Вход через выход.

Ночью Арсения Матушкина в левую ладонь укусил комар, но догадался Арсений только к вечеру. А так – весь день тер и расчесывал руку в предвкушении неожиданных денег и бешеной прибыли, согласно примете, укоренившейся в сознании православного язычника.
 Верить страстно и самозабвенно во всякого рода приметы и чудеса его заставило то неприглядное финансовое положение, в которое он вогнал себя природной ленью и  фатальным страхом перед любыми переменами в жизни.
 Матушкин обреченно считал, что  жизнь он свою «просрал», но когда во сне видел кучи экскрементов, был с утра уверен, что богатства в форме дензнаков не обойдут его стороной.
 Он мог даже свечку в церкви поставить какому-нибудь великомученику ради того, чтобы эти добрые приметы исполнились.
 Очень ему хотелось поиметь от жизни как можно больше материальных благ, но  сильно не напрягаться, если уж он все равно «просрал» эту самую жизнь.
 Работать он не умел, потому что  работать не хотел, а работать не хотел, потому что чувство собственного достоинства не позволяло ему унижать себя физическим трудом, предположим – в сфере строительства.
 Тем не менее, при случае, а иногда и без повода Матушкин не забывал пожаловаться дома на то, что пашет как вол, носится по городу как Савраска без узды и к вечеру устает как собака. Тяжкий интеллектуальный труд изматывал его больше, чем размахивание кайлом или долбежка отбойным молотком.
 Он думал. Он много думал: где раздобыть денег на безбедное существование, у каких еще знакомых взять в долг и не вернуть, какой банк или финансово-кредитную структуру обвести вокруг пальца.
 Знакомым врал, что погружен в процесс реализации  величайшего своего проекта, что пока всех секретов он раскрыть не может – коммерческая тайна – и тут же в мельчайших подробностях раскрывал свою тайну, не преминув указать, что только его тонкому уму и вселенским знаниям подвластна разгадка, ну скажем, «философского камня».
 «Да, да! Того самого «философского камня»,  создание которого осталось несбыточной мечтой  алхимиков всех времен, включая Исаака Ньютона», - убеждал  Арсений.
 Матушкин охмурял так: сперва раскрывал секреты нехотя, будто их скидывал с барского плеча, а затем исповедовался взахлеб, кичась своими знаниями:
 «Философский камень – это обыкновенный геополимерный бетон. Секрет его производства прост. Размолол мрамор в пыль, добавил щелочь, влил воды, довел влажность до 64% и затем - лепи себе из него Колизеи или Храм Артемиды».
 На самом деле, его информированность вызывала большие сомнения. Химиком он был никаким, в строительстве разбирался не больше, чем в сопромате. И вообще, обо всей этой геополимерной треушине  вычитал в книжке Кеслера – автора, презирающего академические знания в угоду своим  фантазийным амбициям.
 Зыбка и по-маниловски неуклюжа была у Арсения идея использовать в производстве геополимерного бетона иловые (донные) осадки.
 Он смешил, он путался под ногами со своими прожектами  то у директора водоканала, то у начальника  Спецавтохозяйства. Но  был убежден, что краденные, пусть и хлипкие, идеи принесут Матушкину бешеную популярность и сумасшедшую прибыль от использования, изобретенного им материала и уже имеющего название «Арсематин».
 Хотя сам он слабо верил в дешевый и крепкий, как египетские пирамиды, геополимерный бетон, но каким-то невероятным способом сумел ловко навесить лапши на уши нескольким чиновникам из городской администрации и получить от них заверения в поддержке и продвижении материала на строительном рынке. А этих заверений Арсению было достаточно, чтобы время от времени занимать деньги у местных предпринимателей под гарантию того, что он обязательно  внесет их в свой проект как инвесторов.
 Не сложно догадаться, сколько нужно изворотливости, чтобы отжать немного денег у скупых и не глупых предпринимателей. Труднее представить, как он со своей природной ленью, завышенной самооценкой и полностью атрофированной способностью доводить любое дело до успешного завершения умудрялся брать займы и обводить вокруг пальца финансистов.
 «Давно что-то Вас не было видно, уважаемый Арсений Григорьевич», - обычно приветствовал при случайной встрече Матушкина очередной кредитор, намекая на то, что Арсению пора бы вспомнить о совести и вернуть долг.
 «Очень сильно был занят «Матарсами».
 « Мытарствами?»
«Матарсы – это такие приборы. Вспомните советское время. В вокзалах стояли газетные аппараты: бросил три копейки отжал рычаг и получил газету в руки… Вот, такие же механизмы, только на несколько порядков сложнее, мы совместно с немецкой фирмой внедряем в российский рынок», - пресекал на корню всяческие намеки  на матушкинскую непорядочность Арсений.  

- Мобильная типография? – желая показать свою осведомленность, говорил кредитор…

- Между прочим, о Вас я не забыл и уже внес Ваше имя в список учредителей компании  «Матарс-мастер».
 Кредитор расслаблялся, погружаясь в негу фантазий и подсчитывая будущие барыши, и совершенно у него вылетало из головы, что давал взаймы Матушкину  на другой проект – что-то связанное с заказом Мин. Обороны. Кажется, ранее речь шла о противолодочном передатчике низкочастотных звуковых волн, уничтожающих все живое под водой на глубине  300 метров.
 - Мы же серьезные люди, - пытался, скорее убедить себя предприниматель, снова кредитуя Матушкина, - и каждый строго выполняет свои обязательства.
 - Надежные партнеры никогда не забываются, - удивляясь тому, что очень легко и внепланово удавалось отжать денег у кредитора, признавался Матушкин.  В тот момент он  действительно так же искренне любил кредитора, как ненавидел его спустя месяц, поскольку деньги обычно занимал на месяц.
 Первую неделю после получения займа он заслуженно отдыхал, поправлял пошатнувшееся из-за поиска денег здоровье. Он еще продолжал испытывать нежные чувства к кредитору и даже лелеял мечту вернуть тому долг с процентами или подарить многомиллионный контракт, которого, в принципе, у Арсения не могло быть.
 Но параллельно тому, как проживались деньги, пропадали и нежные чувства и желание вообще возвращать долг.
 Спустя месяц он люто ненавидел кредитора, поскольку приходилось от того скрываться, отключать телефоны и стирать из памяти, как лучшего друга и надежнейшего партнера.
 «Где взять денег? У кого можно еще отжать?» - мысленно вопрошал Матушкин, стоя ночью перед иконой неизвестного ему святого великомученика, и нашептывал:
 - Господи, ищу Твоей помощи. Докажи мне, неверующему, что Ты есть. Прояви себя и успокой меня хорошей денежкой.
 Но деньги к Матушкину шли с неохотой. То ли молился он не той иконе, то ли Бог ни черта не разбирался в финансово- кредитных отношениях, то ли по причине старости страдал глухотой и повышенной подозрительностью к молившемуся на Него.
 Молитва, конечно, сильнее Бога, но приметы, пророческие сны, заговоренные вещи, гадание на картах и хиромантия отрабатывали эффективнее, с более высоким КПД и точным попаданием, чем эфемерная молитва. Поэтому-то чесоточный зуд ладони, по мнению Матушкина, сулил ему огромные  деньжища.

 - Ты  очень часто не звони мне сегодня, - попросил он жену перед самым выходом из дома, - я сильно буду занят.
 - Почему? – спросила жена. Она всегда задавала сложные и неожиданные вопросы, на которые требовала короткие, но ясные ответы.
 «Что значит, почему?  Почему не звони? Почему сегодня, почему часто, почему мне, почему ты, почему занят, почему сильно, почему я или почему буду??? Жена в своем репертуаре. Нет, чтобы просто спросить: «Чем занят?» и не клинить ему мозги»
 Вообще-то Матушкин отличался немногословностью, разговаривая с женой, чтобы не быть уличенным во лжи и не давать лишний  повод цепляться  за его слова  и копить ей в себе обиды.
 Такое поведение выработалось у него с годами, хотя покоя в семейную жизнь не привнесло и не осадило  чрезмерное любопытство жены. Она по-прежнему хотела знать, чем он жил, где пропадал и в чем провинился  за время своего отсутствия.

 Короткие, односложные ответы – иногда в форме мычания или кислой улыбки – жена собирала скрупулезно; нанизывала  каждое слово на нить терпения, догадок и домыслов, и когда терпение лопалось, сыпала в лицо ему бисером всю потаенную Матушкиным правду.
 Страшно, стыдно и трепетно было выслушивать от жены о многих тайных мыслях и намерениях Арсения. Но еще ужаснее Арсению было сознавать, что бок о бок с ним жила вражина, которая и стала такой после того, как приспособилась легко читать его мысли, точно новогодние открытки, озвучивала и ставила их Матушкину в упрек. А этого делать было категорически нельзя.
 Да и вообще ничего нельзя было  жене. Можно было молчать, копить в себе догадки и обиды, и потом подавлять их в себе сознанием того, что муж – самый, самый,  лучше никого не было и не будет.
 «Матушкин – не лапоть какой-нибудь бездумный,  догадался однажды и утвердился в своей догадке, что жена избрала для себя такой беспроигрышный способ защиты.
 Можно, конечно, мужика изредка изводить слезами, терроризировать однообразными упреками, можно даже ревновать, чтобы потешить его самолюбие, но нельзя изо дня в день точить и кликушествовать подталкивая его к самоубийству.
 Отчаянный мужик никому не позволит играть у себя на нервах, а слабый и нерешительный никогда не наложит на себя руки, даже отчаявшись и примирившись с этой мыслью».
 Матушкин был субъектом нерешительным. Боялся жены, потому что она так хотела.
 - Почему именно сегодня не звонить? – будто у себя спросил Матушкин.
 «Потому что жить с тобой – сплошная мука! Тебе нужны только деньги от меня. Я тебя устраиваю лишь в качестве добытчика! Потому что мне все осточертело! Хочется даже не праздника, но хотя бы маленькой радости приносящей покой и удовлетворение! Потому что устал бояться и вздрагивать от твоих звонков, устал настороженно вслушиваться в интонации твоего голоса: не прознала ли о чем-нибудь еще, не собираешься ли уличать и требовать от меня оправданий?!» - вот как отчаянно Матушкин мечтал ответить. Но промямли, осунувшись:
 - На совещании буду. Звуковой сигнал отключу. Извини.
 Хотел сказать напоследок: «Извините!» - уколоть «официозом», намекнуть на то, что их отношения друг к другу отдалились на расстояние «Вы», но опять испугался. Ведь следом начнет допекать звонками: «Почему так холодно попрощался? Почему все время пытается унизить ее? Почему перестал любить или хотя бы говорить об этом? Почему вынуждает ее рыдать в трубку? Почему?...»
 «Потому что искал счастья, а нарвался на нее! Потому что хотел эгоизма вдвоем, а получил непреодолимые испытания одиночеством».
 С точки зрения Матушкина, обиженного нищенским существованием, семейная жизнь была самой мерзкой формой жизни. Унизительной, и подавляющей свободу и независимость человека с божьей печатью на лице.  Превращающей его в сатанинского выродка.
 Все прекрасное, романтическое, чистое Матушкин променял, как доктор Фауст, на усмирение похоти и ложное чувство ответственности перед той, которая дала ему возможность усмирить эту похоть.

  - Жены превращают мужей в чудовищ и сами становятся похожими на мужей. Мужья