По высшему разряду

безутешном горе. Стоявший перед ним растерянный человек искал утешения. Состояние человека совершенно неожиданно для себя менее суток назад ставшего вдовцом, было ему понятно. Люди есть люди. В  суете, погоне за успехом, плотскими радостями ни бога не помнят, ни о душе не задумываются. Но случись несчастье, опрокидывающее их жизнь, ищут утешение в церкви. Это понятно, когда нервы обнажены и душа страждет, кто обовьёт утешением, успокоит, как не Святая Церковь, которая, словно любящая мать, заботится о своих болящих и страдающих чадах.  
- Теперь, Борис, ты пребываешь в великой печали, сердце твоё разрывается от тоски и горя. Не скорбеть об усопшей супруге нельзя, но скорбеть надо в меру. Что у человека главнее, душа или тело? Душа, конечно же. Душа бессмертна, умирает только тело. Пойми, супруга твоя жива, она лишь находится в ином месте. Потому скорбеть надобно, как, пусть при долгой, но временной разлуке. Наши страдания, скорбь, плач не приносят усопшим отрады, пойми это. Усопшие нуждаются в молитве о них. Жизнь человеческую допустимо сравнить с жизнью виноградной кисти. Виноград созревает, кисть срывают, отправляют под пресс. Что остается от прекрасной грозди? Сок и выжимки. Выжимки сгнивают, но жизнь виноградной грозди продолжается в благородном вине, получаемом из сока. В вине хранится всё ценное и прекрасное, полученное виноградом, когда его питала лоза, и ласкало солнце своими лучами. Подобно вину, которое не портится, наоборот, становится всё лучше с течением времени, в бессмертной душе человеческой продолжается вечная жизнь и бесконечное развитие в направлении добра. В эти дни душа усопшей супруги твоей пребывает в смятении. И ты, и все близкие должны помочь ей, - настоятель говорил негромко, грея Бориса Семёновича тёплым, увещевающим взглядом. – Помочь может только молитва. Поэтому не думай о себе. Безмерная скорбь это забота о себе, но не о ней. Поэтому возноси молитвы ежечасно. Очень помогают усопшим бдения у тела перед погребением, и щедрая милостыня. Если способен на подвиг ради супруги, проведи перед погребением ночь в молитвах у тела её. Также вели деткам своим подать щедрую милостыню нищим. Милостыня очень помогает усопшим, и у детей от того души покой обретут, и Бог их за это благословит. И помни, только Святая Православная Церковь даст успокоение душе твоей.
Слова, произносимые священником, были записаны во всевозможных наставлениях и служебниках, и излагались в различных интерпретациях множество раз. Но Борису Семёновичу таких слов никто и никогда не говорил. Более того, и тембр голоса и мимика, и участливость взгляда вовсе не походили на профессиональные улыбки гостиничных администраторов, телешоуменов, вообще людей, в чьи служебные обязанности входит услужливость клиентам. Потому душа Бориса Семёновича находилась в томлении. Поп представлялся ему уже не анахронизмом, но душевным целителем. Желая ответно доставить священнику приятное, искренне пообещал после похорон, когда жизнь войдёт в спокойное русло, креститься самому и крестить детей. Земцову пришло на ум, что усопших привозят в церковь накануне отпевания, и что-то делается вокруг них. Он хотел спросить об этом, но не успел даже выяснить правила отпевания.
От входной двери торопливой семенящей походкой к настоятелю приблизился церковнослужитель, одетый в залоснившуюся на локтях и коленях рясу, что-то прошептал на ухо. Выражение лица настоятеля с отечески-участливого сменилось на озабоченное, брови нахмурились. Препоручив просителей дьячку, священник удалился. Это обстоятельство вызвало огорчение у Земцова. Человек абсолютно не верующий, ни сном, ни духом не помышлявший о боге, вере, Борис Семёнович почувствовал к священнику доверительность, побуждавшую искренне говорить с ним, и слушать его. Хотя настоятель не намного превосходил годами, но отеческий тон, наставительность не вызывали неприятия, не раздражали, наоборот, растворяли чувство противоречия, возбуждая желание внимать и следовать отеческой  воле. Румяный, тугощёкий, какой-то неопрятный дьячок своим появлением испортил   впечатление. Лицо его, на котором отсутствовали следы печали и размышлений, выражало смесь самодовольства и угодливости. Высмеянные молодым юмористом глазёнки в два карата, редкая, неухоженная бородёнка были неприятны.
Почему-то настоятель беседовал в основном с вдовцом, его же подчинённый разговаривал с сестрой усопшей. Свояченица вела переговоры как бы на особицу, лишь однажды спросила.
- Так ты хочешь привезти Аннушку в храм накануне отпевания?
- Да-да, - быстро ответил Земцов. – Пусть пробудет здесь ночь.
Разговор с батюшкой растрогал Бориса Семёновича, находясь под обаянием настоятеля, не вникал в сугубо практические вопросы. Да и беседовала Полина с дьячком не громко, он едва разбирал слова. Встреча происходила в притворе, и, закончив переговоры, свояченица подошла к киоску, находившемуся при  входе, в звоннице, разговаривала с женщиной, заведовавшей киоском, что-то писала. Борис Семёнович озирался, переминался с ноги на ногу, робея подойти к аналою, рассмотреть заинтересовавший его иконостас. На глаза попался высокий цилиндрический бочоночек, стоявший у противоположной стены. На бочоночке была прикреплена дощечка с надписью: «Пожертвования на ремонт храма». Он подошёл к нему, и опустил в прорезь розоватую ассигнацию с изображением города архангелов.

В этот день Борис Семёнович успел лишь снять деньги со сберкнижки. Вернувшись из Сбербанка, застал дома тёщу с сыновьями. Старая женщина, убитая неподдельным горем, ткнулась в грудь мужу дочери, отцу внуков, долго плакала. Лицо её сделалось некрасивым. Большой мясистый нос выделялся более обычного, кожа имела вид густой манной каши, покрылась порами, через которые, казалось, вот-вот начнёт сочиться лимфа, кудряшки цвета пшеничной соломы жалко обвисли. Сыновьям Борис Семёнович сказал: «Вот так-то», и они удалились в свою комнату. Старший, шестнадцатилетний Вадим, скрипнул зубами, раздельно произнёс:
- Жаль, что те уроды разбились. Они бы у меня поплатились.
Младший, девятилетний Миша, пошмыгал носом, молча уселся за компьютер. Тёща бесцельно бродила по квартире, надрывая сердце, смотрела плавающими в слезах глазами, причитала: «Где же моя доченька?» Наконец, смолкла. Вызывая жалость поникшей фигурой, устроилась в кухне на табуретке.  Звонил Виталий, звонили из фирмы Анны. Переговоры вела Полина. Как-то незаметно, исподволь свояченица заняла главенствующее место в доме, и направляла похороны. Вдовец вначале раздражался непрошенной опёкой, но затем смирился. И подумал, что оно и к лучшему. Вечером, когда улицу закрыла темнота, пришла Виктория Львовна. Долго сидели на кухне, поминали усопшую, обсуждали поминальный обед, и никак не могли определить число гостей. Тёща после переживаний, рюмки водки впала в дремотное состояние, и её уложили на диване в гостиной. Прощаясь, Виктория Львовна несколько раз повторила: «Поминки не юбилей. Как определишь, сколько человек будет? Придёт человек помянуть, разве выгонишь? Подать надо». С этими словам и удалилась.

-  3  -

На следующий день Борис Семёнович взял разрешение на захоронение, сходил в ЗАГС. Все эти действия производились им бездумно, механически. Он разговаривал с милицейскими сотрудниками, служащими ЗАГСа, тут же забывая их лица, слова, произносимые ими. Как ни странно, сердце его не разрывала тоска о жене, о которой говорил священник. Своё апатичное, граничащее с сомнамбулизмом состояние приписывал действию таблеток, которыми его пичкала Полина.
Из морга позвонил Виталий, доставивший туда гроб, и Борис Семёнович отправился за телом. Было бы практичней все необходимые процедуры провести в морге, и везти гроб сразу в церковь, но воспротивилась тёща. По какому-то обряду, перед погребением покойница должна проститься с домом. Лестницы в доме сооружали, не предусматривая подобных обрядов, но пришлось согласиться.

Дома покойницу поджидали две женщины. Одна, пожилая, с оплывшей фигурой и свистящим дыханием, приглашённая Викторией Львовной, и вторая, сухонькая, востроносенькая с бескровными губками, принесшая из церкви специальное облачение.
К удивлению, неприятному удивлению, Бориса Семёновича в квартире присутствовал двоюродный брат Анны – Леонард. В семье с незапамятных времён за Леонардом закрепилось имя Лёнчик. В свои тридцать пять Лёнчик выглядел на сорок с хвостиком. Более всего старили залысины у висков, поредевшая шевелюра у лба и припухлости под глазами. Овальное лицо его имело правильные формы. Очертания губ, подбородка свидетельствовали об энергичном характере, но кожа успела приобрести некоторую дряблость. Где-то году в девяностом, юный Лёнчик занялся продажей гвоздик, но, в отличие от злого электрогения, высот на этом поприще не достиг. Оставив цветочки, Лёнчик устремился в свободное плаванье по бурным волнам лихого российского бизнеса, рассчитывая набрать ягодок.  Но, не обладая надёжными лоциями, зато, имея склонность к авантюрным курсам, и в плаванье не достиг надёжных успехов. Мало того, периодически оказывался в долгах, причём в таких, кои в наше сумбурное время угрожали самому бытию незадачливого бизнесмена. Из долгов Лёнчика, обычно не без помощи мужей, выручали двоюродные сёстры. Однажды доморощенный авантюрист заложил настолько крутой вираж, что его пришлось «отмазывать». Занимался этой процедурой лучший друг двоюродного зятя. Словом, в семье Лёнчик  занимал прочное  место паршивой овцы. Но в этом положении Лёнчик, к негодованию двоюродных зятьёв, не видел ничего оскорбительного или унизительного для себя, даже наоборот. Хотя Леонард никогда не обнаруживал поэтических наклонностей, его окружал некий байронический ореол. К слову сказать, память Лёнчика была нашпигована отрывочными двустишиями любовной тематики, кои он не без успеха использовал при улещивании прекрасных дам. Именно из-за байронического флёра зятья особенно недолюбливали своего двоюродного шурина. Как-то Анна, нисколько не надеясь на успех, так, для очистки совести, попросила мужа пристроить непутёвого брата в свою фирму. Супруг наотрез отказался от подобной чести, присовокупив, что лучше он станет выплачивать Лёнчику пожизненный пенсион, чем ежеминутно дрожать в ожидании сюрпризов. Жена не настаивала на своей просьбе, прекрасно сознавая, что добровольно связываться с таким сокровищем, как Леонард никто не станет. Принадлежал Лёнчик к разновидности единственных сыновей. Мать разошлась с отцом ребёнка, когда сыну едва исполнилось пять лет. Отец Лёнчика занимал хорошую должность на большом заводе, выполнявшем оборонные заказы, и, кроме обязательных двадцати пяти процентов, добавлял весомую сумму на содержание сына. Сам в воспитании отпрыска участия не принимал, даже виделся с ним изредка и урывками. Мать в единственном дитяти души не чаяла.
Сейчас Лёнчик находился на плаву, раскатывал в тёмно-синей «тойоте». Но, не смотря на то, что был за рулём, успел хорошо принять. Впрочем, как неприязненно подумал Борис Семёнович, балбесу всё сходило с рук. Сам он, находясь даже в лёгком подпитии, которое и подпитием-то