и велел на словах тебе сказать, батько, что заедет на возвратном пути к нам пообедать.
Голова. Он это говорил?
Левко. Говорил.
Голова. (важно) Слышите ли? комиссар сам своею особою приедет к нашему брату, то есть ко мне, на обед! О! (поднял палец вверх) Комиссар, слышите ли, комиссар приедет ко мне обедать! Как думаешь, пан писарь, и ты, сват, это не совсем пустая честь! Не правда ли?
Писарь. Еще, сколько могу припомнить, ни один голова не угощал комиссара обедом.
Голова. Не всякий голова голове чета! Как думаешь, пан писарь, нужно бы для именитого гостя дать приказ, чтобы с каждой хаты принесли хоть по цыпленку, ну, полотна, еще кое чего… А?
Писарь. Нужно бы, нужно, пан голова!
Левко. А когда же свадьбу, батько?
Голова. Свадьбу? Дал бы я тебе свадьбу!.. Ну, да для именитого гостя… завтра вас поп и обвенчает. Черт с вами! Пусть комиссар увидит, что значит исправность! Ну, ребята, теперь спать! Ступайте по домам!.. Сегодняшний случай припомнил мне то время, когда я… (Голова вместе со своим окружением важно уходит)
Левко. Ну, теперь пойдет голова рассказывать, как вез царицу! (пошел в сторону хаты Ганы) Дай тебе бог небесное царство, добрая и прекрасная панночка. Пусть тебе на том свете вечно усмехается между ангелами святыми! Никому не расскажу про диво, случившееся в эту ночь; тебе одной только, Галю, передам его. Ты одна только поверишь мне и вместе со мною помолишься за упокой души несчастной утопленницы! (подошел к хате) Спи, моя красавица! Приснись тебе все, что есть лучшего на свете; но и то не будет лучше нашего пробуждения! (уходит)

Картина 15.

Выходит мужчина в украинской одежде, садится и начинает говорить.

Последний день перед рождеством прошел. Зимняя, ясная ночь поступила. Глянули звезды. Месяц величаво поднялся на небо посветить добрым людям и всему миру, чтобы всем было весело колядовать и славить Христа. Морозило сильнее, чем с утра; но зато так было тихо, что скрып мороза под сапогом слышался за полверсты. Еще ни одна толпа парубков не показывалась под окнами хат; месяц один только заглядывал в них украдкою, как бы вызывая принаряживавшихся девушек выбежать скорее на скрыпучий снег.

С шумом выходят Чуб и Панас.

Чуб. Так ты, кум, еще не был у дьяка в новой хате? Там теперь будет добрая попойка! Как бы только нам не опоздать.

Чуб поправил свой пояс, нахлобучил крепче свою шапку, стиснул в руке кнут, взглянул вверх, остановился.

Чуб. Что за дьявол! Смотри! смотри, Панас!..
Панас. (тоже поглядел вверх) Что?
Чуб. Как что? месяца нет!
Панас. Что за пропасть! В самом деле нет месяца.
Чуб. То то что нет. Тебе небось и нужды нет.
Панас. А что мне делать!
Чуб. (вытирая усы рукавом) Надобно же было какому то дьяволу, чтоб ему не довелось, собаке, поутру рюмки водки выпить, вмешаться!.. Право, как будто на смех… Нарочно, сидевши в хате, глядел в окно: ночь – чудо! Светло, снег блещет при месяце. Все было видно, как днем. Не успел выйти за дверь – и вот, хоть глаз выколи! (через паузу) Так нет, кум, месяца?
Панас. Нет.
Чуб. Чудно, право! А дай понюхать табаку. У тебя, кум, славный табак! Где ты берешь его?
Панас. Кой черт, славный! (закрывает табакерку) Старая курица не чихнет!
Чуб. Я помню, мне покойный шинкарь Зозуля раз привез табаку из Нежина. Эх, табак был! добрый табак был! Так что же, кум, как нам быть? ведь темно на дворе.
Панас. Так, пожалуй, останемся дома.
Чуб. (через паузу, решительно) Нет, кум, пойдем! нельзя, нужно идти!

Чуб и Панас уходят как бы на ощупь.

Картина 16.

Из глубины сцены выходит Вакула и идет к дому Оксаны. Оксана появляется и начинает смотреться в зеркало. Вакула смотрит.

Оксана. Что людям вздумалось расславлять, будто я хороша? Лгут люди, я совсем не хороша. Разве черные брови и очи мои так хороши, что уже равных им нет и на свете? Что тут хорошего в этом вздернутом кверху носе? и в щеках? и в губах? Будто хороши мои черные косы? Ух! их можно испугаться вечером: они, как длинные змеи, перевились и обвились вокруг моей головы. Я вижу теперь, что я совсем не хороша! (отдвигает подалее от себя зеркало, вскрикивает) Нет, хороша я! Ах, как хороша! Чудо! Какую радость принесу я тому, кого буду женою! Как будет любоваться мною мой муж! Он не вспомнит себя. Он зацелует меня насмерть.
Вакула. (в сторону) Чудная девка! И хвастовства у нее мало! С час стоит, глядясь в зеркало, и не наглядится, и еще хвалит себя вслух!
Оксана. Да, парубки, вам ли чета я? вы поглядите на меня, как я плавно выступаю; у меня сорочка шита красным шелком. А какие ленты на голове! Вам век не увидать богаче галуна! Все это накупил мне отец мой для того, чтобы на мне женился самый лучший молодец на свете! (оборачивается, видит Вакулу, вскрикивает)

Оксана оборачивается и видит Вакулу, вскрикивает, потом хмурит брови. Вакула опускает руки.

Оксана. Зачем ты пришел сюда? Разве хочется, чтобы выгнала за дверь лопатою? Вы все мастера подъезжать к нам. Вмиг пронюхаете, когда отцов нет дома. О, я знаю вас! Что, сундук мой готов?
Вакула. Будет готов, мое серденько, после праздника будет готов. Если бы ты знала, сколько возился около него: две ночи не выходил из кузницы; зато ни у одной поповны не будет такого сундука, Железо на оковку положил такое, какого не клал на сотникову таратайку, когда ходил на работу в Полтаву. А как будет расписан! Хоть весь околоток вы'ходи своими беленькими ножками, не найдешь такого! По всему полю будут раскиданы красные и синие цветы. Гореть будет, как жар. Не сердись же на меня! Позволь хоть поговорить, хоть поглядеть на тебя!
Оксана. Кто же тебе запрещает, говори и гляди! (села на лавку)
Вакула. Позволь и мне сесть возле тебя!
Оксана. Садись.
Вакула. Чудная, ненаглядная Оксана, позволь поцеловать тебя!

Вакула обнимает Оксану, хочет поцеловать, Оксана отталкивает Вакулу.

Оксана. Чего тебе еще хочется? Ему когда мед, так и ложка нужна! Поди прочь, у тебя руки жестче железа. Да и сам ты пахнешь дымом. Я думаю, меня всю обмарал сажею. (берет зеркало, смотрится в него)
Вакула. (в сторону) Не любит она меня. Ей всё игрушки; а я стою перед нею как дурак и очей не свожу с нее. И все бы стоял перед нею, и век бы не сводил с нее очей! Чудная девка! чего бы я не дал, чтобы узнать, что у нее на сердце, кого она любит! Но нет, ей и нужды нет ни до кого. Она любуется сама собою; мучит меня, бедного; а я за грустью не вижу света; а я ее так люблю, как ни один человек на свете не любил и не будет никогда любить.
Оксана. Правда ли, что твоя мать ведьма? (весело засмеялась)
Вакула. Что мне до матери? ты у меня мать, и отец, и все, что ни есть дорогого на свете. Если б меня призвал царь и сказал: «Кузнец Вакула, проси у меня всего, что ни есть лучшего в моем царстве, все отдам тебе. Прикажу тебе сделать золотую кузницу, и станешь ты ковать серебряными молотами». – «Не хочу, – сказал бы я царю, – ни каменьев дорогих, ни золотой кузницы, ни всего твоего царства: дай мне лучше мою Оксану!»
Оксана. Видишь, какой ты! Только отец мой сам не промах. Увидишь, когда он не женится на твоей матери. Однако ж дивчата не приходят… Что б это значило? Давно уже пора колядовать. Мне становится скучно.
Вакула. Бог с ними, моя красавица!
Оксана. Как бы не так! с ними, верно, придут парубки. Тут то пойдут балы. Воображаю, каких наговорят