Александр Пушкин своими поступками умел бесить молдаван, один из которых был Балш, с которым он водил знакомство в Кишиневе. Он был из князей, член Государственного совета, по-молдавски – «ворник».
Его красивой жене было лет под тридцать и звали её Мария. Она хорошо владела французским языком, что давало ей возможность вести себя с другими с некоторой претенциозностью. Она была живой и острой на язык, и, как все женщины, словоохотлива. На этой почве они и сблизились с Пушкиным, который и сам не прочь был поболтать.
Некоторое время он увлекался только ею одной. В своих беседах они доходили до свободных и откровенных речей, и это ей очень нравилось.
Вначале она интересовала поэта и некоторое время было все хорошо. Но вот с обществе появилась другая женщина, Альбрехтша, как прозвали её в Кишиневе И, хоть она была старше Марии года на два-три, была еще красивее той. Мало того, обладала европейскими манерами, была начитанна, многоопытна…
Манерами она победила Балш – Мария очутилась на втором плане. С Пушкиным Альбрехтша сразу нашла общий язык – умела поддержать салонный разговор. Но в Кишиневе о ней распевали за глаза такие сильно нравящиеся Пушкину куплеты:
Альбрехтша! Ты всем давала
Женской скромности пример.
У тебя для генерала
Не был презрен офицер!
В феврале месяце 1822 года, находясь в доме вице-губернатора, Мария приревновала поэта к Альбрехтше, и, когда она недовольно намекнула ему на новое увлечение, с колкостями, Александр Сергеевич подлил масла в огонь:
– Она – женщина историческая и в пылкой страсти…
Ставшая неприятной от злости, Мария Балш оттолкнула поэта от себя, и он стал с ней холоден. Чтобы уязвить обозленную женщину еще больше, Пушкин стал любезничать даже с её двенадцатилетней Аникой, которая от матери не отставала – была такой же острой на язычок.
Оскорбленное самолюбие матери, – Мария приняла показное ухаживание Пушкина за желание уколоть её взрослой почти дочерью, - привело к тому, что та стала совсем неуправляемой в словах. Придиралась к нему, что бы он ни сказал.
В кишинёвском обществе как раз в это время все только и говорили о какой-то ссоре двух молдаван, которые, ну, никак не хотят драться. То есть, не стрелялись.
Липранди, который присутствовал здесь же, проронил:
– Это же молдаване! Чего ты хочешь от них! У них в обычае нанять несколько человек да их руками отдубасить противника.
Пушкин расхохотался громко, говоря:
– Меня очень забавляет такой легкий способ отмщения. – Посмотрел на Марию, и с усмешкой произнес: – Экая тоска!.. Хоть бы кто нанял подраться за себя!
Молдаванка вспыхнула и почти крикнула:
– Да вы деритесь лучше за себя!
– Да с кем же?
– Вот хоть со Старовым; вы с ним, кажется, не очень хорошо кончили.
Пушкин, красный, как мак, бросил сквозь зубы:
– Если бы на вашем месте был муж, то я сумел бы поговорить с ним. Потому ничего более не остается, как узнать, так ли и он думает, - и прямо от нее отправился к карточному столу, за которым сидел Балш. – Пойдемте, – обратился к нему, еле сдерживаясь, – я вам должен кое-что сказать… – И объяснил, что у него произошло с его женой. Закончил такими словами: – А так как я с женщинами не дерусь, то удовлетворения требую от вас.
Тодор Балш вскипел и пошел расспросить жену, но та его уверила, что, наоборот, это Пушкин наговорил ей дерзостей.
Молдаванин вернулся и, сверкая черными глазами, гневно уставился на поэта:
– Как же вы требуете у меня удовлетворения, а сами позволяете себе оскорблять мою жену?
Слова эти были произнесены толстяком-молдаванином с таким высокомерием, что Пушкин этого не стерпел – тут же схватил подсвечник и замахнулся им на Балша. Но приятель Алексеев успел перехватить его руку.
Балш совсем рассвирепел и стал на Пушкина кричать, что он трус, ссылочный мерзавец…
Поэт не оставался в долгу и тоже кричал оскорбления и пытался достать его, выворачивая свое тело из рук Алексеева...
Мать Марии упала в обморок. С беременной вице-губернаторшей, в доме которой все это происходило, приключилась истерика. Испуганные гости разбрелись по углам. Люди вице-губернатора кинулись помогать лекарю, который тотчас явился со спиртами и каплями. Все стали ждать еще большей – ужаснейшей – развязки.
Противников, глядящих с ненавистью друг на друга, кое-как развели – генерал Пущин, который командовал дивизией во время отсутствия Орлова, схватив Пушкина, увез с собой.
О случившемся немедленно донесли наместнику Бессарабии Инзову. Тот срочно пригласил к себе вице-губернатора и Пущина – для дачи объяснений. Велел помирить поссорившихся и не допустить дуэли.
На другой день, по настоянию Крупянского и Пущина, Балш согласился извиниться перед Пушкиным, которого нарочно заманили в дом к Крупянскому.
Но спесивый молдаванин, вместо извинения, начал:
– Меня упросили извиниться перед вами. Какого извинения вам нужно?
Не говоря ни слова, Пушкин подскочил и дал ему пощечину, вслед за этим вытаскивая пистолет.
Балш, назначив ему время, ушел, а поэт помчался на квартиру к Пущину, бледный как полотно, но улыбающийся.
Инзов, однако, не дал состояться очередной дуэли – посадил беспокойного поэта под домашний арест на две недели, забрав сапоги.
Продолжения дуэли не было, но еще долго после этого Пушкин говорил, что не решается ходить без оружия; на улицах доставал пистолет и с хохотом показывал его встречным знакомым.
Спасибо!.. Я так надеялся на то... 
С удовольствием прочту. Познавательное, и написано культурно, интересно... 