ГОЛОЕ ВОИНСТВО

хотели верить, что находящиеся по другую сторону солдаты и офицеры, такие же сограждане, как они, решатся открыть огонь. Против  своих. Ведь это уже война – гражданская. Некоторые бойкие бабульки кричали, что, солдатики, сынки, неужели в нас стрелять будете, представьте, здесь стоят ваши родители. Сумеете выстрелить в родную мать, вскормившую вас собственным молоком. Со стороны военных не доносилось ни звука.
    Два часа длилось это молчаливое противостояние. Затем внезапно взревел дизель головного танка. Жители от неожиданности вздрогнули. Они увидели поднимающийся вверх столб густого чёрного солярного дыма. Кроша траками асфальт, вгрызаясь в него жадно, танк стремительно устремился вперёд.
   Жуткое зрелище, внучок, видеть несущийся на тебя танк. Этакая стальная серая силища. Жуть! От непривычного зрелища между лопаток холодный пот течёт, волосы на затылке становятся дыбом. Ледяные иглы ужаса пронизывают мозг.
    Танк в метрах десяти от баррикады резко разворачивается, форсируя движок и срывая асфальт до земли, газует, пускает в толпу вонючий выхлоп, вот вам свежий воздух демократии, и возвращается назад.
    Минуту спустя воздух закипел от ревущих двигателей истребителей, низко летели они, почти касаясь наших голов своим дюралевым днищем. Барражировали вертолёты, кромсая лопастями на мелкие кусочки весенний воздух, пахнущий первыми цветами. Таким макаром старались посеять панику и страх в наших рядах.
     К приходу войск мы основательно подготовились. Колхозные поля, на которых колосилась рожь и пшеница, росла кукуруза и подсолнухи, испещрили морщины противотанковых рвов, как во время прошедшей Отечественной войны. Установили на дальних подступах металлические ежи, по обе стороны на обочинах положили бетонные блоки, опоясали во много слоёв колючей проволокой.
    Мы, в основной массе мирные жители, были одни против колоссальной карательной, безжалостной машины государства, решившего стереть с лица земли и вычеркнуть из памяти нас, наши дома, хутора и города.
   Такими громкими словами разбрасывались налево и направо лидеры националистических партий, рвущихся на президентское кресло в яростной междоусобной борьбе, не гнушаясь методами и средствами.
    Одна уверенность жила в нас, не постоим за себя, нас никто не защитит. Сотрут в пыль.
    Противостояние между военными и горожанами длилось три дня. Изредка, для профилактики, летали самолёты, некоторые из горожан сумели рассмотреть лётчиков. Вертолёты зависали над группами бойцов самообороны, сильным потоком воздуха срывали шапки и платки, подымали пыль, засоряли глаза сором и сбивали дыхание.
    Ежечасно раздавалась запись с предложением быть благоразумными, сложить оружие, сдаться на милость действующей власти, подчинившиеся приказу, будут избавлены от преследования по закону. Что-то очень сильно это напоминало. Обращение немецких войск к солдатам красной армии. Фрицы обещали тоже самое, в такой же последовательности.
    Не приняли медовый пряник от фюрера, не повелись на сладкие посулы деды и бабушки. Теперь, через семьдесят лет после войны, настал, и наш черёд сказать высказать личное мнение народа: - Фашизм не пройдёт!
   На исходе третьего дня, в четвёртом часу пополудни, к нам вышел генерал-парламентёр с белым флагом на корявом древке. Он, сбиваясь от волнения и важности момента, объявил, центральная власть выдвинула ультиматум – по истечении трёх часов, срока действия ультиматума, мы или складываем оружие и сдаёмся или начинается контртеррористическая операция по приведению всего района в конституционный порядок. Отдан приказ открыть огонь на поражение.
   Внук дёрнулся, спросил, вас, что, дедуль, могло теперь и не быть. Вытер набежавшие слёзы. Дедушка успокоил внука, видишь же, сижу перед тобой. И продолжил.
    После отстранения от дел главы города, он активно пропагандировал за признание легитимности новой власти, на общем народном собрании единогласно новым головой и руководителем штаба самообороны выбрали меня. На мои плечи легла ответственность перед всеми жителями, не оправдать их надежд я был не вправе.
    Генерал ушёл. Начался обратный отсчёт. Собравшиеся у блокпоста-баррикады горожане молчали. В воздухе ощущалась тревога и нервозность. Беспокойство. Чтобы разрядить обстановку, обратился к горожанам. Спросил, что думаете, земляки? Как поступим? Пойдём на поклон к новым панам или жизни положим на алтарь свободы. Нестройные голоса ответили, если без кровопролития не обойтись, будем сражаться. Но власть новую не примем. Вручаем единогласно, говорят, жизни в твои руки.
   Повторно спрашиваю, земляки, братцы, взвесьте всё повторно. Стрелять будут не из рогаток каштанами, из ружей боевыми зарядами, на поражение. Я, говорю, старый, пожил достаточно, умирать не страшно. А как молодежь? Дети? у них же вся жизнь впереди. Лучше смерть, чем рабство, слышу в ответ.
    Что ж, говорю, мы приходим нагими в этот мир, нагими и уйдём. Эти слова слегка озадачили народ, никто наводящий вопрос не задал и сам ничего не объяснил.
    В весеннем воздухе громко звучал механический стук, через большие динамики транслировался военными ход времени – отсчёт до начала боевых действий. Метроном монотонно отстукивал последние минуты нашей жизни. Самыми тягостными, внучок, были последние три удара. Звучали они, как набат, как поминальная песнь по нашим душам и, одновременно как радостное, гадостное хихиканье врагов, чувствующих победу.
   Вот и они отзвучали, эти последние удары. Наступила гробовая тишина. Казалось, умерли все звуки в природе: не пели птицы, не шумел ветер, не шелестела трава.
   - Деда, что ты решил? – перебил внук.
   Мужчина закрыл глаза. Перед внутренним взором открылась картина того памятного весеннего апрельского дня.
   Братья и сёстры, обратился к жителям, вот он пробил час откровения. Последний вдох. Поэтому прошу прощения у всех, с кем обходился грубо, несправедливо. Простите, и кланяюсь до земли. У мужчин посуровели лица, сжались в тонкие ниточки губы, прищурились глаза. Женские глаза увлажнились.
    Со стороны военных послышалась речь, обидная и развязная. Интересовались, долго ещё будем мять… Бросайте, к бисовой матери, свои пукалки и сдавайтесь. Время ультиматума истекло.
    Внук тревожно спросил:
   - Деда, что сделал ты?
   Впереди танков выстроились в три шеренги автоматчики. Первый ряд военных лёг на землю, уставились на нас через прицел крупнокалиберных пулемётов. Второй ряд стал на колено и ощетинился стволами «Калашниковых» и снайперскими винтовками. В третьем ряду через одного солдаты держали в руках гранатомёты. Эту огневую мощь выставили военные против мирных жителей.
   Что делал я, внучок, как поступил? Как велела совесть, Захарка.
    Взял охотничью «вертикалку», подарок от предприятия и профкома за отличный труд на шахте. Поднялся на баррикаду, чувствуя спиной взгляды жителей, к тому времени почти весь город собрался вокруг блокпоста и баррикады. Поднял вверх руку с ружьём, разъединил и по отдельности, приклад и ствол бросил вперёд к шеренгам солдат. Непонятный шум долетел в тот миг до нас. Это подвыпившие генералы, ёрничая, кричали в мегафон, что, подлюги, заиграло в одном месте!*
    С кнопками и замком на куртке справился с трудом, заметно дрожали руки от волнения. Куртку бросил под ноги и заметил, на влажный серый асфальт поползли с обочин лягушки. Много. Ни до, ни после столько земноводных в одном месте видеть не доводилось. Их было две, три сотни. Потом откуда-то с полей налетели голуби, воробьи, галки и вороны. Они опустились на дорогу и степенно прохаживались между прыгающих и квакающих лягушек. Спустя время, эта вавилонская смесь медленно двинулась на шеренги военных. Лягушки прыгали, оглашали воздух и окрестности пронзительными жабьими песнями. Степенно вышагивали  голуби, воркуя, воробьи, чирикая, вороны и галки перекрикивались гортанно между собой, высоко поднимая ноги и, прежде чем опустить, внимательно, наклонив голову вбок, глазами-бусинами выискивали свободное место, стараясь не наступить на лягушку.
    Эта странная процессия растянулась на двести метров. Свой ход животные и птицы остановили в паре метров перед солдатами.
    Что чувствовали солдаты, внучок, не знаю. Можно лишь предполагать.
    Послышались удивлённые голоса жителей, они наблюдали за этим шествием; чудо, твердили они. Чудом это назвал и я. Снимая свитер, начал спускаться с баррикады. На асфальт ступил в трусах и туфлях. Снял с себя последние вещи и обувь. Резкая волна холода пробежала по телу. Поёжился, оглянулся, увидел поддержку и недоумение в глазах друзей. Затем перевёл взгляд на небо. Солнце в тот день светило ярко, северный ветер выдувал тепло и срывался мелкий колкий снег, острыми иглами впиваясь в тело. Весна в тот год была неустойчива, погода переменчива, впрочем, как обычно.
    Со стороны военных донеслись крики:
   - Эй, там, мятежники, блин, давайте без провокаций! Поторапливайтесь! – заблестели стёкла биноклей, устремлённых в противоположную сторону, сотня пар глаз разглядывали мою наготу. От пристального внимания стало неловко. Наконец, раздался крик:
   - Что за перец устроил клоунаду с раздеванием?
   За мной наблюдали не только военные, меня разглядывали в упор десятки видеокамер, вместе с военными приехали репортёры и журналисты ведущих каналов из Европы и Штатов. Их пригласила прогрессивная новая власть. Замысел властей оказался прост, на примере нашего города показательное наказание сепаратистов, чтобы другие увидели, какая неприглядная участь ждёт непримиримых. Не всё и не всегда идёт по плану. В противостояние двух сил вдруг вмешивается третья; она вносит свои коррективы.
    Меня мигом окружили юркие человечки с микрофонами и камерами. Раздались щелчки фотоаппаратов, засверкали вспышки. Посыпались вопросы, мол, какую цель преследуете обнажением прилюдно, ваши требования остались прежними, скажите, вы вышли воевать с оружием. Я показал руки с растопыренными пальцами ладонями вверх, смотрите, какое у меня оружие.
    Съёмка велась и военными и гражданскими. Телерепортёры из Европы в прямом эфире транслировали происходящее с места события. Сотни тысяч глаз по всему миру наблюдали, затаив дыхание за разворачивающейся трагедией. Смотрели репортаж и в Центре.
    Замысел с обнажением не понял никто из конфликтующих сторон. Признаюсь, первые минуты действовал рефлекторно. Если в первые минуты съёмок журналисты улыбались и лепетали, то мгновение спустя умолкли, настороженно следя за мной. Оглядывая журналистов и военных, обводя взглядом, широко и добродушно улыбнулся. Мне вспомнились прочитанные строки из учебника истории нашей страны. Они повествовали о живших в старые времена на территории нашего государства племенах скифов, храбрых и отважных воинах. Запомнился один эпизод. Когда скифы выходили сражаться с врагом, то демонстративно снимали одежду и нагими мчались на конях в атаку. Часто враг бежал, деморализованный поведением диких варваров, не решаясь или не успевая применить оружие.
    Холодно. Весна. Ветер. Снежок.
    Журналисты заметно напряглись, но съёмку продолжают.