Вечера на хуторе близ Диканьки, часть 2

Картина 11.

Занавес закрыт. Выходит из середины занавеса мужчина в украинской одежде и начинает говорить про украинскую ночь.

Знаете ли вы украинскую ночь? О, вы не знаете украинской ночи! Всмотритесь в нее. С середины неба глядит месяц. Необъятный небесный свод раздался, раздвинулся еще необъятнее. Горит и дышит он. Земля вся в серебряном свете; и чудный воздух и прохладно душен, и полон неги, и движет океан благоуханий. Божественная ночь! Очаровательная ночь! Недвижно, вдохновенно стали леса, полные мрака, и кинули огромную тень от себя. Тихи и покойны эти пруды; холод и мрак вод их угрюмо заключен в темно зеленые стены садов. Девственные чащи черемух и черешен пугливо протянули свои корни в ключевой холод и изредка лепечут листьями, будто сердясь и негодуя, когда прекрасный ветреник – ночной ветер, подкравшись мгновенно, целует их. Весь ландшафт спит. А вверху все дышит, все дивно, все торжественно. А на душе и необъятно, и чудно, и толпы серебряных видений стройно возникают в ее глубине. Божественная ночь! Очаровательная ночь! И вдруг все ожило: и леса, и пруды, и степи. Сыплется величественный гром украинского соловья, и чудится, что и месяц заслушался его посереди неба… Как очарованное, дремлет на возвышении село. Еще белее, еще лучше блестят при месяце толпы хат; еще ослепительнее вырезываются из мрака низкие их стены. Песни умолкли. Все тихо. Благочестивые люди уже спят. Где где только светятся узенькие окна. Перед порогами иных только хат запоздалая семья совершает свой поздний ужин.

На сцену выходит Левко. Поет.

Левко.     Сонце низенько, вечiр близенько,
Вийди до мене, мое серденько!

Подходит к кулисам и начинает говорить.

Левко. Нет, видно, крепко заснула моя ясноокая красавица! Галю! Галю! ты спишь или не хочешь ко мне выйти? Ты боишься, верно, чтобы нас кто не увидел, или не хочешь, может быть, показать белое личико на холод! Не бойся: никого нет. Вечер тепел. Но если бы и показался кто, я прикрою тебя свиткою, обмотаю своим поясом, закрою руками тебя – и никто нас не увидит. Но если бы и повеяло холодом, я прижму тебя поближе к сердцу, отогрею поцелуями, надену шапку свою на твои беленькие ножки. Сердце мое, рыбка моя, ожерелье! выгляни на миг. Нет, ты не спишь, гордая дивчина! Тебе любо издеваться надо мною, прощай!

Выходит Ганна.

Ганна. Какой же ты нетерпеливый. Уже и рассердился! Зачем выбрал ты такое время: толпа народу шатается то и дело по улицам… Я вся дрожу…
Левко. О, не дрожи, моя красная калиночка! Прижмись ко мне покрепче! Ты знаешь, что мне и часу не видать тебя горько.
Ганна. Знаешь ли, что я думаю? Мне все что то будто на ухо шепчет, что вперед нам не видаться так часто. Недобрые у вас люди: девушки все глядят так завистливо, а парубки… Я примечаю даже, что мать моя с недавней поры стала суровее приглядывать за мною. Признаюсь, мне веселее у чужих было.
Левко. Два месяца только в стороне родной, и уже соскучилась! Может, и я надоел тебе?
Ганна. О, ты мне не надоел. Я тебя люблю, чернобровый козак! За то люблю, что у тебя карие очи, и как поглядишь ты ими – у меня как будто на душе усмехается: и весело и хорошо ей; что приветливо моргаешь ты черным усом своим; что ты идешь по улице, поешь и играешь на бандуре, и любо слушать тебя.
Левко. О моя Галя! (целует и обнимает Ганну)
Ганна. Постой! полно, Левко. Скажи наперед, говорил ли ты с отцом своим?
Левко. Что? Что я хочу жениться, а ты выйти за меня замуж – говорил. (последнее слово Левко произнес с унынием)
Ганна. Что же?
Левко. Что станешь делать с ним? Притворился старый хрен, по своему обыкновению, глухим: ничего не слышит и еще бранит, что шатаюсь бог знает где, повесничаю и шалю с хлопцами по улицам. Но не тужи, моя Галю! Вот тебе слово козацкое, что уломаю его.
Ганна. Да тебе только стоит, Левко, слово сказать – и все будет по твоему. Я знаю это по себе: иной раз не послушала бы тебя, а скажешь слово – и невольно делаю, что тебе хочется. Посмотри, посмотри! (посмотрела вверх) Посмотри, вон вон далеко мелькнули звездочки: одна, другая, третья, четвертая, пятая… Не правда ли, ведь это ангелы божии поотворяли окошечки своих светлых домиков на небе и глядят на нас? Да, Левко? Ведь это они глядят на нашу землю? Что, если бы у людей были крылья, как у птиц, – туда бы полететь, высоко, высоко… Ух, страшно! Ни один дуб у нас не достанет до неба. А говорят, однако же, есть где то, в какой то далекой земле, такое дерево, которое шумит вершиною в самом небе, и бог сходит по нем на землю ночью перед светлым праздником.
Левко. Нет, Галю; у бога есть длинная лестница от неба до самой земли. Ее становят перед светлым воскресением святые архангелы; и как только бог ступит на первую ступень, все нечистые духи полетят стремглав и кучами попадают в пекло, и оттого на Христов праздник ни одного злого духа не бывает на земле.
Ганна. Как тихо колышется вода, будто дитя в люльке! Я помню будто сквозь сон, давно, давно, когда я еще была маленькою и жила у матери, что то страшное рассказывали про дом этот. Левко, ты, верно, знаешь, расскажи!..
Левко. Бог с ним, моя красавица! Мало ли чего не расскажут бабы и народ глупый. Ты себя только потревожишь, станешь бояться, и не заснется тебе покойно.
Ганна. Расскажи, расскажи, милый, чернобровый парубок! Нет! ты, видно, не любишь меня, у тебя есть другая девушка. Я не буду бояться; и буду спокойно спать ночь. Теперь то не засну, если не расскажешь. Я стану мучиться да думать… Расскажи, Левко!..
Левко. Видно, правду говорят люди, что у девушек сидит черт, подстрекающий их любопытство. Ну слушай. Давно, мое серденько, жил в этом доме сотник. У сотника была дочка, ясная панночка, белая, как снег, как твое личико. Сотникова жена давно уже умерла; задумал сотник жениться на другой. «Будешь ли ты меня нежить по старому, батьку, когда возьмешь другую жену?» – «Буду, моя дочка; еще крепче прежнего стану прижимать тебя к сердцу! Буду, моя дочка; еще ярче стану дарить серьги и монисты!» Привез сотник молодую жену в новый дом свой. Хороша была молодая жена. Румяна и бела собою была молодая жена; только так страшно взглянула на свою падчерицу, что та вскрикнула, ее увидевши; и хоть бы слово во весь день сказала суровая мачеха. Настала ночь: ушел сотник с молодою женой в свою опочивальню; заперлась и белая панночка в своей светлице. Горько сделалось ей; стала плакать. Глядит: страшная черная кошка крадется к ней; шерсть на ней горит, и железные когти стучат по полу. В испуге вскочила она на лавку, – кошка за нею. Перепрыгнула на лежанку, – кошка и туда, и вдруг бросилась к ней на шею и душит ее. С криком оторвавши от себя, кинула ее на пол; опять крадется страшная кошка. Тоска ее взяла. На стене висела отцовская сабля. Схватила ее и бряк по полу – лапа с железными когтями отскочила, и кошка с визгом пропала в темном углу. Целый день не выходила из светлицы своей молодая жена; на третий день вышла с перевязанною рукой. Угадала бедная панночка, что мачеха ее ведьма и что она ей перерубила руку. На четвертый день приказал сотник своей дочке носить воду, мести хату, как простой мужичке, и не показываться в панские покои. Тяжело было бедняжке, да нечего делать: стала выполнять отцовскую волю. На пятый день выгнал сотник свою дочку босую из дому и куска хлеба не лал на дорогу. Тогда только зарыдала панночка, закрывши руками белое лицо свое: «Погубил ты, батьку, родную дочку свою! Погубила ведьма грешную душу твою! Прости тебя бог; а мне, несчастной, видно, не велит он жить на белом свете!..» И вон, видишь ли ты… (показывает) Гляди сюда: вон, подалее от дома, самый высокий берег! С этого берега кинулась панночка в воду, и с той поры не стало ее на свете…
Ганна. А ведьма?
Левко. Ведьма? Старухи выдумали, что с той поры все утопленницы выходили в лунную ночь в панский сад греться на месяце; и сотникова дочка сделалась над ними главною. В одну ночь увидела она мачеху свою возле пруда, напала на нее и с криком утащила в воду. Но ведьма и тут нашлась: оборотилась под водою в одну из утопленниц и через то ушла от плети из зеленого тростника, которою хотели ее бить утопленницы. Верь бабам! Рассказывают еще, что панночка собирает всякую ночь утопленниц и заглядывает поодиночке каждой в лицо, стараясь узнать, которая из них ведьма; но до сих пор не узнала. И если попадется из людей кто, тотчас заставляет его угадывать, не то грозит утопить в воде. Вот, моя Галю, как рассказывают старые люди!.. Теперешний пан хочет строить на том месте винннцу и прислал нарочно для того сюда винокура… Но я слышу говор. Это наши возвращаются с песен. Прощай, Галю! Спи спокойно; да не думай об этих бабьих выдумках!  (обнимает и целует Ганну)
Ганна. Прощай, Левко!

Ганна еще немного посидела и тоже ушла.

Картина 12.

На сцену выбегают парубки, дивчины, бабы, мужики и начинают пляску. Затем выходит пьяный Каленик. Некоторое время смотрит на танцующих.

Каленик. Да, гопак не так танцуется! То то я гляжу, не клеится все. Что ж это рассказывает кум?.. А ну: гоп трала! гоп трала! гоп, гоп, гоп! Ей богу, не так танцуется гопак! Что мне лгать! ей богу, не так! А ну: гоп трала! гоп трала! гоп, гоп, гоп!
1-ая баба. Вот одурел человек! добро бы еще хлопец какой, а то старый кабан, детям на смех, танцует ночью по улице! Ступай в хату свою. Пора спать давно!
Каленик. Я пойду! Я пойду. Я не посмотрю на какого нибудь голову. Что он думает, дидько б утысся его батькови!, что он голова, что он обливает людей на морозе холодною водою, так и нос поднял! Ну, голова, голова. Я сам себе голова. Вот убей меня бог! Бог меня убей, я сам себе голова. Вот что, а не то что… (идет в сторону кулис) Баба, отворяй! Баба, живей, говорят тебе, отворяй! Козаку спать пора!
1-ая дивчина. Куда ты, Каленик? Ты в чужую хату попал! Показать тебе твою хату?
Каленик. Покажите, любезные молодушки!
2-ая дивчина. Молодушки? слышите ли, какой учтивый Каленик! За это ему нужно показать хату… но нет, наперед потанцуй!
Каленик. Потанцевать?.. эх вы, замысловатые девушки! А дадите перецеловать себя? Всех перецелую, всех!..

Каленик пытается поймать девушек. Те с криком и визгом бегут от него.

3-ья дивчина. Вон твоя хата!

Все убегают, оставив Каленика одного. Каленик через некоторое время выкидывая коленца пьяными ногами и что-то напевая уходит.

Картина 13.

Выходит Левко. Садится и поет.

Левко.     Ой та, мiсяцю, мiй мiсяченьку!
I ти, зоре ясна!
Ой, свiтiть там по подвi'рi,
Де дiвчина красна.

На это песне выходит Утопленница. Слушает Левко.

Утопленница. Спой мне, молодой козак, какую нибудь песню!
Левко. Какую же тебе песню спеть, моя ясная панночка?
Утопленница. Парубок. (плачет) Парубок, найди мне мою мачеху! Я ничего не пожалею для тебя. Я награжу тебя. Я тебя богато и роскошно награжу! У меня есть зарукавья, шитые шелком, кораллы, ожерелья. Я подарю тебе пояс, унизанный жемчугом. У меня золото есть… Парубок, найди мне мою мачеху! Она страшная ведьма: мне не было от нее покою на белом свете. Она мучила меня, заставляла работать, как простую мужичку. Посмотри на лицо: она вывела румянец своими нечистыми чарами с щек моих. Погляди на белую шею мою: они не смываются! они не смываются! они ни за что не смоются, эти синие пятна от железных когтей ее. Погляди на белые ноги мои: они много ходили; не по коврам только, по песку горячему, по земле сырой,