Харон

еще что-то сказать, но, увы, ее окрикнула девушка — видимо, старшая сестра, — и девчонка, махнув на прощанье тощими косичками, скрылась за дверью маленького ухоженного домика с поваленным, словно закоптившимся заборчиком.
      Раздумывая, я добрался до развилки. Вот и тропа — почти заросшая грунтовая дорога, скрытая кустами, в отличие от кладбищенской, широкой и превращенной в месиво. То-то я ее в прошлый раз не заметил. Поправив рюкзак и отведя кусты руками, шагаю в колючие заросли. Некогда колея, а теперь почти по пояс заросшая травой дорожка вряд ли пользуется популярностью. Когда я, уже отчаявшись, хотел повернуть назад, вдали мелькнула крыша.
      Есть, нашел. Теперь только шагать по направлению крутого ската. Не заблужусь.

      Еще будучи студентом журфака, я зазубрил одну истину - хорошая статья выйдет из-под пера только тогда, когда тебе самому интересна тема.Помимо сухих фактов аналитики, которые вполне пойдут для вестей и сводок, для статьи в журнале необходим азарт, которым будет пропитано каждое предложение, читатель должен быть вместе с тобой внутри события.
      Спасибо вам, Юрий Юривич. Если б ни вы сидел бы я где-нибуть в пыльной библиотеке. Или допрашивал вдову художника, выспрашивая как ее покойный муж относился к полотнам Моне.
      Раскатав рукава, обычно задернутые до локтя, пробираюсь среди колючек, накинув капюшон на голову. Может, дед этот давно там скопытился? Не заметно, чтоб за участком следили. На крайний случай переворошу дом — что-нибудь да найду. Выматерившись, вылезаю из зарослей.
      Центральная двухэтажная часть с острой крышей и два крыла — видимо, хозяйственные пристройки. Всё покрыто плющом, который обвивает даже темные, поблескивающие на скупом солнце окна. Я бы сказал «красиво», если б не ветхость здания. Центральное крыльцо перекосило, и прогнившие доски обвалились, так что зайти можно только с хозяйственного крыла. Козырек открытой веранды прикрывал собой небольшую дверь. Старые клумбы с цветами порядком заросли сорной травой, даже толком не понятно: это кусты роз или колокольчиков. Цветущие лианы вьюна обвили столбы веранды, закрыв ее своей тенью, а дикий виноград разбросал мелкие гроздья, похожие на незрелую смороду с огромным листом.
      Дверь заскрипела, поддавшись, и, томно застонав, открылась. В лицо пахнуло пересушенными глядящим через большие окна солнцем досками и пылью. Ну, хотя б не мертвечиной: в таком доме дед мог попросту превратиться в мумию, умерев в кровати или за столом.
      Выдохнув, шагаю в узкий коридор. Наверное, кладовка, отхожее место, или что там еще может быть. Не дергаю за ручки. Черт его знает, но неприлично шариться по дому, когда хозяин может сидеть в толчке.
Хмыкнув про себя, прохожу в конец коридора и оказываюсь в холле с лестницей наверх, дверью в противоположное крыло и ещё парой — сбоку. Видимо, напротив кухня-столовая, наверху спальни, внизу зал и кабинет или комната гостей. Пыльные перила лестницы намекают, что наверху вряд ли кто есть, но на всякий случай кричу:
      — Есть тут кто-нибудь?
      — Есть тут кто-нибудь, кто-нибудь? — вторит мне эхо, постепенно затухая в пустынном коридоре. Обернутые тканью кресла, еще какая-то мебель. Возможно, хозяева попросту убрались отсюда в город.
      Поднимаюсь вверх по скрипучим ступеням. Дергаю дверь ближайшей комнаты. Точно так же обернутая чехлами мебель и пустота. Никто давно не прикасался ни к чему. Следующие двери тоже не радуют признаками жизни. Становится не интересно. Сняв рюкзак и взяв его в руку, уже собираюсь спуститься вниз, как за дверью раздается тихий стон и словно скрип половиц под ногами.
      Сглотнув, открываю дверь, шагая в комнату. В глаза бьет солнце, после темного коридора заставляя жмуриться. Передо мной раскачивается простыня, а протяжный «у-у-у-й-у-у-у-й» раздается прямо над ухом. Рефлекторно дергаю за ткань, стягивая ее вниз.
      Зеркало. Старое, овальной формы, в темной резной раме, с человека высотой, на подставке с двумя болтами, чтоб можно было изменить наклон и закрепить его в нужном положении. Болты давно расшатались, и черная гладь раскачивается от малейшего сквозняка. На меня уставился человек в пыльной куртке с испуганным лицом: суженные от яркого света зрачки прищуренных глаз, взъерошенные волосы. Зеркало пыльное несмотря на простынь, которой было прикрыто. Провожу рукавом, смахивая пыль.
      Темное. Таким зеркало становится после смерти, когда его не накрыли, а поставили напротив другого, точно закрыли створки трельяжа, образуя замкнутый коридор.
      Смахиваю пыль, смотря самому себе в глаза и задумавшись. Перелопатить весь дом — это не уломать старика рассказать сказку о бравых солдатах, погибших сотни лет назад, и байку о заколдованном кладбище.
      — Бры-ысь!
      — Брыс-сь!
      Из зеркала на меня смотрел седой иссохший старик с бородой и крючковатым носом.
      — Бр-ры-ысь!!!
      Тонкий палец словно кость, обтянутая кожей. Тычет мне прямо в лицо:
      — Бры-ы-ысь!!!
      Зажав рукой лямки рюкзака, толкаю дверь спиной, вваливаясь в коридор, и, перепрыгивая ступени, несусь вниз. Распахиваю первую попавшуюся дверь и влетаю в столовую.
      — А вас как сюда занесло?
      На меня испуганно косится маленькая полная старушка с половником в руках. Живая. Видно по тому, как она бодро поднимает поварешку, готовясь то ли напасть, то ли защититься. А возможно, просто вскинула руки, как это обычно делают пожилые люди. Пол под ней тихо поскрипывает, шаркают тапочки.
      — Я это... я к вам по делу. Узнать кое-что хотел, — от пережитого страха заикаюсь и, сглотнув, сдерживаю дрожь. — Здравствуйте, я историк, разбираю фольклор — легенды, старые рукописи, церковные записи...
      Вздохнув, старушка отряхивает руки и, махнув в сторону стула, приглашает сесть. Присаживается сама, вытирая руки о передник:
      — Чай будете?
      — Не откажусь.
      — Вы ведь не студент, так ведь? Как вас зовут?
      — Денис.
      — Ну вот что, Дениска, а я Марь Васильна, ты же про иродов этих проклятых ищешь, так? — Она зажигает огонь под старым пузатым чайником и, поправив юбку, присаживается, положив перед собой пухлые руки. Ее добрые серые глаза чуть щурятся, как это бывает, когда оживают воспоминания, и смотрят чуть выше меня.
      — Так вот. Единственно куда они не зайдут, дак на территорию усадьбы. Я здесь одна осталась, за домом присматриваю. Хозяин помер давно, а ребятишки здесь жить не хотят, да и продать не могут.
      — Так вот. Бабка рассказывала, что стояла здесь церковь, которую еще несколько веков назад возвели, когда христианство пришло, а город, что стоял там, где сейчас чаща леса, у самой реки, — город веру не принял. Долго бились за кресты. В те времена за веру город стоял до последнего, да сожгли всех и устроили кладбище. И здесь на холме церковь построили, в назидание. Говорят, с тех пор-то и начали дела темные твориться, как пошло крещение крестьян.
      — Туманы черные стали приходить. Страшные дела по ночам творились. Пока не освятили всю землю, а город практически не стерли с лица земли — обратно он так и не возродился. Но кто ж расскажет? Только если мертвые, а они с живыми не говорят, да и торопиться к ним не стоит. Все успеем. Вот и барин успел.
      — Потом затихло. А когда стали заново отстраивать город, разбудили спящих. На месте домов, что сейчас отстраивают, пепелище было. Сами виноваты, потревожили их покой. — Принеся чашки горячего чая, старушка присела. — Не успокоятся они, пока им спать не дают.
      — А здесь?
      — Не ходят. Церквушка старая, место священное. Да и людей почти нет из-за старого хозяина. Боялись они его особливо. Михаил Федорыч, царствие ему небесное, предупреждал, что не стоит тревожить, даже документы поднимал, да только кто деда послушает?
      Горестно покачав головой, она прошептала:
      — Помер он, как только стали машины подгонять, дома строить, ямы рыть. Вот и считают теперь, что он перед смертью поселок проклял. Здесь же порт, карьеры — место удачное. А он яростно защищал лес от строительства.

***

      Проговорив со старушкой ещё около часу, я решил вернуться назад, на кладбище, к тому самому месту, где мне парк привиделся. Как оказалось, бабулька осталась присматривать, чтоб дом не разграбили: жила в одном крыле, в комнатушке рядом с кухней, в остальном доме стараясь не появляться — больно он ветхий стал. Боялась ноги сломать, наступив на прогнившую доску. Родни у нее не было, всю жизнь при доме работала, детишек воспитывала, убиралась, до последнего оставалась верна хозяину, который рано овдовел. Да и уходить из старого, но безопасного дома она не собиралась. Как никак, стал крепостью.
       Понемногу картинка начала складываться из мелких деталей во что-то единое. Это старый погибший город с разрушенным кладбищем. Месть неупокоенных душ. Единственное желание, которое у меня возникало, так это коснуться тумана, войти в него.
Если долго смотреть в бездну, то бездна начинает смотреть в тебя.
И я чувствую ее ненасытный взгляд, от которого по всему телу пробегают мурашки. Помимо растерзанных тел в тумане остается след из десятков пропавших без вести душ. Но куда он их забирает? В параллельную вселенную? В прошлое? Но для чего? Разве что высасывать из них остатки живого.
       И бездна, пустота, что смотрели на меня изнутри, кажется, протягивая тонкие руки, приглашая последовать за тонким шлейфом тумана, ускорить шаг, погрузиться в него.

      Добредя до развилки, где дорога опять уходила к кладбищу, я, оглядевшись, прикинул, куда мог забрести в прошлый раз. Скорее, влево забрал от дороги. Определив направление, пошагал в лес. Перешагнув через поваленный ураганом молодняк и продравшись сквозь редеющие кусты, я уперся в стену. Старая, каменная и поросшая мхом. Обогнув развалину, увидел привидевшуюся мне статую. Высокая, из камня, обвитого плющом, похожая на те, что ставят в парках культуры: полуобнаженный мужчина, некогда сжимавший в руках какой-то предмет, который, увы, обломился, оставив после себя только поднесенную к лицу руку, словно символ скорби. Чуть дальше тот фонтан, похожий на вазу, посреди отделанного камнем пруда и колонны, спрятанные меж стволов деревьев. Потрогав плешивый камень пьедестала, я направился к колоннам, оставшимся, видимо, от здания. Черный сумрак опустился за моей спиной. Тихий лязг металла, словно комариный писк, дзыкнул на ухо. Замерев, выдыхаю. Догнали. А ведь расслабился после дома. Тихо там, светло, не как в поселке. Пара шагов вперед, и передо мной площадка из белого мрамора с каменным троном в центре. На нем мужчина в доспехах, окруженный войском. Шепот и гам сотен голосов, лязг тысяч лат. Тихий переклич птиц сменяется звоном оружия.
      Старик — кладбищенский сторож — сидит на ступенях у трона.
      — Лучше быть мертвым на кладбище, чем живым и никому не нужным.
Люди боятся не смерти, а слабоумия. Боятся остаться запертыми дома и прикованными к кровати. Боятся, что их запомнят страшными брюзжащими стариками, которые внушают ужас детям.
      — Тем, кто не ценит жизнь, смерть!
      Договор. Старик заключил с