ИГРЫ С МИНУВШИМ Гл. 22 Наш "фамильный" художник

1983-1992

По чуть потрескивающему ледку подходим к дому номер семь... Это мы идем к Аристарху Бетову на день рождения. А работает он художником-оформителем в проектном институте, а по выходным пишет картины. Невысокий, незаметный, но есть в нём некое свечение, в которое верю, что не погаснет в ту самую минуту, когда будет позарез нужен… нам нужен.
Побродить бы еще, подышать мартовским весенним воздухом, но...  Уже поднимаемся по ступенькам меж истёртых, исписанных стен подъезда, входим в квартиру, поздравляем именинника, разворачиваем альбом рисунков и акварелей Русского музея, - подарок юбиляру, - и я целую его в щеку. Почти следом приходит наш друг-художник Юрий, громоздит на стул свою картину: весеннее небо, - Юрий Андреевич небо пишет всегда отлично! – справа дорога с подтаявшим снегом, слева стайка берез, а за ними поле изумрудной озими. Отлично!.. Показывает еще и письмо с приглашением его выставки в Воронеж.
- Ехать ли? - сомневается.
- Да ты что? Конечно, ехать, - Платон, Коля Иванцов.
А потом сумбурное застолье и Коля с Платоном всё говорят и говорят о «собственной чашке» в семь, - плохо, мол, это или хорошо; Таня, жена Иванцова - о детях да о детях; Лёля, жена именинника, угощает и угощает всех, а дочки и мать помалкивают, улыбаясь. Но вот уже Аристарх провожает нас по темноватым улочкам к троллейбусу, идет рядом со мной, и я всё говорю и говорю о своей поездке в Индию и Цейлон, о солнце, совсем другом солнце тех стран, а он - о солнце и луне Армении; я - об Индии, о ее запахах, цветах, он – снова об Армении, о том, как попал в больницу, лежал там, никому не нужный, а потом начал рисовать тех, кто был в палате, за это ему понесли еду, фрукты и он стал выздоравливать. А над нами висела огромная луна… солнечная поляна и я щебетала:
- Ах, как же плохо, что в городе мы ее почти не замечаем! Она видна лишь в поле, в лесу, в деревне…
А под ногами похрустывал ледок, пахло весной и ветерок холодил мои щеки.
Но подползли освещённые окна троллейбуса. Мы с Платоном вошли. Я оглянулась: Аристарх стоял какой-то распахнутый… и пальто, и глаза!.. а потом он же - в проёме двери, в темноте. Но резко захлопнулись створки, отрезав его прощальный взмах.
… Приходили к нам Бетовы. Пили мы кофе, говорили и говорили о том, что накопилось, ждало выплеснуться. Лёля добрая, милая женщина, во всём согласная с мужем и, наверное, для неё он - и голова семьи, и творец. А для нас не только талантливый художник, но и тот, с кем можно поговорить обо всём, зная, что не пойдёт, не донесёт «куда надо», а такое многого стоит.
… Балкон открыт, подувает свежий ветерок, а я сижу и шью пиджак себе из жатого ситца. Как же мне отрадно наедине с моим долгожданным «величеством», - одиночеством!.. Но - вот они!.. Платон и Аристарх. Оказывается, сегодня у них первый сеанс, - хочет художник написать портрет мужа. Ну что ж, придется моему «величеству» подождать. И пиджаку – тоже.
И вот «объект» художника - у стола. И уже Аристарх - напротив меня… и уже говорит о рассказах Платона, откладывает кисть, открывает его сборник, ищет в нём нужные ему страницы: 
- Вот, нашел! – И читает: - «Зачем встречаться с беспокойным прошлым? Пусть бы по-прежнему прикрывало твою лысеющую голову от беспощадных лучей жизни легкое облачко тихой грусти по не сбывшемуся». 
И смотрит на Платона, перелистывает несколько страниц, и мы слышим:
- «Нет, оказывается не поздно задуматься даже тогда, когда пойдет вторая половина дня и крылья мечты, надежды уже опустились, повисли ненужным грузом и просто мешают жить».
Закрывает книгу, снова берет кисть:
- Ты же этими словами подталкиваешь человека к действию, открываешь ему глаза! Вижу, приятно Платону слышать это, а я: «Нет, не буду «вписываться» в их диалог».
И иду на кухню заваривать кофе.
… Платон пришел домой в половине двенадцатого под хмельком.
- Где так долго?.. – вышла к порогу.
- Да были с Юрой Махониным у Аристарха, «обмывали» событие. Ведь его портрет «Инженер» взяли на областную выставку.
- Ну что ж, этот портрет у него отличный. Мог бы Аристарх стать настоящим портретистом, если бы…
- Если бы писал тех, кого хочет. И так, как хочет, а то…
- А что?
- Да в нашем Союзе художники всё больше пишут передовиков производства в манере соцреализма, поэтому и…
- Но Платон, - перебиваю: - передовики тоже люди, и если художник…
- И если художник, – перебивает и он: - конъюнктурщик, то из него получится только плохой художник… как и из писателя. Вот я написал правду об обкомовцах-пенсиорах, которые хотят себя еще и в книгах увековечить, прочитал Аристарху и Юре, а они сказали: рассказ, мол, очень глубокий, но держать его надо в столе… да подальше, чтобы не попал в руки гэбистов*.
А ведь прав. Прав мой, зажатый идеологией, писатель.
… Шли с художественной выставки, и Аристарх опять говорил и говорил о сборнике Платона: ничего, мол, более лучшего за последние годы не читал и особенно понравился рассказ, который - в названии книги: «Серебряные сопки».
… И снова Платон позировал Аристарху, а за чаем:
- Позавчера, кажется… - Аристах ставит чашку на стол. - Ну да, позавчера иду по улице, а навстречу две собаки гонят кошку. Мечется та, не знает куда спрятаться и вдруг прыг ко мне на плечо! Почему ко мне? – засмеялся: – Рядом же и другие шли.
И взглянул на меня, будто я и должна была ответить на его вопрос.                     
- Аристарх, - улыбнулась: - если бы я была той кошкой, то именно на твоё плечо и вспрыгнула.
- Почему? – взглянул удивлённо.
- А потому, что верю тебе до конца… без границ. Верю в то, что не оставишь, когда будет трудно.
Вроде бы смутился, но ничего не ответил, и тогда «перевела стрелку» на другое:
- Золотой ты муж, Аристарх, - сказала и взглянула на своего: – Успеваешь и на службу ходить, и вечерами портреты заказные писать, и дачу строить.
Платон вроде бы понял мою игру, и я нарочито продолжила:
- А у нас дачи никогда не будет.
Вроде бы и он понял о чём я, взглянул на молчащего Платона: 
- Почему ж не будет? А Платон Борисыч на что? Разве не построит? - И, погасив улыбку: - Вот мне сейчас предлагают еще одну работу. Конечно, не хочется забрасывать живопись, но придется, чтобы домик дачный достроить, раз затеял.
И на это ничего не ответил мой писатель, а я только подумала: «К сожалению, у моего мужа голова и руки приспособлены только для карандаша или ручки».
… И состоялся последний сеанс. К десяти вечера портрет был готов и «выставлен для всеобщего просмотра». Молодец Аристарх!
- Только вот борода у Платона как-то уж очень… на первом плане, - заметила я: – Но в то же время это придает ему некую монументальность, – смягчила замечание.
Ничего не ответил художник, да и Платон лишь улыбнулся».   
                                   
Встречи с Аристархом, хотя и не частые, случались тогда ещё не один год. Заказывали мы ему портреты дочери, сына, своих родителей, которые с фотографий писал карандашом, и поэтому в шутку называли его «наш фамильный художник». Начал он тогда писать и мой портрет, и уже приходил к нам два или три раза, а потом…
В тот день закончил он писать, когда стало темнеть, разрешил мне его посмотреть, а я удивилась:
- Ой, какая я круглолицая! Да еще этот пестрый платок на плечах… Прямо, Кустодиевская* купчиха!
На что Аристарх ответил:
- Но портрет сырой, буду еще работать.
А когда он и Платон ушли, я стала его подправлять… пальчиком, и так увлеклась, что когда Платон вернулся, то сразу и заметил:
- Мазки какие-то странные… Что, он еще чем-то писал?
- Да, нет, - засмущалась: - это я попробовала… пальцем.
Платон только ахнул, а я... Конечно, стыдно было! Стыдно и сейчас, но что было делать?
Когда Аристарх пришел и увидел мое «творчество», то ничего не сказал. Но уже в тот день писать не стал, заторопился домой, а потом…
Потом несколько раз предлагал продолжать сеансы, но я не захотела, - то ли не верила, что получится хороший портрет, то ли мешал не погасший стыд? И с тех пор незаконченный портрет мой стоит за письменным столом мужа лицом к стене.
Но висят у нас отличные карандашные рисунки мамы и отца, а еще вот этот, который нравится мне больше всех: первый послевоенный год, мне – восемь, маме – за сорок, и мы, заморенные и худые, сидим на кровати, как беженцы, а на мне – черное платьице с круглым вырезом и серыми рукавами, - на черные маме не хватило ткани.

Вот уж и впрямь золотые руки у Аристарха! Не только дачку сам почти построил, но и камин в ней выложил. Правда, покайфовать возле него нам пока не удалось, как-нибудь зимой, а вот вчера…
С Юрой Махониным и его женой Валей, сидели мы на их уютной верандочке, Лёля угощала нас салатами с грядок, потом пили чай с домашними крендельками, ходили купаться к озерцу, что совсем рядом, а когда вечером в купальниках шли вдоль заборчиков, над которыми тянулись к нам ветви с почти зрелы яблоками, то Аристарх пошутил:
– Прямо три грации!
На что Юра сомнительно хмыкнул, а Платон поспешил смягчить его ухмылку:
- А что? Вполне.                                                                                   
О-отличный был день!
… Муж ходил на заседание избирательной комиссии. А дело в том, что Аристарх предложил институту, где работает, выдвинуть Качанова кандидатом в местные Советы, и собрание проголосовало почти единогласно. Но тамошний Райком партии развернул компанию «против» демократа Качанова, признал то собрание недействительным. И всё же Аристарх не собирается сдаваться, - хочет еще раз собрать институтских коллег.
… Были у Бетовых. За бутылкой водки они рассказывали, как вечерами ходят по подъездам и расклеивают листовки, которые Аристарх тайком отксерокопировал в своем институте: «Черные чернила тем, кто ездит в черных «Волгах!» и «за» кандидатуру Платона. Кстати, на собрании в том же институте «за» кандидатуру Качанова снова проголосовали почти единогласно, так что, хлопотами Аристарха мой муж стал кандидатом в предстоящем голосовании в наш местный Совет.
… И пятую субботу Аристарх писал портрет дочки. А вообще-то у нас уже целая портретная галерея «кисти Аристарха»: мама, Платон, его и мои родители, а сегодня закончил и дочкин портрет, и вот мы всей семьёй - перед ним: сидит она в кресле, длинные волосы – волной, на поручне - рука с браслетом, пёстрая индийская юбка чуть оголяет колено и она, чуть улыбаясь, смотрит на нас… Хороша!.. а, вернее, портрет хорош! И не к чему придраться… и хвалим, а Аристарх сидит и румянец у него – всё ярче, глаза поблёскивают. Доволен!
Но уже за столом… и Платон с бокалом:
- Моя жена задумала создать литературный триптих: жизнь матери, свою жизнь, а дочка должна завершить его. Первая часть сделана, вторая... – смотрит на меня: - думаю, будет, так что предлагаю выпить за то,