Ножи Петьки-Казака

ПЕТЬКА (60-е)

- Порох надо! – говорит отец – Петров старший и смотрит на младшего.
…На сельском дворе работа каждодневная, неостановочная. Это также естественно, как дышать. Еще и на «барщину» ходи! – изредка подшучивает старший Петров, называя «барщиной» колхоз - бестолковое для этих мест хозяйствование, где постоянный неурожай, и выжить способны только редкие хутора, разбросанные по «хлебным» местам – угодьям.
Колхоз «Рассвет» из отстающих – денег не платит нисколько, по трудодням выделяет немолотое зерно (и того мало) – мели сам себе. Но как-то справляются, даже привыкли.

Без «приварка» не выживешь. К соседям приходил агент, описывал хозяйство. Забрал ручную швейную машинку. Пропал «приварок»…
С каждого хозяйства по налоговому сбору положено сдавать сколько-то яиц, даже если не держишь кур, шерсть, не имея овец, молоко, а сверх этого специальный государственный налог деньгами, и еще (это непременно) свиную кожу – должно быть, в армию.
Отец едва не пошел на вторую отсидку, когда чуть было не «доказали», что он порося зарезал, а кожу с него не снял, не сдал. Но двоюродный брат в городе выручил – тут же зарезал своего недомерка и привез кожу.

Крестьянство, подрастерявшее уверенность в двадцатые, а остатки воли в тридцатые, выкобельство власти сносило покорно, как всякое иго. Когда-то дед, а потом и отец, пытались ставить заставы всякой новой глупости, что вроде настырной бабы, выставленой в двери, лезет в окно. Но деду это аукнулось по полной, а отцу сошло – подвалила война.

- Дурное время, дурное, - говорил дед меж двумя отсидками. – Бабы подстать ему – на горло берут. А потом обежаются, что не то взяли. Горластые времена. Песенные, только песни не те. Смысл вроде свой, а слова чужие, с чужих слов поются…

Лихо не ходит тихо. За ним вопли, и считай, что повезло - осталось чем вопить, не укоротили. В начале пятидесятых вышли послабления, ожидали новых, поговаривали, что разрешат иметь паспорта…
По лесу меж болот и озер «по-умному» разбросаны хутора. Непременно у чистой воды – ключа, чтобы лесная поляна для выпаса, рядом огород, защищенный лесом и озерком. Всякий хутор ставился на реке или лепится к озеру. Лучше, если с одного бока река, и тут же озерко, соединенное протокой – ручьем. Хорошая земля к огороду – кол воткнешь – зацветет. Озерок заморозки оттягивает, те утренние, что случаются здесь едва ли не до середины июня, в реке вода кристально чистая, по ней же куда хочешь добраться можно, срезать много быстрее получается, чем дорогами, обходящими вкруговую распадки, болотца и такие же озерки. Опять же и рыба…
В войну сожгли, после войны отстроились, правда, уже не все.

Старший Петров в родные места вернулся поздно. Сразу же женился, взяв женщину, как и он, в возрасте, и тут же состряпал младшего Петрова.
Отец Петрова Младшего успел захватить войну: последние ее два года, частью прослужил в полковой разведке, частью (уже в самый конец войны) в штрафбате. Сказались наследственные сложности с чинопочитанием, передавшиеся от деда. Потом дослуживал на Чукотке, где, волею Сталина и государственной необходимостью, была сосредоточена целая армия отчаянных людей с биографиями. С приказом, если американцы начнут бомбить ядерным Москву и Ленинград, самостоятельно, не дожидаясь никаких дополнительных указаний, перебираться на Аляску, оттуда канадским побережьем, не ввязываясь в затяжные, обтекать заслоны, идти громить северную часть Штатов, их промышленную зону, сеять там смерть и разрушения.
Поели, как рассказывал, у себя на севере всех олешек, и только тогда вернулся домой. В общем, Петров младший появился на свет, когда отец был уже немолодой – сороковник разменял.

В те же, начало пятидесятых, один из последних восстанавливал свое хозяйство, разобрав сгоревшее, рубил новую хату светлыми ночами - не венец, так хоть бревнышко накидывал, случалось, тут же и засыпал с топором в руке… А с утра до вечера с тем же топором на скотнике – спешно крыши ставили под телятники. Ожидалось, что мясомолочное хозяйство здесь будет, разведут коров, да телят. То, что кормов на такое в этих местах не хватит, кругом неудобицы, косилка не пройдет, а вручную на такое хозяйство не выкосишь, никого не спрашивали.
Только начали жить, дождались нового. Сокращения личных приусадебных хозяйств. Вынуждали собственных коров не держать, а если больше одной, то уже рассматривалось едва ли как районное ЧП. Создавали комиссию, допрашивали: где берет траву под сенокос? Ворует? Обкашивать лесные поляны и запущенные неудобицы запрещали – пусть хоть на корню сгниет! - спускали наряд: сперва накосить-насушить столько-то тонн сена на колхоз, потом разрешать на себя... В один покос не проживешь, ломали и вязали на зиму веники – подкармливать скотину. Места дождливые. Не успел ухватить сенца – сгноил. Самому же, на свое хозяйство – плохонькую коровенку, словно назло, выделяли места до которых топать и топать. В общем, не один сломался, сжег себя на этой работе. Старший Петров чернел лицом, и изнутри его словно что-то палило, пекло - есть мог только хлеб и простоквашу. Иногда говорил, словно убеждал самого себя:
- Горе – когда зимой в лохмотьях, беда – когда нагишом, а это всего лишь неприятности…

Тут новая беда подкосила. Выполняя Хрущевский приказ «Об укрупнении», все хозяйства хуторов и маленьких деревень принялись рушить и свозить в «центральные усадьбы», выделяя под огород кусок пустой земли. К тем, кто не желал, всячески оттягивал неизбежное в надежде, что обойдется, приезжали на тракторе – цепляли и обваливали крышу… От своих отстреливаться не будешь, те тоже подневольные – спущен наряд – попробуй, не подчинись!
Старший Петров общей участи не избежал. Единственное, уговорил, что переедет не в новую спланированную Центральную Усадьбу, куда пальцем тыркнула чья-то равнодушная чиновничья душа, где сплошной песок, ни озера, ни реки, ни даже родника, а чтобы добраться до воды, надо рыть колодцы – дело в этих местах небывалое, а деревеньку под названием Новая Толчея - она в планах на ликвидацию не стояла, хотя домов осталось мало. До войны деревня была на тридцать с лишним дворов, но только пять восстановилось. Не в том дело, что немцы сожгли, а в том – восстанавливать было некому, повыбило мужиков. Иные же, вернувшись, мельком глянув на порушенное, рассосались по родне, другие, подписав контракт, в спешно сколачиваемые бараки при заводах и огромных стройках… Но деревня Толчея по картам и документам числилась еще как крупная. По вросшим угловым камням можно было разобрать – жили широко, не теснились один к одному, а разбросом вдоль реки, тут и поля, за рекой – бор и все озера.
Всем деревня не выйдет: вода близко, так лес далеко, лес от двора, так магазин в другой деревне, магазин под боком, так по пьяному делу окна бьют, управа колхозная здесь же – всем пьяницам указ, так с глаз не спрячешь сколько накосил, сколько в собственном огороде времени провел, а не в колхозном скотнике, где и заведующий – скотина…

Старший Петров предпочел деревню малую, едва ли не хутор, только без общей ограды и полоской протянувшийся вдоль плохонькой непроезжей дороги с которой едва-едва видны огороды прилепившиеся к реке. Зато с огорода всякий чин на дороге, что прыщ на неудобном месте - сразу же зудит, можно, если что, и в реку отшагнуть…
Младшему Петрову на новом месте не так нравится, как там, где прежде, где боровики прямо у хаты росли. Здесь, чтобы в нормальный лес попасть, надо через речку ходить. Речка та же самая, только странность находил – здесь ниже по течению, а мельче, в школе на «Природоведении» учили, что должно быть наоборот. Рыба тоже мельче, хоть и клюет, как оглашенная, но надоедает. Ребятня тоже как оглашенная, заводные по пустякам, но приняли за своего - Петровы, если разобраться, всякому родня. До войны много Петровых было…

- Надо ружье от дяди Ермолая привезти, он свое ружье отдает, как и обещался - двустволку.
Этого давно ждали. Двоюродный брат отца на богатой работе, и охотничий билет у него есть. Давно грозился новое ружье купить, деньги на него собирал, а как купит, обещался старое свое ружье отдать. Значит, купил…
Двустволка без регистрации. К ней концов не найти. Она и войну между стенок пряталась, и, может, в гражданскую – это еще раньше. Хорошая двустволка, тульская, старой работы.
- Привезти надо. Не отнимут? Сейчас шалят…
- Не отнимут, - говорит младший Петров.
- Романа возьми. Он малец здоровый.

Ромка погодок младшего Петрова, хотя по нему не скажешь. Очень здоровый – кровь с молоком. Девчонки заглядываются, но в этом деле он теленок. Младший Петров не теленок, но на него не заглядываются. Ромка бортовую телегу поднимает на спор. Заберется под середку, плечами поднимет – все четыре колеса отрываются – и сколько-то шагов с ней проходит, семеня ногами.
Свое ружье совсем плохое стало. Приклад треснул, проклеен, но это ненадежно. Старший Петров сушит ореховую чурку на новый приклад, но не успеет к началу сезона – это понятно. Под приклад надо год сушить, а лучше два, потом вырезать. Приклад треснул из-за младшего Петрова. Прошлой осенью пришлось ружье утопить, а потом егеря с помощником уводить с того места. Самому же в болоте прятаться по самые уши, и это в октябре. Другой бы окочурился, только Петровых никакая лихоманка не берет. Младший умеет себя на тепло заговаривать, и отец умеет кровь мыслью разгонять. Этот секрет семейный – из поколения в поколение передается. Только вот ружье не устояло – приклад треснул.
Петровы лосей и кабанов бьют только в упор. Не брезгуют, если надо, зарыться под болотный мох, и терпеть там все неудобства - тут лишь бы капсюль не отсырел. Все это по двум причинам - прежде надо лося тщательно осмотреть – подходит ли, нажрал ли бока? Вторая – ружье и заряд. Цена ружью – 16 рублей, эта цена на нем выбита. На эту цену и стреляет - не лучше. Еще и патрон… Получается, что лося надо брать только наверняка, едва ли не вплотную. Из-за этого с лосем приходится так угадывать, чтобы он сам на тебя вышел. Иногда и озадачить, чтобы повернулся, как надо – под выстрел. С кабанами проще – они, хоть и пугливее, но глупее. К ним Петровы ползают – по-пластунски. Иногда ползти надо далеко и долго, от этого они сами становятся как те кабаны…

Шкуры и кости обязательно закопать, а поверх навалить хвороста, чтобы лисы не добрались. Младшему жалко закапывать рога. Иногда… такие огромные! Но старший говорит, что с рогами «спалишься».
Своего первого лося Младший Петров взял в четырнадцать. Был хмельным от такой удачи.
Бьют с октября по ноябрь. На одного лося два кабана. Косуль Петровы не трогают, с них мяса как с овцы. Печка с утра топится и к ночи протапливается – мамка тушенку делает. Чугуны стоят – мясо «доходит». Потом эту тушенку меняют на все, что в хозяйстве надо. Мясо лося волокнистое, сухое, невкусное, колом может в горле стать, потому его надо обязательно перекладывать кабаниной, когда тушишь. На одного лося два кабана получается в самый раз. То на то. Мамка делает тушенку в печке, в огромных чугунах, и закладывает ее в горшки и стеклянные банки – во все, что есть из посуды. Надо плотно распихать, жиром залить, лист вощеного