Кокетка

поставил на место.
   "Ты передавил мне рёбра!"
   "Сейчас всё исправлю - попытка номер два..."
   Он подсел, обхватил её за ноги и распрямился, и так стоял с ней в охапке, дыша её волосами, и перешагивал с ней, как краб, от клетки к клетке, пока она не попросилась вниз.  

   Спустя неделю в парке они сошли с дорожки в совершеннейшее безлюдье, запорошенное болотце, и там принялись из мокрого снега лепить снеговика, превратившегося в бабу, как только он приделал к нему грудь. "Вот я так и знала, что этим всё закончится! - деланно возмущалась Ниночка. -  Но это же неправильно: как можно оставлять женщину в одиночестве! Давай уж теперь лепить к ней пару!" И всё это дуракаваляние с хохотом и катанием комов закончилось предсказуемым общим падением с поцелуями на снегу, насквозь промокшими ногами и утоплением его сапога, который он потом с усилием выуживал из-под подснежной глинистой жижи и с отвращением напяливал обратно на ногу.
   "Они у нас какие-то чумазые получились..."
   "Тут полно гнилой листвы, а чуть дальше - настоящее болото. Надо было место повыше выбрать..."
   "Ну и ладно! Всё-равно - здорово!"
   "Угу..."
   "Вот только... у меня рукавицы промокли - хоть выжимай. И пальчики - Ой! - болят-болят... И вообще, я замёрзла вся - ды-ды-ды!"
   "Бедные, бедные пальчики... Дай-ка я на них подышу... Ху! Ху! Как - потеплело?"
   "Темнеет уже. Давай-ка выбираться отсюда, пока ещё хоть что-то видно."
   "Мы совсем близко от дорожки. Ну что - теперь махнём ко мне обсыхать? Полчаса - и мы на месте. Кстати, у меня курица готовая в холодильнике - разогревается за пять минут!"
   "А вообще-то, всё это начинает походить на роман..." - раздумчиво заявила она, отряхиваясь.
   "Да и ладно!"
   "...а романами только финтифлюшки занимаются!"
   "Ты прелесть!"
   "Это не я - прелесть, это папа любит смотреть "Небесный тихоход", вот!"
   "Нет, это ты - прелесть! Самая настоящая. Ну поехали?.."
   "Если только ты меня потом проводишь..."
   "Обещаю!"
   В последнее время у него было что-то совсем уж гринуэевское настроение, сплошной минор, и он, пока они уплетали курицу, по инерции поставил соответствующий фильм (а может, то было что-то из Скорцезе или Бертолуччи?), который она героически вытерпела, а затем, не забыв спросить, зачем ему столько книг ("Это мама покупала. Была такая эпоха: было модно покупать книги..." "И ты их все прочёл?" "Нет, конечно! Некоторые - да. А какие-то просто недостойны чтения... Книг, вообще-то, не обязательно должно быть много. Где-то читал, или слышал краем уха, и как-то запомнилось, что у Пастернака книг было две полки в Переделкино - и ему хватало." "У-у... А мама твоя - она где сейчас?" "Она умерла. Три года как..." "А папа?.." "Я ни разу его не видел. Знаю только, что отец мой умер, когда мне было пятнадцать. Кто-то принёс эту весть матери, а она посчитала нужным передать её мне. Полагаю, она полагала, что я имею право знать. А вдруг я, действительно, захочу прийти на его могилку - помолчать, супя брови, пролить скупую подростковую слезу? Ха! Я сказал, что мне плевать." "Правда? - так и сказал?" "Ну подумал. Какая разница? Не в этом суть. Ничего в моей груди тогда не ёкнуло, не ёкает и сейчас. Для меня он - Фата Моргана, как бы мираж, сотканный жарой из пустоты и влаги. Мне даже не интересно, как он выглядел, хотя в детстве говорили, что я на него похож... Как можно сочувствовать смерти человека, который даже не интересовался твоей судьбой, хотя и знал наверняка, что у него растёт сын? Наверно, это трудно объяснить..." "А отчим? У тебя был отчим?" "Никогда. То есть с нами никогда не жил другой мужчина. Ни разу у нас в доме не появился кто-то, про которого мать сказала бы, что у неё с ним отношения. Никто у нас в доме не курил, не учил меня жизни и не отшлёпывал ремнём за нарушения неких табу или ради острастки. Опыт подобного сорта прошёл мимо меня. Мать моя была из тех женщин, для которых её дети дороже её мужчин. Я знаю, что бывают и другие женщины, но вот она была такой. А я был у неё единственный, поэтому... Я рос маменькиным сынком, да."), выбрала пару альбомов по искусству и забралась с ними на кровать, но по тому, как она там томно, с ногами, расположилась, как рассеянно, в полумраке перелистывала страницы, и даже не попросила зажечь свет, ему показалось, что он разгадал конечную цель её хитрых маневров.
   "А вот здесь что такое изображено - не можешь подсказать?" - спросила она наконец, тыкая капризным пальчиком в репродукцию Босха. Наклонившись, он подхватил альбом, уткнулся в картинку, взглянул на неё - уже откинувшуюся навзничь, двумя руками выдирающую из пучка многочисленные заколки, - и отшвырнул альбом куда подальше, и тот полетел на другой конец комнаты, на излёте спланировав под стол, где неудачно шмякнулся и затих. Она играла в доступность, ходила по лезвию, искала приключений... короче, флиртовала как могла - по наитию, но не без успеха! - а он ухряпистой рыбиной зацепился за этот крючок, и чуть не утащил ловительницу в омут.
   Всласть обслюнявив её губы и шею, уже растаяв в блаженной истоме, он выдал намеренно пошлый вопросец - целовал ли её кто-нибудь прежде "в сисички"? - и когда она отрицательно мотанула головой по разбросанным волосам, перебором пальцев показал ей, что кофточку сейчас хорошо бы  снять... С молчаливой решительностью она избавилась от кофточки, предоставив ему возможность с остальным справиться самому, и сердце его тогда часто и громко забилось, и кровь разогналась по телу, и воздуха перестало хватать... - и тут всё испортил телефон.
   "О, чёрт!" - прорычал он, желая разбить аппарат о стену, но всё же, напустив спокойный тон, отозвался. Попросили какого-то Павла Сергеевича.
   "Ошиблись номером."
   Он тут же отключил телефон, но было поздно - Ниночка судорожно приводила себя в порядок, и на его движение к ней пропела испуганной скороговоркой: "Ой, нет-нет-нет! Всё-всё - я должна бежать, мне же дома давно пора быть."
   "Я тебя провожу."
   "Не надо."
   "Но я же обещал..."
   "Доберусь - что я, маленькая, что ли? Хотя... Ладно, но только до автобуса!"

   Оставшийся вечер и в первую бессонную половину ночи в паху ныло и звенело, будто он давеча до отвалу наелся порнографии (такой вот бывает побочный эффект от долгого созерцания процесса засовывания всяческих шлангообразных предметов в естественные отверстия женского организма), а в голове всё кружились раскрасневшиеся ниночкины губы и кругляшки её очень бледных мягких сосков... А вообще, полагал он, весь этот вялый полуроман со скучающей девственницей только сжирал его время и всё запутывал, да к тому же мог неизвестно куда завести.


ЭПИЗОД 2. АГЛАЯ

 Решив в долгий ящик более ничего не откладывать, на следующий же день он позвонил Аглае, расставание с которой почитал нелепой размолвкой, вызванной одним лишь её упрямством, хотя минул почти что год... И нарвался на аглаину маму.
   "Алла Константиновна? Здравствуйте, это Илья. Я бы хотел с Аглаей поговорить..."
   "Здравствуй, Илюша. Видишь ли, какое дело... Аглая здесь больше не живёт, - и помедлив, поохав: верно, жалея, понимая, что сейчас его огреет как следует, окатит кипятком, тыкнет ножичком под сердце - просто-таки возьмёт и убьёт - сказала главное. - Она вышла замуж."
   "Значит, я опоздал?" - оторопело прошептал он.
   "Выходит - так."
   "Извините. Хотя... погодите! Я хотел бы... - бубнил он скороговоркой (так смертельно раненый боец, не понимая, что убит, всё рвётся в бой). - Мне очень нужно с ней поговорить, просто необходимо - правда! И в самое ближайшее время! Как это можно устроить?"
   "М-м... Не знаю... Мне не кажется, что она захочет тебя видеть. Впрочем, завтра днём она подъедет сюда. Приблизительно часа в два. Только ты меня не выдавай!" - post scriptum предупредила его добрейшая Алла Константиновна, и он подумал тогда мимоходом, что из этой женщины могла бы получится своя в доску тёща.

  Выстраивая план встречи, и даже дальше, он сознавал, что подкараулить Аглаю сейчас, заговорить с ней означает выброс белого флага - показ полного поражения его воли и готовности подчинения её её сиюминутному женскому настрою, зависящему в общем-то даже не от самой Аглаи, а больше от луны и от сексуальных стараний неизвестного, откуда-то, из какого-то потайного запаса взявшегося мужа. А может, у ней всё хорошо и она счастлива? Может, у неё на самом деле вот так вот вдруг случилась Большая любовь? Ах, каким смешным и жалким будет он выглядеть! Да и пускай! - что-то же обязательно нужно предпринимать - как-то спасать ситуацию! А как по-другому? Он полагал, что их расставание, а затем и это её скорое неожиданное замужество случилось лишь потому, что он не сделал ей предложения, а она скрытничала, чего-то недоговаривала, на что-то обижалась постоянно, а он всё тянул из-за этих, в общем-то мелких, но тогда казавшихся неразрешимыми материальных проблем, тянул, пока не дождался студёных обидных слов, какие часто бросают женщины, когда хотят задеть мужское самолюбие, и в которые он не поверил (потому что верить не хотел), но более с тех пор не надоедал ей своими звонками. Теперь, после таких её перемен, после двух подряд его командировок (когда в карманах наконец-то зашуршали хоть какие-то деньги) всё равно: путь к почти что эфемерному реваншу представлялся ему  невероятно тернистым, и меньше чем на три этапа не разбивался. Итак, первый (важнейший и труднейший!) шаг его новой стратегии: сделать Аглаю снова своей любовницей (если, конечно, она не забеременела). Шаг второй (невозможный без первого!): её развод с нынешним мужем. И наконец, шаг третий, судьбоносный: их свадьба и их совместная долгая счастливая жизнь.

    На место он прибыл заранее, боясь разминуться, и в весь тот час, пока он, нелепой фигурой в бесформенном защитного цвета китайском пуховике с пышнейшим букетом наперевес болтался под её окнами, репетируя речь, всё пространство Земли свернулось в один этот засыпанный серым снегом, запруженный соляными лужами плохо убранный прямоугольник её двора. Раза два к нему подходили, интересовались: и почём он торгует цветы? "Я цветами, вообще-то, не торгую. Вы ошиблись!" - пенял он очередному интересанту, отступая в сторону. Наконец появилась Аглая. Такая, какой он её помнил, ничуть не изменившаяся: красивый изгиб крупных губ, точёный нос, глаза испуганной серны, синяя куртка, капюшон. С той же стрижкой и с тем же цветом волос. Когда-то его Аглая. Когда-то, когда они оставались наедине - по одному лишь его кивку, выражавшему желание, скидывающая с себя юбку, царственно стягивающая нижнее бельё (с последующим обязательным переступанием через...) и принимающая ту позицию, какую он объявлял ей тут же хриплым шёпотом. Мгновенно, безо всяких отказов, отнекиваний, просьб "выключить свет" и головных болей. А спустя полгода сказавшая ему просто, что его не любит. Что их отношения были сплошной ошибкой. Что он не тот мужчина, что предназначен ей. И что он должен это принять. Попросившая заодно уж отдать "взад" те две свои фотокарточки, что она ему подарила в самой завязке их романа, и