Убитая совесть 3

горло.
  Но тут, оставив карты, вмешался ограбленный неприятелем Васька, из-за которого и разгорелся весь сыр-бор. Он вырвал из рук палача верёвку и освободил истязуемого:
  - Хватит с них! Всё, валите отсюда. И чтоб больше на нашу территорию – ни ногой!
  Пленники сначала неуверенно, а затем всё быстрее двинулись к выходу. Но тут совершенно неожиданно вслед им раздался второй выстрел, придавший пацанам скорости, и несчастные пулей вылетели из подвала.
  - Ты что? – бросился Василий к заряжающему. – Сейчас жильцы милицию вызовут!
  - Ничего, - отозвался тот, - всё нормально. Это соль. Я зарядил солью.
  Но, несмотря ни на что, через несколько минут подвал опустел: никто не хотел встречаться со стражами порядка.
 
  4.
  Так началась новая беспощадная война между подростками двух городских районов. Ребята старались ходить группами, чтобы, в случае чего, можно было отбиться от неприятеля. Собравшись, шли к соседям, отлавливали одиночек, избивали, отбирали у них деньги. Но долго так продолжаться не могло, и в один прекрасный день главари группировок, как говорится, забили друг другу большую «стрелку».

  Решающее сражение состоялось на краю города в заброшенном, так называемом Корчагинском сквере, который городские власти разбили как-то невзначай, а затем благополучно о нём забыли. Всё заросло лебедой, и только красные, будто капли крови, тюльпаны у бюста Ленина напоминали о том, что здесь должно было быть место отдыха горожан.
  Тёплым субботним вечером до сотни пацанов с каждой стороны собрались за бюстом Великому Вождю, скрытому от посторонних глаз кронами подросших деревьев. Пришли все, кто только мог, от мала до велика – с гитарами, пугачами, самопалами. И, конечно, у многих были ножи и финки – красивые, с наборными ручками, с желобками для пуска крови. Их исправно поставляла в обмен на самогон и чай расположившаяся неподалёку зона.

  Началось, как обычно, с ругани и оскорблений. Противоборствующие стороны стояли друг перед другом – стенка на стенку. Матерные выкрики с обеих сторон раззадоривали противников, и через каких-нибудь пятнадцать минут пацаны были готовы рвать и метать. Виктор бабахнул в воздух из своего самопала, что послужило сигналом к началу большой, подробно зафиксированной в милицейских протоколах битвы. Затрещали разрываемые в клочья вороты рубах и пиджаков. Зажатые в кулаках кастеты крушили зубы и челюсти. Заранее заготовленные дубинки расшибали горячие головы, а какой-то здоровенный детина, пробивая дорогу в толпе с помощью зажатой в руке гитары, приговаривал вполголоса с придыханием:
  - Кто сказал, что гитара не ударный инструмент?!

  Битва могла продолжаться ещё долго, но тут из-за угла, отчаянно сигналя, выехал большой чёрный воронок. Из него выскочили человек пятнадцать милиционеров и, растянувшись в цепь, под заливистые трели милицейских свистков направились к месту битвы. Вмешательство третьей силы в мгновение ока охладило пыл дерущихся, и объединённые общим порывом, не разбирая своих и чужих, пацаны бросились врассыпную. Несколько десятков бойцов было задержано, раненых подобрала вовремя подоспевшая скорая помощь, а ближе к ночи по полю брани ходили музыканты, собирая грифы и струны вдребезги разбитых гитар, которые были в то время страшным дефицитом. Очень повезло, что все остались живы, а вот в соседнем городе блюстители порядка опоздали, и несколько молодых жизней было потеряно навсегда.

  На следующий день детская комната милиции превратилась из места отдыха и игрищ в место допросов и строгих воспитательных бесед. Но для Виктора главная беседа была не здесь, а дома с отцом, который выпорол его - на этот раз по-настоящему.

  5.
  Конечно, теперь контроль со стороны родителей возрос, но кто смог бы удержать парня переходного возраста от опрометчивых поступков, когда его организм перестраивается прямо на глазах, требуя кардинальных изменений во всём, переосмысления того, о чём раньше не задумывался. Юность подкралась незаметно, и жизнь нашего героя окрасилась в новые тона.

  Девчонки, с которыми ребята раньше старались вообще не водиться, вдруг приобрели для них какую-то особую привлекательность. Виктор заглядывался то на одну, то на другую, выбирая, на которой остановиться. Нашёл, и с этого момента состояние влюблённости стало для него привычным, как сон, как воздух, как пища. О «своей» принцессе он думал постоянно. Нет, наш герой даже не помышлял о том, чтобы встретиться, обнять избранницу или хотя бы взять её за руку. Ему было достаточно видеть её ежедневно, и это было для него высшим блаженством.

  Надо сказать, что никто из мальчишек, его сверстников, не знал даже слова такого – эротика. Пестики и тычинки на уроке биологии – это было всё, что давала им школа. Информации о сексе не было вообще – ни книг, ни справочников, ни журналов. Лишь тоненькие брошюры для молодожёнов выдавались – одна на двоих – в торжественный день во дворце бракосочетания. Подростки находились в полном неведении, если не считать полулегальных, многократно переписанных от руки руководств сомнительного качества.

  Сейчас трудно себе представить, но так было. Владимир Набоков в предисловии к зарубежному изданию своей «Лолиты» с сожалением заметил, что никогда этот эротический роман не увидит свет на его целомудренной Родине. Он написал именно так: целомудренной. И это не было преувеличением.
  Случилось чудо: в один поистине прекрасный момент в голове Виктора вдруг перещёлкнулся какой-то непонятный таинственный тумблер, и он ощутил себя причастным к некоему таинству. Нет, наш герой не пытался добиться взаимности: не дёргал свою избранницу за косички, не болтал с ней на переменах, не играл в классики на асфальте. Даже не провожал её домой, отобрав у девчонки портфель и держа его в руке, будто какую-нибудь священную реликвию.

  Он просто её любил. До самозабвения, до боли, до ужаса, до обожания, до обожествления. Ему казалось, что избранница его – вовсе не человек, а богиня, нимфа, ангел во плоти. И подойти к ней, дотронуться до её руки, сказать ей лишнее слово – всё это представлялось Виктору величайшим блаженством, которого он, вечный раб и обожатель этого высшего существа, был попросту недостоин. Тем более, наш герой и в мыслях не посмел бы сделать с ней то, о чём говорилось в нецензурных выражениях, которые, следом за другими, ему не раз случалось бездумно повторять, до конца не понимая их смысла. Такое святотатство, как ему казалось, было достойно смерти. И для него - тоже.
  Он не предпринимал абсолютно никаких действий, а только думал о своей избраннице всегда и всюду, обострённо чувствуя, что она делает в данный момент, что будет делать через минуту, через час. Он жил этими мыслями.

  6.
  Учебный год подошёл к концу, и целое лето Виктор был лишён возможности лицезреть своего кумира. Поначалу ноги сами несли его к заветному жилищу, за стенами которого, он знал, обитало это неземное существо. Но она уехала отдыхать, а вскоре и его отправили в пионерлагерь, чтобы сынуля был под присмотром.

  Активная пионерская жизнь вновь захватила нашего героя, и постепенно, не сразу, он начал забывать свою школьную нимфу, а её место заняли другие персонажи противоположного пола. Вечерние массовки, когда весь лагерь собирался на большой, обитой крашеными досками веранде, стали для повзрослевших за зиму ребят самым любимым развлечением. «Ручеёк», другие массовые игры и танцы притягивали Виктора, будто магнитом. А поздним вечером в большой отрядной палате ребята с воодушевлением обсуждали, кто кого выбрал в игре, кто с кем водил и кто кого пригласил на танец.

  Неистраченной дурной энергии оставалось много, и зачастую, под утро, озорники лазили через окно в соседнюю девичью палату. Зубной пастой из тюбика разрисовывали лица спящих пионерок, а наутро смеялись все вместе, увидев в умывальнике бледно-розовые, в разводах, заспанные девчоночьи мордашки.
  Пионервожатые спали отдельно - в маленьких комнатушках рядом с общими палатами. Виктор в то лето сильно вытянулся, стал выше всех в своём отряде, и Лена, вожатая, заводила всех дел, не раз отмечала его среди прочих мальчишек, поглядывая на своего подопечного каким-то особым – томным, с едва заметной поволокой, взглядом. Наш герой поначалу не обращал на это внимания, но однажды поздним вечером после отбоя он зашёл зачем-то в её жилище и увидел, скорее, почувствовал нечто особое - женственность, красоту и обаяние – качества, которые не замечал в ней ни разу. Взрослая восемнадцатилетняя красавица в длинной ночной рубахе сидела перед ним на кровати и, поджав под себя ноги, с упоением читала – он узнал эту книгу - популярный любовный роман.

  Парень смешался, хотел уйти, но Лена оторвала взгляд от страницы и, будучи под впечатлением амурной истории, каким-то особым бархатно-мелодичным негромким голосом позвала:
  - Это ты, Витя? Проходи, садись.
  Он закрыл дверь, не спеша сел на скамейке рядом с кроватью и вдруг заметил в сумрачном свете ночника, что рубашка её чуть сползла, и из-под отороченного кружевами края обнажилось грациозно изогнутое соблазнительно-розовое, полнокровное, такое непривычно-женственное и притягательное - её прекрасное бедро. Казалось бы, что особенного? Ребята не раз видели пионервожатую в купальнике на спортплощадке, в бассейне. Но сейчас этот клочок голого тела казался нашему герою загадочным и манящим, привлекательным и недоступным, близким и невообразимо далёким. От непривычных переживаний у него вдруг перехватило дыхание. Медленно, чтобы не вспугнуть, Лена взяла его послушную руку и положила подросшую детскую ладонь на то самое место, куда был устремлён воспалённый взор невинного отрока:

  - Витя, ложись рядом, я тебя немного согрею, - будто в тумане прозвучал её бархатный, чуть хрипловатый голос.
  И юноша в каком-то полусне послушно выполнил сказанное, всем своим существом ощутив её нежное зовущее податливое тело…

  7.
  Наутро несколько самых доверенных друзей Виктора в неурочное время кучковались в углу отрядной беседки, с упоением слушая рассказ новоявленного донжуана:
  - Только никому, ни-ни! – Предупреждал ребят наш герой, описывая в пикантных подробностях ночь, проведённую в постели пионервожатой.
  Но разве можно было удержать языки тех, кто безумно жаждал испытать нечто подобное? К вечеру часть отряда знала точно, а остальные догадывались по обрывкам загадочных фраз о том, что произошло этой ночью. Ребята на Виктора поглядывали с уважением, а девчонки терялись в догадках, пытаясь узнать хоть какие-нибудь подробности. Многие осуждали Лену, хотя никто не решился бы высказать ей это в глаза.

  И только чудом слухи о случившемся не дошли до начальника лагеря, до старшей пионервожатой. А может быть просто смена подходила к концу, и никто из руководства не захотел заострять на этом эпизоде своего начальственного внимания. Ведь если бы всё открылось, то Лене грозило изгнание не только из пионерлагеря, но также из пединститута, где она училась. Ей повезло, и это чудовищное для своего времени преступление – совращение несовершеннолетнего – осталось безнаказанным. Только ребята с тех пор