Бороздун Космоса. Эпизод первый. Пьяная Скотина.

что для грузного Люберца являлось весьма неестественным. Но, находиться неизвестно где с закрытыми глазами, было еще страшнее, поэтому Люберец пересилил себя и приподнял опухшие веки, о чем тут же пожалел.
  Первые секунды Люберец не понимал, где верх, а где низ, так как его вестибулярный аппарат сходил с ума от отсутствия силы тяжести и, обижаясь на это обстоятельство, периодически отключался. Голова тут же закружилась, и к горлу подступил противный комок. Люберец висел без всякой опоры посередине какой-то комнаты. Он стал отчаянно барахтаться, пытаясь достичь хоть какой-то более-менее твердой поверхности, но это ему не удалось в связи с тем, что не от чего было оттолкнуться. Поорав недолго в панике и подрыгав без толку конечностями, Люберец почувствовал себя еще хуже и решил прекратить самоистязание. Тут, правда, очнувшийся орган равновесия принялся бомбить многострадальный мозг сообщениями о том, что, видимо, мир рушится, при чем прямо на их голову, отчего тошнотворное головокружение усилилось. Пытаясь не выпустить рвущийся наружу пищевой комок, Люберец каким-то чудом смутно припомнил один из законов физики, которую сроду не знал. Ему в голову пришёл один способ перемещения в пространстве, который ещё Циолковский пытался водворить в жизнь (вы, конечно, догадались, что имеется в виду реактивная тяга), правда, в качестве начального импульса в случае с Люберцем подразумевалось не очень-то лицеприятное использование движущей силы акта отторжения регургитирующих масс из желудка в пищевод и далее наружу. Но, представив себе это душещипательное зрелище, Люберец решил использовать метод попроще. Типа, кинуть что-нибудь в сторону, противоположную от предполагаемого направления движения. Например, часы...
«...-- Милый, уже поздно – ложись спать. Ну, Люберец, посмотри на свои часы: времени уже много! Ой! Зачем же их о стенку-то бросать?..»
 «Так, с часами не вышло». – Подумал Люберец, ощупывая голое запястье.
 Куда же он, в конце концов, попал? Одно нехорошее подозрение закралось Люберцу в душу, но он его поскорее запихал поглубже. Люберец стал лихорадочно рыться в карманах, вспомнив, что там у него должна была быть кое-какая мелочь...
«...-- С-слышь ты, Г-гнида, а... это... у тебя иш-ш-шо сэм есь?
-- Н-неа, я б-больше н-не сварррил.
-- С-своулощь ты Гнида.
-- Т-ты мне уж-же гоил.
-- С-слуш! Мгзин жи иш-ш-шо робит... У т-тебя деньги есь?
-- Есь... Немного...
-- И у м-меня есь – всю мелочь отдам. Пшли?..»
  У Люберца опустились руки. Ничего не поделаешь – остался единственный выход. Люберец представил себе большой стакан тёплой водки, и его вырвало длинной мощной струёй. Жалкое тело Люберца отнесло к стене, пребольно ударило и чуть было не отрикошетило обратно, но он вцепился в какой-то выступ мёртвой хваткой. Вестибулярный аппарат доложил, наивный, что Люберец находится на полу, однако последний, не доверявший своим органам чувств, а в данной ситуации тем паче, не поверил и огляделся: похоже было, что он всё-таки не на полу, а на стене, аки муха. При чём вся стена была занята какими-то экранами, индикаторами, панелями и тому подобным, являющимся для Люберца китайской грамотой. Однако всё вокруг было ему до боли знакомым, хоть он и не мог вспомнить, где видел подобное.
 Приподняв голову, Люберец увидел, как в воздухе чинно парят его остатки от попытки сравняться с Циолковским. Он поспешно посмотрел в другую сторону и увидел уже на настоящем полу (с чем не согласился его анализатор равновесия) кресла. Люберец стал осторожно двигаться в том направлении, цепляясь пальцами за малейшие выступы или впадины на стене и неведомых приборах. Ноги его при этом свободно болтались в воздухе. Люберец покрылся потом от усердия, маленькие капельки отрывались с поверхности его кожи и улетали в пространство, где уже были не видны ему. Когда до пола оставалось немного, Люберец оттолкнулся от стены и полетел по направлению к одному из кресел. Траектория движения чуть-чуть отклонилась от необходимой, он вытянул руку, дабы избежать перелёта, и судорожно схватился за спинку кресла. Выделывая невероятные кульбиты в воздухе, Люберец уселся в кресло и, обнаружив на нем ремни по типу ремней безопасности, только прочней и солидней, немедля пристегнулся и позволил себе немного расслабиться, только сейчас ощутив как у него, оказывается, болит всё тело.
«...-- Любрррц, а Любрррц, а ты охлаждаюсююся жидксть л-любишь?
-- Н-не знаю... Её мжно пить?
-- Кнешно... Т-ты дум-машь, зачем ф-физики в неё спирт ч-чистый добавляют? Т-тока надо на взлблётное поле идти – её т-тока в готовисийсяся к старту КРррОПОТИН з-закачивают, а з-завтра испитательный п-полёт новой модели...»
 Люберец в ужасе открыл глаза от привидевшегося воспоминания, и в этот миг дверь комнаты отъехала в сторону, и в комнату влетел, видимо, с чьей-то помощью Гнида, за которым нёсся возглас Родины:
-- Иди, буди эту Пьяную Скотину!
 Люберец с широко открытыми глазами и ртом наблюдал, как Гнида с выпученными зенками влетает в свободно парящие рвотные массы, ударяется о приборную панель, отчего вырубаются все экраны и огонёчки на ней, отскакивает в дальнее кресло, укрепляется там и, отплевываясь и отфыркиваясь, начинает смахивать с себя остатки пищи в разные стороны со словами:
-- Я вижу, ты тут уже освоился.
-- Родина, Гнида! – Люберец не верил глазам.
-- Соскучился, небось? –  Невинно спросил Гнида.
-- Родинка, а ты чего молчишь? Что вчера было-то? Я что-то натворил?
 Гнида фыркнул, хрюкнул, подавился, закашлялся и прослезился, при чем, сделав всё одновременно.
-- А ты-то сам как думаешь, милый? – Холодно спросила Родина, сделав акцент на слове «милый».
Она держалась за поручень, тянувшийся вдоль всей стены, и вдобавок была пристегнута к нему лёгким тросом. Родина, держась за поручень, добралась до ещё одного кресла (всего их было пять), отстегнула карабин троса и пристегнулась ремнями в кресле. Люберец перегнулся к ней через ручку и заискивающе заговорил:
-- Ну, Родинка, ну хорошая моя, ну расскажи, что случилось?
 Родина, не смотря на Люберца, принялась рассказывать голосом  без эмоций:
-- Допустим, то, что ты вчера меня ударил, я ещё прощу потом, быть может, но вот насчёт всего остального я не уверена... Когда у вас кончились самогон, водка и пиво, Гена, проспавшись, предложил пойти на взлётное поле и слить из реактора Космического Разведчика охлаждающую жидкость –вам ведь, мужикам, всегда мало – ты, конечно же, с радостью согласился, мало того, по кой-то чёрт утащил меня с собой. По случаю намечающегося старта КРОПОТИНа, на космодроме остался только один охранник –остальные сторожили космонавтов, что б те перед стартом не перепились, а, на самом деле, бухали вместе с ними. Гена со сторожем договорился, что сольёт и для него спирт, тот и пустил вас на корабль. Втроём вы так наджазились, что на ногах не стояли – не знаю, куда в вас только влезало –
охранник выпал в осадок и одновременно из люка корабля, Гена, где упал, там и уснул, а ты вдруг подпрыгнул, нечленораздельно проорал что-то насчёт того, что всегда мечтал стать пилотом, и запер меня в каюте, чтоб не мешала. Дальше меня чуть было не расплющило об пол, и я поняла, что ты умудрился всё-таки взлететь, и потеряла сознание. Потом меня выпустил Гена из каюты. Вот и всё.
-- И куда мы прилетели? – С любопытством спросил Люберец.
-- Чёрт возьми, это тебя надо спросить! – Взорвалась Родина. – Это ты вчера играл тут в пилота!
-- Я так понимаю, -- подал голос Гнида,-- что в иллюминаторы тебе смотреть было некогда.
-- Чего там интересного? – Отмахнулся Люберец.
-- А ты подплыви и посмотри, -- посоветовала Родина, -- только пристегнись.
 Люберец обнаружил, что на поручне болтается ещё несколько тросов. Он освободился от ремней, оттолкнулся и полетел в сторону стены, неловко дрыгая конечностями, судорожно пытаясь прекратить приступ тошноты. С трудом пристегнув к ремню брюк карабин, Люберец поплыл в сторону иллюминатора, который был ещё задраен перед предстоящим стартом. Добравшись до ставни, он повернул со скрипом круглую, как у сейфа, ручку и раскрыл крышку иллюминатора. Чтобы там ни кричал он пьяным насчёт желания стать космонавтом, к Космосу Люберец был равнодушен и работал в проектном отделе космических кораблей только оттого, что там больше платили, и на звёзды он смотрел лишь однажды, когда свалился от усталости в лужу и лёжа разглядывал созвездия, пока «скорая помощь» не отвезла его тело  в вытрезвитель. Сегодня Люберец смотрел на звёзды второй раз.
 Миллиарды миллиардов звёзд различной степени яркости, в основном белые либо чуть голубоватые с вкраплениями красных и желтых, как драгоценные камушки в ювелирном магазине, не затянутые пеленой атмосферы, величественно мерцали на всём обозримом пространстве. Если хорошенько вглядеться, можно было  различить солнца далёких-далёких Галактик, словно сахарная пудра, словно меловая крошка на грифельной доске. Словно чьи-то шаловливые глазки, они подмигивали наблюдателю, как бы пытаясь привлечь к себе внимание, покрасоваться перед ним, но с условием, чтобы любовались только ей одной, единственной и неповторимой, звёздочкой...
 Однако  Люберец не любовался. Он скучающе осмотрел открывшееся перед ним пространство и, обернувшись к Родине и Гниде, спросил:
-- А где Большая Медведица?
-- А тебя больше ничего не интересует? – Уточнила Родина, еле сдерживая раздражение. –  Ты ничего, кроме Медведицы, не потерял?
-- Нет, а что? – Пожал плечами Люберец, плавая напротив «окна в Универсум».
-- Где Земля?! – Срывая голос, закричала Родина. – Земля где, я спрашиваю, дубина! Куда ты нас завёз?
 Люберец вперился в иллюминатор уже с не таким скучающим выражением. КРОПОТИНы, в основном, предназначались для полётов по орбите Земли, максимум, могли долететь до Луны. Это, правда, была новая модель, и никто не знал, что она могла делать. Люберец лихорадочно обшаривал глазами пространство в тщетной попытке увидеть Землю, хотя бы размером с горошину. Внутренности сжались не то чтобы от страха, а просто от тихого панического ужаса. От пустоты людей отделял всего лишь относительно тонкий корпус корабля, за которым скрывалась неминуемая смерть, смерть мгновенная и мучительная. Они одни в этой пустоте, Земля неизвестно как далеко, а они не имеют понятия, где находятся. Люберец кинулся к противоположному иллюминатору, судорожно рванул ручку ставни и с диким выражением лица вперился в Космос в поисках дома.
-- Не суетись. – Гнида противно ухмыльнулся. – Везде одна и та же картина. Да, и заметь: нет не только Земли, но и Солнца.
 Люберец беспомощно повис в воздухе, и из его глаз взвились две капли:
-- Я погиб...
-- Не хорони раньше времени, -- твёрдо сказала Родина, -- сядь в кресло и не хнычь! Живо!
Люберец с безразличием подчинился. Опустился в кресло и пустыми глазами уставился в мёртвый экран.
-- Включай приборы – нам пора выяснить, где мы и лететь домой.
 Люберец очнулся от созерцания собственного горя и удивлённо посмотрел на Родину:
-- Ты что, с ума сошла? Я не умею управлять Космическим Разведчиком.
Родина и Гнида в изумлении раскрыли рты.
-- Что ты имеешь в виду под словами: не умею управлять? – Вкрадчиво начала Родина. – А кто, по-твоёму, притащил нас в эту… хм… полость? Не ты