Повести Ильи Ильича. Часть 3

улицу.
Катафалка - небольшой белый автобус. Такой же автобус пришел с завода.
В прошлом году я работал с отцом и теперь здоровался с мужиками, приехавшими помогать...

Ворота вросли в землю, не открывались. Когда принесли ломы и навалились вшестером, открыли одну половину. Решили, что хватит. Пошли за гробом.
Гроб положили на перила крыльца, затем зашли под него с земли и понесли.
Ольга нацепила мужчинам носовые платки, но выяснилось, что родным повязок надевать нельзя, грех, и мы с отцом не знали, что с ними теперь делать. Спасибо, объяснили, что когда будут закрывать гроб, надо положить в него эти платки.
Катафалка поехала. За ней несли венок, потом гроб. Гроб несли до конца квартала, вшестером, крышку - двое.
Баба Лиза, державшаяся рядом, сказала: «Какая же ты, Липа, красивая!»
В ногах у бабки лежали искусственные простые цветы. И гроб простой. И спокойно бабкино лицо. И просто лежат непомерно большие кисти рук. Всё по отдельности—просто, а вместе - красиво. Может, потому и красиво, что просто? А может оттого, что хороший день, и весна набрала силу.

В конце квартала расселись по автобусам.
Ехали быстро. Машина подпрыгивала на выбоинах, и я боялся, что у бабки после толчка вылетит глаз или свалится набок голова. Но с ней ничего не происходило и только, когда уже подъезжали к кладбищу, руки её разжались, как живые. Мать вскрикнула, но Лизавета тут же сцепила их вместе. А скоро остановились.
У входа торговали цветами, венками, сидели калеки, молча протягивавшие ладонь, и бойкие чёрные цыганки.
Сколько помню себя, ничего здесь не изменилось. Только вместо деревянного заборчика поставили бетонные столбы и между ними повесили железные решётки. Когда строили забор, поползли слухи, что кладбище закрывают, и бабка боялась, что не успеет лечь рядом с дедом...
Асфальтированная дорога поднималась на холм. Справа и слева блестели «серебрянкой» кресты, памятники, оградки. Веяло сластью, химией и гнилью.
Запах кладбища не повторим. Стоит один раз пройтись по царству тишины, и навсегда запомнишь горькую приторность крестов, надгробий, скамеек, утрамбованной земли.
Еще пахнет ржавчиной и самодельными цветами, и застоявшейся в низких местах водой с пиявками, гнилью и проступившей красной солью и глиной; пахнет свалкой, тряпьём, кажущимся тлением. Жаркое солнце мешает все запахи и составляет из них один, стойкий...
Мама, присмиревшая будто, затерявшаяся среди процессии, вырвалась от Ольги и начала совать сидящим у дороги мелочь, конфеты и пряники: «Помяните. Помяните». Когда все раздала, успокоилась и снова пошла за гробом.

Незаметно поднялись к кладбищенской церкви.
Службы уже дожидались. В таком же жёлтом гробу лежал мужчина в чёрном костюме; вокруг трех женщин в чёрном собрались его родственники.
Гроб с бабкой поставили на синие табуретки, взятые из дому. Крышку прислонили к заброшенному склепу красного кирпича, венчавшему маленькую церковную площадку. Стали ждать...
День удался. Вчера ещё было пасмурно, вечером моросил дождь, а сейчас чистое голубое небо открылось солнцу, и оно щедро дарило землю теплом. Воздух подёрнулся знойной дымкой. Казалось, в нём таяли боль и горести, соединялись согласие, жизнь и любовь. Душа повторяла услышанное: «Счастливая бабка! В хороший день прощаемся».
Между тем, принесли ещё два гроба; один закрытый.
Около тяжелой церковной двери, на ступеньках, собравшийся народ что-то доказывал старосте. Пожилая женщина властно и упрямо мотала головой. Левее, на белой укатанной стене, горела золотом табличка с крестиком и часами работы храма.
Наконец, двери открылись, и покойников начали заносить.
Гробы поставили головой к иконостасу. За ними столпились провожающие, с тонкими свечками в руках. Свечи не зажигали. Ждали, когда начнут отпевать.
Я посмотрел под купол. Из верхних окошек просочились солнечные лучи и натянули высоко-высоко прозрачную дрожащую перегородку. Она переливалась подобно мыльной плёнке, пылинки проплывали через нее...
Поп оказался старым, в древней рясе, с увесистым крестом и обширной лысиной на затылке.
За ним вошел здоровый курчавый старикан, потом женщина лет сорока с самодовольным толстым лицом. Она устроилась слева от настоятеля, а староста встала справа...
Голос у священника густой, тембр приятный. Я попытался разобрать слова - не получалось. Поп читал быстро, а под конец стиха выдыхался. То, что он выдыхался, и недостающую голосу силу должны были восполнить помощники. Но получалось у них плохо. И если женщина следила за священником и хорошо вытягивала, то старикан пения не понимал. Он тянул одно «господи, помилуй, господи, помилуй, господи, помилуй!», но тянул – это не про него. «Господи, поми-луй!» - кричал он фальцетом, переходя на козлиные нотки.
Староста просто бубнила все подряд: и когда доморощенный хор перебирал слова, словно жалел дыхание, и когда останавливался на одной ноте, пытаясь вывести её необъяснимо высоко...
А старушкам пение нравилось. Я видел, как многие из них закрыли глаза и шевелили губами в такт словам; а некоторые подтягивали тонкими голосками.
Поп, не уставая, махал кадилом. Запах ладана проник, казалось, во все церковные предметы.
Свечка не желала становиться в широкое ложе подсвечника и гнулась. Староста, продолжая петь, помогла мне управиться с ней.
В церкви стало накурено. Дым поднимался к куполу и купался в лучах перед иконостасом. От этого иконы казались волшебными картинками калейдоскопа...
Служба кончилась. Стали выносить.
Бабка осталась лежать. Старухи не давали её трогать и шушукались.
Священник хотел уже уходить, но увидел заминку. К нему подошла Лизавета и сказала заискивающе:
- Соборованная, батюшка.
- Что же молчите? - прогудел поп, и Лизавета покраснела. Двери снова замкнули, и священник продолжил чтение. Теперь читал и ходил вокруг бабки. Потом спросил:
- Масло принесли?
Ему подали.
- Родственники, прощайтесь. Сейчас закроют.
Мама бросилась к бабке и слабо завыла, смущённая торжественной обстановкой.
Я подумал, что мать не будет сильно убиваться не могиле, раз бабушку сейчас закроют. И вдруг понял, что в гробу лежит тело; и что этому телу нет дела до наших горестей и плача. Я подумал, что тело это отгоревало свое и теперь может лежать спокойно,— и не удивлялся больше его спокойствию и не чувствовал ничего. И когда начали подходить к телу и прощаться, я тоже подошел и коснулся губами холодного лба...
Поп закрыл тело покрывалом, полил елеем, выложив длинный крест с поперечинами, велел закрывать.

Место, где похоронен дед и где будет лежать бабушка, - высокое. Пониже холма на другой стороне кладбища, где стоят церковь и памятник погибшим воинам, но всё не болото, как посередине. Вода после дождя не застаивается, и видно далеко.
Бабушка и родители приходили сюда не реже двух раз в год: на пасху и в ноябре. Поправляли оградку, красили памятник, меняли цветы. Бабка рассыпала на могилах пшено.
Пока я не уехал учиться, они часто брали меня с собой. И потому, что часто ходил сюда и помнил место, я заметил перемены.
Свободного прохода к могилам не стало, - много людей положили вокруг, - мы пробирались к яме, кружа.
Крест, которым бабка заняли себе место, вытащили, и на его месте выкопали могилу.
По вывороченной глине ползали муравьи. Яма просадила близкие могилки, и они потрескались, соединившись сеткой морщин. И все эти морщины полны были большими чёрными муравьями...
К гробу стали прилаживать верёвки. Мама, поняв, что сейчас его опустят, припала к нему и страшно заплакала. Женщины успокаивали её, как могли.
Гроб положили на верёвки и быстро опустили. Кинули по горсти земли. Споро застучали лопаты.
Вдруг отец пробормотал: «Вот привязался». Я оглянулся на его слова.
За развалившимся каменным памятником, метрах в пяти от нас, стоял на костылях странный человек. Одёжка его была грязная, вместо левой ноги - протез, глаза горели не добрым огнём. Я как увидел их, так и замер, поражённый...
Могилу закидали, поправили, поставили крест, разукрасили ограду цветами, потянулись к автобусу. Подняли и увели мать.

Отец толкнул меня: «Пойдём».
Через несколько шагов мы, не сговариваясь, оглянулись. Калека шёл следом.
Отец достал рубль, подошёл к нему и сказал: «На, помяни рабу божию Олимпиаду».
Юродивый спрятал деньги, подумал, поклонился, пробормотал что-то и закрестился. И почудилось, что он ту самую молитву бормочет, которую я от бабки слышал, когда спал или грезил. И вспомнились её слова:
«Как великому киту по воздуху не летать, так и из моря те ключи не вынуть. И так же сто слов от меня не отнять...»
На крестах вокруг резвились сытые воробьи, а ветер, так и не разгулявшийся за день, медленно издыхал у самой земли».
Сила света (3)
Вставная челюсть была, наконец, готова, и засидевшийся у родителей Волин вернулся к активной деятельности. Он любил периоды жизни, когда было понятно, что нужно делать, и делать дела поэтому можно было быстро.
Родителей и себя Николай Иванович раскрутил за полдня.
Следующим утром они уже двинулись проложенным им маршрутом. А накануне он успел помыть машину и купил страховку для Белоруссии на две недели. Хотя ему и говорили, что страховку можно купить перед границей, он любил, чтобы все положенные бумаги были при нем заранее. Мама тоже подсуетилась: наварила яиц и картошки в дорогу и испекла пирожки. Волину, отвыкшему от домашней еды в поездках, уже нравилось, как они будут перекусывать в дороге маминой провизией.
Ехали они в деревню Мазолово под Витебском. Вечером Волин забил пункт назначения в навигатор и просмотрел общий путь на карте. Если бы они ехали с его стороны, то пошли бы по Рижской трассе до Великих Лук, а оттуда на Невель, Городок и Витебск. Мазолово было прямо перед Витебском, километрах в двадцати. Но Рижскую дорогу он не любил, она была разбита. Наверное, свернул бы с нее к Зубцову, потом на Вязьму и все равно пошел бы по Минскому шоссе до Смоленска. Потом свернул на Рудню и прямиком к Витебску. Витебск можно объехать через Лезну и Рубу и выйти на трассу к Городку как раз перед Мазолово.
Почему их путь лежал в Мазолово, Волину было не совсем понятно. Он увлекался историей и знал по памяти, что в конце 1943 и начале 1944 года советские войска несколько раз неудачно штурмовали Витебск и точно не могли подойти к нему с севера так близко. Да и из анализа списка потерь дядиной дивизии следовало, что ее остановили в сорока километрах от Витебска, - бойцов хоронили у деревень Циваны, Горяж, Прудок, Солбачи, Ивановка, около трассы Городок-Витебск не ближе озера Лосвидо, с 6 по 8 января у озера Лосвидо, с 9 по 12 января на опушке леса около деревни Лосвида и так далее.
Проверяя память, Николай Иванович бегло просмотрел в сети несколько источников. Получалось, что его дядя был участником последних неудачных попыток задуманного Ставкой масштабного наступления из района Витебска вдоль реки Западная Двина в Рижском направлении с целью окружения всей немецкой группы армий «Север». Если бы это наступление удалось, то его, а не Ленинградско-Новгородскую наступательную операцию, назвали бы первым из десяти сталинских ударов Красной Армии. Но реализовать громадье замыслов нашего Верховного командования не получилось, и долгая борьба под