Непростительная дань верхоглядству

тайную свободу. И поэт умирает, потому что дышать ему больше нечем: жизнь потеряла смысл». 14 Какие всё-таки разные А.Блок и Д.Быков: Блоку нечем дышать, он задыхается, а Д.Быков захлёбывается от восторга, описывая «ослепительную свободу»!
*
На странице 12 Д.Быков пишет: Пастернака «пощадили четыре волны репрессий – в конце двадцатых, в середине и в конце тридцатых, в конце сороковых». А на странице 574: «Большой Террор» 1937 года «являл собою наиболее масштабное с 1917 года отчуждение государства от народа». «В тридцать седьмом году народ в очередной раз понял, что он не хозяин своей страны». Д.Быков вроде бы упоминает коллективизацию (например, стр. 371) как время «чумы», но то ли не считает крестьян за народ (что-то вроде двуногих древоточцев – по Ленину – Горькому), то ли думает, что крестьяне, несмотря на весь кошмар коллективизации, раскулачивания и голодомора, продолжали до 1937 года ощущать себя хозяевами страны? 15 Вот и получается, что самое ужасное в истории страны (Д.Быков на странице 491 одобрительно – «у Сталина получилось  … с коллективизацией»!)  – вот эти самые 9 миллионов, загубленных ради каких-то политических фантазий, включая нетрудоспособных, которых без всяких средств к существованию вытряхивали где-нибудь в степи или на берег реки в глухой тайге, эти 9 миллионов оказываются неинтересным эпизодом между двумя «волнами репрессий» (конец 20-х – середина 30-х годов)!!! Да, Ромась учил Горького, что народ любить нельзя, но не до такой же степени! 16
2. ИСТОРИЯ ЛИТЕРАТУРЫ, ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
На странице 477 о Первом съезде советских писателей 17 августа – 1 сентября 1934 года сказано: «Докладывать поручено Бухарину – для всех это означало  конец эпохи, когда литературу оценивали по идеологическим признакам. Что-то вроде “Головокружения от успехов” Сталина  … Бухарин подошёл к докладу очень серьёзно. Горький поддержал Бухарина, требовал вернуться к реализму». «29 августа Колонный зал … восторженно приветствовал Пастернака перед его речью» (стр. 744). Насколько серьёзно отнёсся Бухарин к своему докладу, для нас сейчас не имеет большого значения. А всё остальное – плод неуёмной фантазии Д.Быкова (даже дата последнего заседания названа неверно – 31 августа вместо 1 сентября).
На первом заседании 17 августа после краткого вступительного слова Горького и решения нескольких организационных вопросов выступил с речью новый помошник Сталина по идеологии секретарь ЦК  А.А.Жданов (именно с «речью» - докладывать он мог бы равным – съезду партии, пленуму ЦК, а  писателям хватит и речи, хотя в стенограмме 17 она занимает три страницы плотного текста). Жданов говорил о недавнем съезде партии, о необходимости преодолевать пережитки капитализма в экономике и в сознании людей. О молодой советской литературе, «инженерах человеческих душ». Их сила в учении Маркса – Энгельса – Ленина – Сталина. Об увядании буржуазной литературы – тем писателям не о чем писать. Из зарубежных следует читать только пролетарских писателей. После Жданова с докладом «О советской литературе» выступил Горький: тоже нажимал на творческое бессилие буржуазии, очередной раз (спустя 25 лет!) обрушился на авторов «Вех», вообще продолжал свою борьбу с ненавистным ему «мещанством», провозгласил мощь социалистического реализма. Прямо поддержать Бухарина, выступавшего 11 дней спустя, он никак не мог. А косвенно – их выступления близки, но совсем не в том смысле, какой пригрезился Д.Быкову – ни о каком ослаблении внимания к идеологии речи не было у обоих. 18 До поэзии дело дошло только 28 августа, с большим докладом (24 страницы текста) «О поэзии, поэтике и задачах поэтического творчества в СССР» выступил Н.Бухарин. Он сказал, в том числе, о «нескольких поэтах очень крупного калибра, которые имеют решающее влияние» на поэтов «из комсомольско-партийной среды, наиболее тесно связанных с жизнью масс»: Б.Пастернаке, Н.Тихонове, И.Сельвинском (отчасти это касается, по его мнению, и Н.Асеева; имена Пастернака и Тихонова были встречены бурными аплодисментами, Асеева – просто аплодисментами, Сельвинский остался без аплодисментов). Бухарин процитировал Э.Багрицкого: «А в походной сумке/ Спички и табак,/ Тихонов,/ Сельвинский, / Пастернак». Бухарин отметил, что Пастернак – поэт, «наиболее удалённый от злобы дня, песнопевец старой интеллигенции, ставшей интеллигенцией советской», «замкнувшийся в перламутровую раковину индивидуальных переживаний». Что даже к «революционному смыслу своих стихов» он подходит через неожиданные ассоциации. Бухарина встретили  бурными и продолжительными аплодисментами, а провожали «аплодисментами, переходящими в овацию», криками «ура». Весь зал встал. Хотя в президиум (там – 52 человека) Бухарина не выбрали. А Жданов не удостоился ни оваций (только «бурные аплодисменты»), ни, тем более, криков «ура» и вставания. В этом можно видеть некий бунт, надежду на либерализацию, которой дышал и XVII съезд партии. Но Кирову оставалось жить всего три месяца, Бухарину – четыре года, двум третям делегатов XVII съезда – тоже несколько лет. Довольно убедительно мнение Ст.Коэна 19 : «Именно в связи с рютинским делом Сталин принял твёрдое решение избавиться от всех ограничений, которыми связывали ему руки тогдашняя большевистская партия, её руководящие кадры и политические традиции» - то есть уже с осени 1932 года, когда «умеренные» из политбюро не позволили ему казнить Рютина. 20
*
«Интеллигенции мешала вера в правоту большинства, преклонение перед народом» (стр. 29). Это неверно, скажем, в отношении А.К.Толстого («Поток-богатырь», «Пусть тот, чья честь не без укора» и т.д.), Л.Н.Толстого  («Плоды просвещения», «Власть тьмы» и т.д.), А.П.Чехова («Палата № 6», «Мужики», «В овраге»), И.А.Бунина («Деревня», «Суходол») и т.д. Так что следовало бы либо отделять их от интеллигенции, либо говорить лишь о наименее творческой, наименее самостоятельно мыслящей части интеллигенции, доступной стремлению к подражанию и моде, склонной даже изображать какие-то высокие переживания, в действительности не испытываемые.
«Всякий раз, когда русские художники брались за изображение преуспевающих помещиков, удачливых хозяев, мыслящих и просвещённых купцов – выходила фальшь». «Пастернак прожил при русском капитализме 27 лет, и не сказать, чтобы этот социальный строй сильно его вдохновлял» (стр. 849, 850). Какая фальшь в Собакевиче у Гоголя? А помещики и дельцы у Розанова («Философия урожая», «Русский Нил»), Васса у Горького (в делах-то она преуспевает)? Достаточно убедительны многие персонажи А.Островского, Н.Лескова, П.Боборыкина (у него,  начиная, хотя бы, с Василия Тёркина: Твардовский говорил, что не знал о существовании этой книги Боборыкина, когда писал своего Тёркина). При российском капиталистическом строе Пастернак не жил и секунды. Разговор об отношении Пастернака к капитализму я начал бы с параграфа 7 первой же главы «Доктора Живаго»: «Все движения на свете в отдельности были рассчитанно- трезвы, а в общей сложности были безотчётно пьяны общим потоком жизни, который объединял их. Люди трудились и хлопотали, приводимые в движение механизмом собственных забот. Но механизмы не действовали бы, если бы главным их регулятором не было бы чувство высшей и краеугольной беззаботности. Эту беззаботность придавало ощущение связности человеческих существований, уверенность в их переходе одного в другое, чувство счастья по поводу того, что всё происходящее совершается не только на земле, в которую закапывают мёртвых, а ещё в чём-то другом, в том, что одни называют царство Божиим, а другие историей, а третьи ещё как-нибудь». 21 Д.Быков рассуждает о капитализме-социализме в духе какого-нибудь зануды-преподавателя марксизма-ленинизма. А Пастернак говорит о «чувстве высшей и краеугольной беззаботности», о причастности к истории. Круг общения молодого Живаго очень уютный, а там есть и дельцы, включая «просвещённых и мыслящих». Так что «фальши» гораздо больше в комментариях Д.Быкова, чем в обозреваемой им русской литературе.
«Ленин в стихах (и вообще в литературе), ни у кого не получается, у Алданова в “Самоубийстве” вышел плоско, примитивно» (214). Я бы взял Фаддея Попова из «Эфирного тракта» А.Платонова (Платонов явно писал это о Ленине), добавил бы из «Бегства» и «Самоубийства» Алданова, прекрасную зарисовку Куприна, которую с таким удовольствием цитирует Алданов в «Самоубийстве», то, что сказано о Ленине у Пастернака («Люди и положения») и Ленина из «Октября шестнадцатого» Солженицына, заглянул бы в ранние редакции горьковских воспоминаний. Получилось бы то, что нужно – ярко, объёмно и, вероятно, было бы значительным приближением к истинному облику вождя.
«Идея бегства никогда не была популярна у лучших представителей русской интеллигенции (751). Так уж – «никогда»! А если – вынуждали? Ни за что не соглашусь считать «худшими представителями русской интеллигенции» Бунина, Алданова, Набокова, Куприна. М.Булгаков пытался бежать, но не получилось, а на рубеже 20-х – 30-х просил отпустить его за рубеж. Не отпустили Блока и Ф.Сологуба, а Е.Замятина – отпустили. Шкловский весной 1922 года бежал из Петрограда в Финляндию по льду Финского залива – просматриваемому и простреливаемому с кронштадтских фортов. И.Бабель, оказавшись в Париже с женой и дочкой в 1929 году, примерялся, не остаться ли там насовсем. Помешали финансовые проблемы (И.В.Обухова –Зелиньская /  «Диаспора», вып. 4, 2002, стр. 622). «Лучшую», по Д.Быкову, часть интеллигенции представляет, видимо, И.Эренбург: он замечательно устроился – обожал СССР, живя в Париже (как и сам Д.Быков обожает СССР, живя совсем в другой стране).
Текст Д.Быкова порой туманен и загадочен, как бормотание шамана. На странице 627 читаем: «Цветаева уживалась даже в России 1918 года, среди пьяной матросни, спекулянтов и голода, не выживала, а полно и счастливо жила». Ограничимся тремя вопросами. 1. Почему лицо Москвы 1918 года (а Цветаева жила как раз в Москве) представлено именно пьяными матросами? Возможно, в этом какую-то роль играет стихотворение Пастернака  «Матрос в Москве» (1919). Но Пастернак пишет о нём как о чём-то необычном, чрезвычайном (в этом суть самого названия), как о «фантоме» (нечто подобное «сухопутным матросам» в того же времени «Окаянных днях» Бунина). Матроса занесло сюда «пьяным ветром», он пахнет трактиром с Галерной (а это – петроградская – петербургская улица). Он – символ грядущих преобразований – перемалывания всего (включая и Москву) в щебёнку для строительства новой жизни (мола – неподвижности). А Д.Быков, не имея для этого ни малейших оснований,  делает его чем-то обычным, каждодневным и повсеместным на московских улицах … 2. Почему Д.Быков ограничился одним, 1918 годом? Что же, с 1919 года что-то изменилось кардинально, и Цветаева перестала ощущать «полноту счастья»? Ну, хоть бы намекнул, что же такое тогда произошло, что стряслось? 3. Каким образом в эту «полноту счастья» Цветаевой вписывается смерть её младшей дочери Ирины в приюте – от голода, воспаления лёгких и от заброшенности?
Д.Быков (519) комментирует дневниковую запись К.Чуковского о том, как 22 апреля 1936 года восторженно приветствовали Сталина на V съезде ВЛКСМ (Чуковский упоминает, что они от