Сказание о Евстигнее

Евстигней жил на две пенсии: свою по инвалидности с детства и матушкину по старости Его мать, Пелагея Дормидонтовна, уже находилась в том возрасте и состоянии, когда собственный роман с жизнью наскучил, а на жизни других, сына, например, она мало чем могла повлиять и то лишь в виде обыкновенного живого присутствия в их двухкомнатной квартирке давно отжившего свой век дома в старом заречном районе города, где причудливо соседствовали старинные купеческие особняки девятнадцатого века с белыми колоннами по гордому фасаду, трехэтажные постройки барачного типа двадцатых годов, сталинские дома для комсостава с не выветрившимся до сих пор характерным запахом власти, пресловутые хрущевки с аккуратными старичками и старушками, замкоподобные бунгало новых русских со смотровыми башнями над разноцветными профильными железными крышами, а также многочисленные конторы и конторки, именуемые на новый лад офисами - густо обсиженные одичавшими голубями и разукрашенные ловко оформленными рекламами.

Окно Евстигнеевой комнаты выходило прямо на улицу старого русского классика с мистической судьбою и чем-то неуловимым и загадочным наделившего эту прибрежную, заросшую гигантскими лопухами и выродившимися яблонями часть тоже далеко немолодого города.

Когда у Евстигнея не болела голова, он пил чай, прислушивался к полубесвязным словам старухи в соседней комнате и просматривал свои многочисленные выписки, которые делал в городской библиотеке из разных исторических книг.

Его воображение начинало играть и смешивалось с потоком машин за окном. Описания древних царств убаюкивали и даже больше того – лечили, но не таким образом и не настолько, чтобы полностью извлечь из невеселой действительности. Евстигней догадался – почему так происходит. Он считал, что у авторов всех этих манускриптов слишком скудное воображение и к тому же они не договаривают чего-то самого главного, а чего – он не мог понять и оттого очень скоро откладывал свои записочки в сторону и погружался в фантазии, не имеющие ни конца и ни края.

-Барин!.. Бо, бо, бо, - булькает из соседней залы.
-Да, сударыня!
-Кликни лакея свечи зажечь да пуншику подать, а то кости ломит.
-Где же пуншик в ваши-то лета! – сердится Евстигней, но громко зовет:
-Григорий!

-На крик появляется одетый в малиновый камзол лакей и делает подобострастную стойку:
-Чего изволите-с?

-Как всегда, Гриша, - несколько грассируя отдает распоряжение Евстигней, - принеси маменьке пунш, а мне беленькой да с малахольненьким огурчиком.
- Барин, а у нас давно ни пуншику, ни беленькой, ни… - Евстигней, не дав лакею договорить, взвивается под самый потолок:

- Ты почему только сейчас докладываешь, болван!

Лакей оправдывается. Говорит, что давно об этом доносил его высокородию, а также матушке сказывал и не единожды, а раз несколько и что в последний раз докладывал вчерась, на что барин с барыней внимания никакого не обратили, а теперь он, их верный слуга, виноват во всем, что в корне несправедливо и по большому счету нецелесообразно, так как никто им преданнее и бескорыстнее его, Григория, служить не будет, а оскорбления ему слушать даже очень обидно и странно, ведь барина вся округа знает как благовоспитанного и выдержанного в самых лучших тонах светского человека.

Евстигнею было лестно слышать такое о своей персоне, но он никому, даже своему преданному лакею не склонен был доверять, считая, что никто всей правды не выскажет и даже с большим удовольствием приврет, а то и сподхалимничает, если дело это касается собственного господина. За глаза, опять же в аффекте и сердясь, наговорит нехороших разностей, в коих и сам потом раскаиваться будет: так что с разных сторон выходила одна неправда.

Григорий продолжает что – то говорить. Евстигней его не слушает и думает о своем. В соседней зале бормотания старухи затихают и переходят в свистящий храп.
Так проходит минута, вторая…

Занавески, раскачиваясь в окне, пьяным галстуком выплескиваются наружу, увлекая за собой давно не крашенные наружные рамы, которые, громко стукнув друг о дружку, выводят Евстигнея из состояния задумчивости и тут оказывается, что рядом никого нет и он не барин, а пожилой инвалид с детства, от которого не очень хорошо пахнет,.но хуже всего то, что при всей внешней запущенности у него нет покоя и внутри: болит душа и очень хочется есть. В тощем животе гуляют спертые газы и булькает, словно в батареях центрального отопления.

- Маменька, - хныкающим голосом зовет мать Евстигней!- Маменька!

Сначала на зов никто не откликается. В квартирке так тихо, что даже слышно шуршание тараканьих лапок за отвалившимися в сыром углу обоями. Но тишина обманчива. Евстигней знает, что в любой миг эту тишину могут нарушить странные голоса, которые вот уже на протяжении трех лет преследуют его – с тех самых пор, как он увлекся изучением своей родословной.

Казалось бы – невелика затея и не он один интересуется прошлым, а вот голоса – он спрашивал своих соседей по палате в клинике, - чаще достают его одного. Спросить матушку – та смеяться будет, потом махнет рукой и заснет – как сейчас – крепким сном: зови, не зови, а ничем её не достанешь – крепко спит. Евстигней и сам ложился спать, но во сне голоса еще больше пугали, сковывали волю и не давали ни рукой, ни ногой пошевелить, утаскивая в зияющую черноту сновидений.

У какого -- то ученого Евстигней вычитал, что сны не должны быть похожими на действительность, но выходило именно так, как в реальной жизни, то есть на самом деле у него никогда так не было и оставалось только мечтать, чтобы жизнь его, Евстигнея, стала похожа на сны, которыми он никогда не управлял и не ждал ничего подобного в жизни. Те сны, которые он загадывал, не приходили по заказу, они отодвигались на задний план и только кусочками просачивались в незваные сновидения, вызывая легкий озноб полунамеками и полу - подсказками.

Евстигней долго думал по поводу того, что в самом деле особенного в его снах, кроме тех двух отличий, которые уже давно он сам определил: сны часто не запоминались и порождали страх.

До третьего аргумента он додумался только на днях: сны всегда были неоконченными – независимо от очередности или глубины. После сна – как бы он не заканчивался, всегда оставалась неудовлетворенность, схожая с жаждой или прерванным наслаждением, замешанным на боли и восторге от ожидания еще гораздо более сильного и неповторимого, как любовь или смерть.

Впрочем, последние два состояния он едва ли хорошо знал, так как на первое только робко надеялся, а второе, как и все люди, отодвигал на неопределенное будущее, будучи слабо уверен, что если это и произойдет, то не очень скоро и не так как это происходит с остальными людьми, а как-то особенно, может быть, не до конца и он хоть какими-то частями души и тела зацепится за край этого света… Подобного он и матушке желал и всем тем, кого хорошо и близко знал.

Мысли Евстигнея были прерваны трескучим голосом матери, которая каким-то образом очнувшись ото сна, появилась в дверном проеме между желтыми с бахромой по моде пятидесятых годов прошлого века шторами.

- Маменька, вы что это так долго не отзывались? – со слезами в уголках глаз спросил капризным голосом Евстигней.


- Отгадай – в каком ухе звенит? – вопросом на вопрос ответила Пелагея Дормидонтовна, сладко зевая во весь беззубый старушечий рот, слегка прикрыв его мелко подрагивающей рукой – лапкой, трижды перекрестившись.

- К дождю это, - не будь простаком, уклончиво ответил Евстигней. – Вы бы чайник поставили, чайком побалуемся да тоску разгоним.

- Баловник ты, хм, - хмыкнула старуха. – Заварки нет, а мяты одной маловато будет.
-Так купите! – высоким козлиным голосом заорал Евстигней на старуху, которая никак не могла одолеть узкого дверного проема. Он забыл, что мать уже давно не покидала квартиры. Но даже ни это было самым главным. Важнее всего было то, что Евстигней как бы наяву впал в сон и ему снилась матушка еще далеких и прежних молодых лет. Тех лет, когда она бодро суетилась вокруг маленького Еськи, надеясь поставить на ноги своего чахлого последыша, таская его сначала по строгим докторам с клинышками седеньких бородок на интеллигентных лицах.

Потом, разуверившись в медицине, стала водить сына по алчным бабкам - знахаркам, которые почти одинаково лечили от сглаза, но по-разному принимали Пелагеины скомканные рублики и куриные яйца, обмотанные совсем не ношенными цветастыми косынками. Но все они, доктора и знахарки, если еще как-то могли излечивать видимые недуги, но только не глубоко таившуюся внутри Евстигнея болезнь.

Болезнь, которая открыто никак не заявляла о себе, являясь хворью тонкого психического свойства. Болезнь которая как хамелеон принимала разный окрас и каждый раз удачно ускользала от лекарств и врачевателей, терзая мальчика и его измученную мать, не осознающую что ее сын никогда не излечится и не сможет наравне со сверстниками ходить в школу. Что ее сын никогда не заведет невесту и никогда не женится, что у нее никогда не будет внуков, то есть они никогда с Еськой не будут жить как все нормальные люди… Они и не жили…

- Ты сам купи, сынок. – Мать жалобно смотрит на Еську.

- Куплю. Только шляпу надену и схожу! – балагурит Евстигней – Куплю, если захочу, весь наш городишко с его показным благополучием, со всеми ларьками и мотоциклами.

- Мотоциклы- то зачем ? – недоумевает маменька. - Чай и правов – то нет.
- Право на труд, маменька, - раз, - говорит Евстигней, загибая мизинец, - право на отдых, два, - загибает безымянный, - право на образование, три, - загибает средний, - право на жизнь, - загибает указательный, - право на права, - загибает большой палец.
- Экий ты считальщик! – радуется старая.

Только радость Пелагеи смешана с грустью: болезнь у Евстигнея скрытная и всегда неожиданно проявляется, вызывая приступы головной боли с помрачением рассудка и необыкновенной буйностью, когда и дюжие санитары не могут совладать с тщедушным на вид инвалидом.

- Пелагею Дормидонтовну уже много раз предупреждали, что в такие минуты Евстигней очень опасен для всех окружающих, в том числе и для нее. От предупреждений старуха всегда легкомысленно отмахивалась и в очередной раз подписывала бумаги, которые ей подсовывал главный врач больницы со словами : «Вы рискуете, но это ваше право, мамаша».

Так случилось, что в последние несколько месяцев болезнь у Евстигнея находилась в стадии ремиссии и почти не давала о себе знать. Данное обстоятельство послужило поводом для выписки Евстигнея домой и, возможно, как фактор сильного стресса, - медицина предупреждала о вреде любых сильных эмоций, - в буквальном смысле сбило Пелагею с ног : мать, забрав сына домой, слегла. И кажется окончательно.

На неприспособленного никоим образом к жизни Евстигнея свалились хлопоты по уходу за престарелой больной. Мать старалась как можно меньше обременять собою сына, но у нее это плохо получалось, ведь она без посторонней помощи уже не могла обойтись.

Евстигней в уходе за матерью видел большой смысл и ниспосланье божье, хотя мало разбирался в религии, а только часто крестился на икону Божьей Матери с маленьким Христосом на руках и