Вот идет колонна день, идет другой, третий – и уже явственно запахло и молоком, и кисельные берега под босыми пятками зачавкали. То-есть, может, и не кисель это был, но велено считать киселем – и точка, а когда в колонне одни незрячие да голодные, так немудрено и обмишуриться. Колонники радостно лопатами машут, ложки из-за голенищ достают и Лукича-дальновида прославляют всячески. Да случилась вдруг очередная беда: надорвал Лукич здоровье непрерывным глядением в сладкие дали, воспалились застарелые мозоли, заработанные сидением в иноземных эмиграциях, и отошел он в мир иной, к Трем источникам и Трем составным частям.
Погоревали плоскостопцы, положили Лукича в стеклянный гроб и спрятали тот гроб в глубокой пещере, поставив для охраны семь богатырей. Так и прежде делалось, потому что рано или поздно найдется чудо-королевич, поцелует в сахарны уста мертвого, и восстанет он краше прежнего, чтобы опять повести народ к пряничным домам и райским кущам.
Был у Лукича любимый соратник, хоть и малорослый, но умевший видеть поверх голов. Его и назначили новым Самым Зоркошарым. И звали его за крепкий характер Чугуниным. Первым делом провел Чугунин ревизию – все ли в колонне по трое стоят, и прямо ли идут и не искажают ли линию. И нашлись-таки и бокоходы, и нарушители генеральной линии, и отступники, и даже поворотники. Их пожурили мягко и ночью в овраг свели, а что с ними сталось – то неведомо. Еще теснее стали ряды, плотнее колонны, громче песни, ближе кисельные берега.
Эх, как же страшно и злокозненно устроена история! Только все вроде бы наладится – и тут – на тебе: обязательно случится какая-нибудь гадость и все пойдет наперекосяк. Впрочем, и маленькая жизнь простого человека устроена так же – а что уж говорить о государстве, коли оно и больше одного человека, и сложнее, и значительнее? Видать, завидовали плоскостопцам в иных землях, потому что напали на них страшные орды из Капутии. Остановил Чугунин свои колонны и придумал страшную хитрость: погрести капутийцев под телами плоскостопцев, закидать головами однородцев, сделать так, чтобы увязли они в массе телогреек и сломались под тяжестью обозных телег.
Долго длилась битва, без малого вся репа в амбарах кончилась, плоскостопцы целыми городами в распыл на супостата пошли, а сам Чугунин глазоньки проглядел, стоя по ночам у окна в дворцовой башне над входом в Лукичеву Пещеру. И все по его планам вышло, потому что в аккурат к концу четвертого года великой битвы одолели супостата и захватили главный его город – Хендехохск.
Ах, как возликовали слепошарые, как еще шибче стали любить своего Верховного Дальнозрячего! Но вышел Чугунин к народу, и объявил, что растерял тот остатки видения, исказил генеральную линию, разучился ходить не по военной нужде, а по политической необходимости, а потому следует провести чистку рядов от чуждых элементов, что норовят доверчивый народ завести в дебри да болота. Снова вышли молодцы с горячими сердцами и чистыми руками и провели чистку, прореживание, корчевание и добрые беседы – да так усердно, что вскорости снова запахло молочными реками, кисельными берегами и городами неслыханной комфортности. Но тут вышел у бессмертного Чугунина запас здоровья, и отправили его в пещеру под бок к Лукичу. Ох, и скорбели же толстопятые плоскостопцы, и рыдали же, вцепившись друг в друга: «И кто же нас, темных, будет вести к молочным рекам? Теперь не то, что киселя – простого кваса не увидим! Горе нам, курослепым, неумудрившимся!»
Но не быть пусту святому месту! Нашелся добрый молодец, собой гладкий и в косоворотке, Микитой Довгопузом прозывавшийся, встал впереди народа и повел, объясняя, что Чугунин, хоть и большого ума человек, но прореживал и сплачивал излишне рьяно, потратив на это купленные на казенные деньги патроны. А вот коли распахать целину, да посеять заморский маис, то все будет, как надо. Иные засомневались (вот ведь, корчуешь их, корчуешь, а они все лезут и лезут!): зачем нам маис, если впереди молочные реки с берегами из крутого киселя, коврижки с маком и пирожки с луком? Но тут вышли вперед люди с холодными головами и объяснили, что сомневающихся будут брать за химок, потому что приспело время химизации.
Так шли они и шли, по дороге разбрасывая зерна маиса и занимаясь химизацией, и уже явственно пахло если не молоком, то коровьим навозом и теплым хлевом, если и не киселем, так горячей краюхой, и совершили немало полезных дел:
- придумали страшную бомбу, чтобы обороняться от любого супостата, который покусится на молочную реку;
- построили громадную катапульту и запустили в небо двух собак, прозывавшихся Кошка и Мышка;
- на всех встречных реках понаставили запруд, чтобы, когда молоко в них объявится, зря бы не терялось.
А сам Довгопуз не токмо среди Плоскостопцев заметен был, но и в прочих заморских землях, потому что на устрашение врагу в далекой Кастратии поставил плоскостопские катапульты, а на всесветском собрании портянками размахивал и по трибуне опорками стучал, отчего у жен заморских послов сделалась мигрень и неурочные роды.
А далее понеслось время вскачь, замелькали Верховные зрячие, сменяя друг друга, начали множиться буераки и препоны, заскучали плоскостопцы и разуверились. И из-за стены, под которой был вход в Лукичеву пещеру, стал по ночам приходить призрак царя Демофила и смущать народ: а при мне-то, дескать, лучше жилось, молились Двум Фазанам и Такойтоматери, не водилось чекистов, порядок был и рек молочных поспешно не искали, потому как не знали в них срочной нужды…
Под смуту эту объявился новый Зрячий, по имени Пальцын, и повелел стройные ряды распустить, и каждый чтобы сам шел к молочной реке, а напоследок чтоб вывернул карманы да раскрыл рот: не утаил ли от общества крошку махорки либо алтын за щекой? И нашлись-таки и утаенные алтыны, и отняты были крохи махорки, да так ловко, что поначалу никто и не понял: кем и как. Зато ликовали плоскостопцы, валили наземь каменных истуканов на площадях, пущали змеев и устраивали огненные феерверки, пили враз подешевевшую брагу без меры и кричали хором: «Сво-бо-да! Сво-бо-да!»
Тут припомнились все обиды, учиненные в прежние времена. Вернулись из Комылских болот неправедно переселенные хабарские племена и обнаружили, что земли их заняты потомками заплечников; данники из камазских степей потребовали сатисфакции и компенсаций; ереване и вовсе огородились новой границей; на Крылатом Мосту в стольном граде Морковии сидели страшные бородатые гномы, которые лишились вдруг заработков в своих пещерах, и гремели день и ночь касками по мостовой. Все словно разом лишились разума, и даже Пальцын, приплясывая с сображниками, отдал иноземцам поднадзорные земли задаром и под крики «Зеер гут! Плоскостопцы – карашо!» - вывел дружины, отправив их подавлять внутреннюю смуту, начавшуюся в Плоскостопии.
Города и веси населила страшная братва, обложившая данью всех мелких торговцев; мутноглазые торчки в открытую торговали маковым соком; стражники сговорились с судьями и братвой против всех; по подмосткам балаганов скакали петухи в голубых перьях и визжали песни столь непристойные, что и слушать нельзя, но даже невинные девы, коих почти не осталось, не краснели; служители Двух Фазанов приободрились и развернули торговлю хмельным и землями – и много еще чего удивительного случилось в то время.
Но тут и Пальцына призвала Такаятомать и Два Фазана. Новые Зрячие уже никого не удивляли и не радовали, и пришлось им самим себя выбирать и назначать, а прочие брели по привычке в неопределенном направлении, считая молочные реки всего лишь метафорой загробного бытия. И никто не замечал, что пахнуть стало иначе, что кислым и тяжелым стал воздух.
***
Так продолжалось много лет, но однажды сопливая Маша, трехлетка, что осталась без сторчавшихся родителей и жила у бабушки с дедушкой, прибежала домой и закричала: «Дошли! Дошли!»
От этого крика задрали плоскостопцы понурые головы, разъяли склеившиеся веки и увидели, что от горизонта до горизонта тянется топкий берег, заваленный грудами осклизлого красного киселя, а меж берегами течет мутная зловонная сыворотка, неся островки гнилого творога. Все прокисло, прогоркло, изошло горьким ядом.
«Вот, это она виновата!» - услышали они возглас Последнего Зрячего, который тыкал перстом в строну козы Дерезы. «А-а-а-а!» - закричала толпа и кинулась убивать козу.
И никто не заметил, как желтой искоркой мелькнул над горизонтом и упал, вскрикнув, маленький жалкий ангел, и как разом почернело и стало сворачиваться и остывать небо.
