Страдания молодого мичмана (рассказ-байка)

завсегда... Гвардейцы друг друга в беде никогда не бросали! А  здесь дело такое, – и Водяной многозначительно поднял вверх палец. – Физиология! Естество, брат, не обманешь! А Клавдия твоя – женщина в самом, так сказать, соку, в самом, так сказать, аппетите. Ей, понятно, мужской организм требуется. Что ж мы – не люди, что ли? Мы всё прекрасно понимаем! Не какие-нибудь...- и привычно рявкнул. – Сам погибай, а товарища выручай! Правильно я, братва, говорю?
- Правильно! Чего там! Только скажи, Остап, мы себя не пожалеем! – тут же в ответ послышались слова единодушного согласия и одобрения. – Свои же люди! Выручим по старой дружбе!
- Вы выручите! – рявкнул из-под подушки Остап. – Чего-чего, а в этом деле выручите! Все как один! Не сомневаюсь! Козлы похотливые! Я, между прочим, еще живой, чтоб вы к моей супруге уже так бесстыдно подкатывались! В постелю мою пока ещё неостылую!
  - Ну, вот сразу и обиделся, – и Водяной сокрушенно вздохнул. – Мы ведь, можно сказать, со всей душой...
 - Все, сменили тему! – опять рявкнул Остап. – У нас с Клавдией, между прочим, чувства! А у вас, кобелей, как я вижу, на уме одна эта... голая физиология!
-  Действительно! – неожиданно поддержал его Чикин. – Ишь какие участливые! Бюро, вашу мать, добрых услуг! Ты не слушая этих кобелей, Остап Мыколаевич, лучше вот  колбаску кушай, яблочки, а особенно  на мандаринчики налегай. Они, говорят, для восстановления мужчинской силы весьма пользительны.
- Опять? – взвился Остап.
- Чего? – удивился Чикин.
- Опять подкалываете? Я уже сказал -  с  э т и м  делом у меня все в полном порядке! В дублерах не нуждаюсь! Еще есть вопросы? А это что за ...- и вытаращился на банку с очень знакомым по цвету содержимым.
- А это самый цимес! – расплылся в довольной улыбке Гаврылов. – Универсальное средство! Намазываешь место  ожога, оно сначала пузырями покрывается, потом эти пузыри лопаются, отваливаются, а под ними – новенькая кожа. Розовенькая! Прямо как у младенца!
 - И где взяли? – подозрительно шевеля носом на предмет унюха, поинтересовался Остап.
-Есть один хмырь, - словоохотливо сообщил Гаврылов. -  Боцманюгой в бэчэ один  подъедается. Готовит эту пакость из таких глубинных морских водорослей, до которых даже наши лодки не доныривают. У него многие берут. Да и недорого, литр – банка. Лечитеся, дорогой вы наш товарищ мичман, назло врагам, на радость маме!

А после работы пришла Клавдия. Она хорошая, Клавдия-то. Добрая, ласковая, глаза этакими симпатичными фонариками прямо так и светятся. А еще она очень красивая. Когда Осип увидел ее только еще в первый раз (это в том буфете было, где она работает), то прямо как школьник остолбенел. Он никогда не видел  т а к и х  женщин, хотя с полным основанием мог считать, что пользуется  у женского пола определенной популярностью. Он тогда, в том буфете, и просидел все два часа дурак дураком, и так бы и сидел всю жизнь, если бы совершенно случайно, на вечеринке у Веденеевых по случаю столетия веденеевской тещи, скончавшейся три года назад, снова не увидел  её, Клавочку,  и здесь уже решил своего шанса не упускать. Полгода поухаживал, а потом она согласилась переехать к нему в комнату, и только переехала, как подвернулся счастливый случай: Филипчуки, соседи по квартире, получили, наконец, отдельное жилье в новом доме на Ворошилова, ныне - Перестроечная, а у самой Клавдии была однокомнатная на Фабрициуса, ныне – Демократическая. Сделали хитрый обмен – и вот теперь у них личная двухкомнатная на князя Кропоткина, бывшая – Павлика Морозова.
-Я тебе, Осик, сырничков принесла и морсу клюквенного, - сказала Кланя, ласково блестя своими огромными глазищами. – Папа и мама тебе привет передают, и дедушка Савелий тоже.   И вот это он наказывал тебе персонально в руки, – добавила она, доставая из сумки стеклянную банку. Остап закрыл глаза.
-Кланюшка, - и он взял ее за руку. Рука у Клавдии была большой, мягкой и тёплой. -  Я тебе обещаю, Кланюшка. Как только я выйду отсюда, я убью этого Ивакина. Застрелю темнилу и проходимца из ядерной торпеды. Такие не имеют права жить на белом свете.
-Что с тобой, Осик? – перепугалась Клавдия. – Ты что? Кого убить? Какая торпеда? Тебя посадят, Осик, не смей!
-Это что? - и Остап, скрипнув зубами, ткнул пальцем в банку.
-Варенье, - растерянно ответила Кланя. – Из облепихи. Я попробовала – очень вкусное.
-Так это не у Ивакина брали? – дошло, наконец, до него.
-У какого еще Ивакина? Дедушка сам варил. Да что ты так всполошился-то? У тебя, может, температура? Я сейчас градусник...
-Не надо. Нормально все. Это я так, не о том подумал... Знакомых-то никого не видела?
-Ну как же! Ребята твои с лодки заходили. И Чикин, и Саша Кукин, и Мишка... Торт принесли. Вку-у-усный!
Пропердищенко моментально побледнел.
  - И чего?
  -  Чего «чего»? Осик, да что сегодня с тобой? Ты меня просто пугаешь, Осик!
-   Долго они... сидели?
       Кланя пожала своими великолепными, словно вылепленными из теста плечами.  
-Да как... Может, с полчаса, может больше. Чайку попили, потрепались. Осик! На тебе прямо лица нет! Я решительно  иду за врачом!
      Ее большая аппетитная грудь так соблазнительно заколыхалась под тонкой кофточкой, что отличник боевой и политической подготовок товарищ Пропердищенко натурально поневоле застонал. Господи, ну почему она такая просто до никакой возможности красивая? И почему он такой несчастный? Товарищ Боженька, прошу тебя, не пускай больше никого в нашу квартиру! Я не хочу, чтобы кто-то в нее ходил, пока я лежу здесь! Да, я ревную, сознаюсь, но я не хочу, не хочу, ты слышишь меня, Господи, не хочу, чтобы она, Клавушка, в мое отсутствие  принимала каких-то подозрительно облизывающихся на нее верных боевых товарищей, которые под предлогом исполнения интернационального полового долга так и норовят залезть в постель мою, еще так и неостылую! А ведь они залезут! Они могут! Они – настоящие гвардейцы!
-Отставить! Не надо доктора! Это я, Кланя, так, от переутомления, от разных-всяких мыслей дурацких... Значит, говоришь, просто чайку попили?
  -  А что еще? – недоуменно спросила она и вдруг неожиданно звонко рассмеялась.  - Осик, Осик! А я-то, дура непонятливая! Да ведь ты меня  ревнуешь, Осик! Как я раньше-то не догадалась!
  - И ничего подобного, - буркнул он, отводя глаза. – Просто не люблю, когда другие без меня... Ишь, торт принесли! Проныры-разведчики!
    Клавдия опять засмеялась, и у Остапа опять перехватило дыхание. Она и смеялась-то красиво (впрочем, у нее все получалось красиво): легко, свободно, тепло, зовуще, и ему тоже хотелось смеяться вместе с ней, смеяться и ни о чем не думать... Его рука вроде бы сама собой мягко легла на ее бедро, начала подниматься выше, выше, еще выше...
-Осик... – услышал он укоризненный шепот. – Ну, ни место, и не время, Осик... Зачем ты и меня, и себя заводишь... Вот хоть немножко поправишься – и все будет...
  Странное дело, ведь даже в ее отказе не было ничего обидного. Хотя он, конечно, мог запросто закрыть дверь в палату той же табуреткой, и идите вы все к черту со своими бесполыми больничными режимами! Но, с другой стороны, действительно – не время и не место, а будет время – будет и свисток... Остап, чуть помедлив, убрал руку , а от лишнего соблазна даже спрятал ее под одеяло.
И на этот раз, как и во все остальные, они разговаривали долго-долго, и Кланя опять улыбалась, и качала своей красивой головой, и длинные волосы ее лениво переливались от затылка к плечам. И от этой неторопливости, от этой несуетливости на душе у Остапа становилось спокойно, приятно и грустно. Ведь грусть, она тоже бывает приятной. Особенно если она – от души...
  - Девятый час! – ойкнула Клавдия, взглянув на часы. – Все, Осик, я ушла, -  и чмокнула его в щеку.
  - До завтра! Что принести?
-  Себя... – неожиданно смутившись, тихо ответил он. Клавдия почему-то тоже смутилась. Да что они, право, как дети...
-  Не нужно ничего, все есть... Ты иди, Клавушка, иди... – и когда она уже была в дверях, вдруг вспомнил, крикнул. – А этих... диверсантов с тортами, больше не пускай! Пусть дома торты едят! Вместе с родными и близкими! Ишь, тоже мне нашлись…кондитеры!

После ухода жены Остап еще долго не мог успокоиться: вздыхал, стонал, закрывал глаза, тихо матерился или бормотал под нос разные лирические песни. Наконец, он пришел в себя, нажал кнопку телевизионного пульта. Показывали передачу про животный мир Африки. Животный мир Остап очень уважал. Это не какие-то откровенно придурочные «шланги-аншланги», в которых ведущие глупо похихикивают над плоскоостроумными шутками своих уже порядком надоевших всем артистов. Это не бесчисленные телешоу, где на виду у всех полоскается самое интимное человеческое белье. Это, наконец, не бесконечно бесконечные и однообразные до невозможности телесериалы про любовь, морковь, ментов и бандитов. Передачи про животных – это как окно в другой, неизвестный, а потому жутко интересный мир. Мир, где нет дураков и интриганов, подлецов и лизоблюдов, самолюбов и эгоистов. То есть, это тот мир, где нет людей, а всем круговоротом жизненного существования управляют самые примитивные, самые простые и самые необходимые чувства и действия – добыть еду, построить жилье, потом поесть-попить, размножиться, а в остальное время загорать себе на солнышке и никого не трогать.
Повернувшись поудобнее, Остап прибавил звук. Животный мир Африки обширен и многообразен, вещал кто-то гундосый голос за кадром. Саванны и пустыни, непроходимые тропические леса и практически необитаемые горные районы, величественные реки и бескрайние болота, все это создает идеальные условия для обитания многих сотен видов животных и птиц. И тут же по экрану пошли-поплыли величавые и прогонистые леопарды, грациозные в своей неуклюжести слоны, царственно зевающие львы, стремительные стада антилоп, лениво жующие бегемоты, хитрецы-крокодилы, которым только бы жрать и жрать... И вдруг весь экран закрыла чья-то могучая, рельефно-мускулистая, пронзительного ярко-огненно-красного цвета, откровенно наглая ж... па! Это произошло так неожиданно и так стремительно, что Остап  в первые секунды ничего и не понял. Он решил, что это какая-то очередная идиотская реклама, а когда понял, то широко распахнул глаза и, не мигая, уставился на экран. Вождь семейства горных горилл, равнодушно пояснил весь этот ужас все тот же закадровый гнус. Место их обитания - труднодоступные плоскогорья восточного Конго. Посмотрите на этого красавца!
  Да уж... Красавец, он же здоровенный и могучий как скала, самец с желтыми прокуренными зубами (а, может, и не прокуренными. Но почему-то очень хотелось  в это верить) и брезгливо-надменным выражением лица, неторопливо, враскоряку пересекал покрытую густой высокой травой лужайку. При этом он не забывал время от времени рявкать на  моментально замиравших самок и шустрых и непоседливых, как и все дети, маленьких обезьяньчиков (а настрогал он их очень даже немало, автоматически отметил Остап. А чего ему, такому? Пожрать, небось, бабы принесут. Накормят, напоют и пятки почешут. А его дело – зевай, реви да помидоры свои вовремя расчесывай. И никаких тебе авралов, никаких отчетов, никаких грозных проверяющих и никакой борьбы с пьянством и алкоголизмом  во вверенном тебе коллективе. Полный коммунизм на