Вход через выход.

отвоевывают у жен мизерную независимость, добровольно отдавая самое дорогое – свободу. Как глупо устроен мир! – рассуждал Матушкин в сторожке, на автостоянке.
 Арсений постоянно наведывался в сторожку, чтобы перекинуться парой слов со сторожем. Тот когда-то был начальником цеха на металлургическом. Завод закрыли, после сокращения долго мыкался, искал работу соответствующую статусу, опыту и знаниям, но согласился на место сторожа, да и то - по большому блату.
 Сторож был говорлив, ненавидел нынешнюю Власть, смеялся над выкрутасами президента и так же, как Матушкин побаивался своей жены. Так что, общие темы имелись, было о чем поговорить.
 - Так глупо устроены мы, - пытался Матушкин расшифровать мысль , которая прихватила его по дороге к автостоянке: - Мы ведь наивно считаем, что выбирая себе жену, обретаем в ее лице друга. На самом же деле, заключаем договор с бесовской силой. Нас всю жизнь жены ломают и затачивают наши мозги под свою философию удовольствий. Она льстит: «Я, мол, за тобой, как за каменной стеной!», а подразумевает только то, что с великим усердием, с потерей здоровья и молодости она выстроила своими руками эту стену. Как ей тяжело постоянно быть на стороже, воспитывать и направлять на путь истинный своего нерадивого муженька.
 Мужики все одинаковые, выглядят как строительный мусор, а вот возвести из него хоть что-то стоящее и приятное глазу -  прерогатива и заслуга жены.  
 А эти постоянные колкие намеки: «У подруги новая норковая шуба, сережки с брюликами, эх! Муж хорошо зарабатывает».
 «Не зарабатывает, - говорю, - а хорошо ворует. Скоро его посадят».
 «Не посадят, -  едко отвечает она. – Кто хорошо научился  воровать, тот сам кого хочешь посадит».
 Без выходных живу и терзаюсь под спудом намеков, упреков, требований, истерик и жесткого контроля жены. Беда. Я же понимаю, что постепенно превращаюсь в гнусное существо, озлобленное на весь свет.
 - Наверно, надо набраться храбрости и начать постепенно учиться говорить правду? – задумался сторож. – Вот я, всю жизнь говорю правду прямо в лицо своей жене Лиде.
 - А какой в этом толк? – пожал плечами Арсений.
 - И – правда, толку мало. Зато скандалю по другим поводам, - задумался еще глубже сторож, - хотя в знаменателе количество скандалов нисколько не меньше, чем у вас.
 - Именно. Я вру, потому что сопротивляюсь нажиму жены. Она пытается нагнуть меня, а я своим враньем сдерживаю ее натиск.
 Каждый добропорядочный семьянин защищается, как умеет. Вы говорите своей жене правду для того, чтобы перевалить часть ваших проблем на нее, а я вру потому, что знаю: жена никогда  никаких  проблем не решит и, если попытается решить, то сделает только хуже. Потом  взвалит их обратно на меня, да еще назовет неудачником и малодушным тупицей, не разбирающимся абсолютно в житейских вопросах.
 Кем я стал? Ужасно, ужасно. Стал тем, кого еще двадцать лет назад ненавидел больше всего.
 - Мы все стали теми, кого ненавидели в молодости, - успел вставить несколько слов сторож.
 - Я живу с женой полжизни. А, если год брать за три, как при горячем стаже или  при ведении боевых действиях в горячих точках, то – столько не живут. Но, оказывается, я ничего о ней не знаю.
 Она говорит, что уже давно мне не верит. Не верит, значит - не любит. Вера – это ведь основная составляющая любви. Без веры нет любви, - Матушкину вдруг стало тоскливо от того, что он терял время попусту.
 У сторожа явно не проглядывалось большого желания с утра напрягать свои мозги.
 Обычно, с узкопрофильных  воспоминаний о прошлой своей работе начальником цеха, где он выпуск детали №2473351 дробь 812 волевым решением довел до рекордных показателей, бывший передовик плавно переходил к глубоким  философским раздумьям. И тогда можно было ожидать от него печальной мудрости:
 «Широкой душе и во Вселенной будет тесно, как в гробу, а мелкой душонке и в гробу покажется просторно, как одинокому насекомому в бескрайней пустыне», - выдавал сторож обычно очередной перл, хотя в загробную жизнь не верил и Бога воспринимал, как космическую темную энергию, воплощенную в темную материю.
 В этот раз равнодушие и отчужденность почувствовал Матушкин. Не виделось в стороже ни малейшего проявления сочувствия.
 Арсений допил кофе и, не поблагодарив за приют, молча вышел из сторожки и направился к своей машине.
 Следом приплыла тропическая жара. Солнце накалило кожаные кресла в машине. Кондиционер Матушкин включать не стал, но открыл все окна, ожидая прохладного сквозняка. Закурил и долго сидел уставвшись в зеркало заднего вида.
 Вышел из будки сторож и стал заносить в тетрадь номера занятых  на стоянке боксов.
 Матушкину захотелось вспомнить его фамилию. У сторожа была смешная фамилия: Шашушушкин? Шашумяшкин? Шамушушкин?...
 И, хотя уже мучился навязчивой идеей – во что бы то ни стало узнать фамилию сторожа - спросить его почему-то стеснялся.
 Между тем сторож подошел к Крузеру Матушкина, аккуратно внес в тетрадь номер бокса и пошел дальше. Но внезапно что-то вспомнив, вернулся и сказал в окно, точно в пустоту:
 - Не хотел докучать своими соображениями про ад и рай, но вы задавали вопрос, и я должен ответить: мы ведь сами виноваты в том, что живем в аду. Каждый из нас, ведомый бесом, сам себе и вокруг себя создает ад. Гнездовье ада…
 Спор Матушкину заводить не хотелось, но выслушал он сторожа внимательно и тактично, точно юноша, воспитанный на традициях шестидесятников.
 Вдруг вспомнил, как в году 77-ом он, сидя на скамье  привокзальной площади, спросил разрешения закурить у соседствующей с ним старушки. Та от неожиданности обронила челюсть и долго не хотела верить, что Арсений   спросил разрешения не из желания похохмить  или приколоться над старушкой, а просто понаблюдать за реакцией, и из уважения – такого провинциального атавизма.
 Но после того, как совместными усилиями они отыскали челюсть и вставили ее на место, старушка разговорилась. Оказалось, что когда-то она работала в секретариате у Ленина. Много раз встречалась и говорила с Вождем Мирового Пролетариата, поэтому поведение Матушкина и показалось ей не только аморальным, но и диким буржуазным пережитком.
 «Может быть, у сторожа попросить в долг тысяч шесть?» - прервал свои воспоминания наглой мыслью  Арсений и нервно потер ладонью руль. «Деньги не большие, но жене очень нужно, срочно! Где хочешь раздобудь. Нужда не приемлет совести – хоть какие, но деньги. И покойное соседство с женой временно  обеспечено. Не будет ежеминутно докучать, где Матушкин намеревается заработать, занять, украсть, обмануть, смошенничать, отжать денег еще?»

Сторож с потешной фамилией – не Роман Абрамович.  Шесть тысяч для него  - деньги солидные.  Потому что заработаны они честным путем, по правилам, установленным еще Советской Властью: «От каждого - по способностям, каждому – по труду».
 Правда, оставленная в наследие способность, – обманывать, красть, жульничать, мошенничать, вымогать… - у всех, практически, одинаковая, но не все сумели стать Абрамовичами, чтобы ворочать миллиардами.
 Спросим, чем  Матушкин или тот же сторож хуже какого-нибудь сопливого олигарха? Ничем. Мозги у всех работают одинаково – на выживание среди равных. Цель у всех одна – возможности  разные…

 На одиннадцать была назначена встреча в японском ресторане директором одного крохотного заводика, выпускавшего  трансформаторы…
 Этот переполненный здоровьем и единственной заботой о собственном педикюре толстяк, хлебал суп мису, точно тюлю, в коротких перерывах успевал рассказать о всех азиатских странах, в которых он побывал. Потом, наглотавшись роллов, будто невзначай вспомнил о «ничтожных» проблемах в своем бизнесе, но быстро вернулся к обсуждению традиций японской кухни: блеснув эрудицией, упомянул, что суп в Японии, вообще-то, подают на десерт.
 Матушкин участливо глядел директору в рот, не перебивал,  давая  возможность  выговориться.
 Проблем-то, конечно, больших не было – утверждал директор. Ну, там попытка рейдерского захвата: кто-то заводик перекупить хотел, кто-то из чиновников зуб имел на директора. Ну, еще:  со странной аудиторской проверкой из налоговой пожаловали двое, пригрозили штрафом в 15 миллионов рублей и уголовным наказанием – за фирмы-однодневки, созданные директором и через которые он отмывал деньги. То, да се, в общем, стандартный набор претензий. Кстати, знаком Арсений с теми двумя «подосланцами» из налоговой? Нет? И – ладно, бог им судья. Посидят еще недельку в его бухгалтерии, попьют чайку и отстанут. Чист директор перед законом и спит спокойно.
 Матушкин привычно выжидал, больше следя за мимикой толстяка, чем вслушиваясь в похвальбу о знакомствах директора с чиновниками из высшего эшелона власти. Наконец дождался. Толстяк упомянул одну знаковую фамилию и в глазах его отразился искренний испуг.
 Чиновник сильно интересовался бизнесом толстяка. Даже  будучи на отдыхе в Доминикане вспоминал и регулярно позванивал своим ищейкам: как там продвигаются дела, не посадили еще директора?
 Директор знал об этих звонках и разговорах доподлинно. У него тоже были хорошо прикормленные двойные агенты в стане противника…
 Матушкин молчал, неторопливо сочиняя ответ, который должен быть простым и доходчивым, чтобы директор сразу понял, что Арсений – очень серьезный наемник. Он не только ставит верный диагноз, но еще и лечит таких скупых, мелочных, но деловых и сильно напуганных хозяев жизни.
 - Лечение будет проходить очень болезненно. Значительно болезненнее самой болезни, - почему-то сказал Матушкин и ничего не стал объяснять, поскольку сам еще не знал, как привязать сказанное - к проблемам, тревожащим директора.
 Ресторан не располагал к доверительной беседе. Только конченный идиот мог в стенах общепита заключать серьезные сделки.
 Принятие пищи – сугубо интимное дело, может быть, интимнее, чем мастурбация, где тоже главный орган – уши: «Слышащий – да услышит вовремя!»
 Каждый из нас – есть то, что он может есть и как он умеет есть. Даже беглым взглядом по тому, как пережевывает и заглатывает  пищу, не составляет труда  определить все его,  упрятанные в недра мозгов слабости, гнилостные привычки, заложенные дурным воспитанием.
 Жевавший громко, чавкавший, плевавшийся кусками маринованного имбиря, хлюпавший горячий суп директор «читался» просто,  был весь как на ладони.
 Вот, притормозил вдруг изнуряющий процесс поедания роллов и уставился на Матушкина такими мертвыми глазами, что Арсению стало неуютно. Он подумал: «Лучше бы страдалец выпустил газы за столом, выглядело бы более аппетитно, чем такой остекленевший взгляд с запахом разложения. У скупердяя деньги будет трудно отжать».
 Сложность в том, что директор утвердился мыслью: «все вокруг него только и думают, как бы его, несчастного, облапошить, обокрасть, разорить. Никому нельзя доверять, и со всеми надо держать ухо востро».
 Что абсолютно  правильно. Но жить под гнетом подозрений тяжело. Можно никому не верить, но Матушкину надо верить всегда. Матушкин – это отдушина, это верный друг и надежный товарищ. Кому еще, как не Арсению, можно довериться?  Матушкин готов пойти навстречу и помочь за относительно небольшую сумму решить все