Я, Муза и Отражение.
В темной спальне, в вальяжной позе на широком кресле расположился Я. Задумчив взгляд, рука подпирает колючую щеку. В этом измерении, во Вселенной воображения, где Я – всемогущий создатель, назначено свидание Музе. Обстановка уютной комнаты ограничивается креслом на ворсистом ковре, тусклым светильником на длинной ножке подле кресла, и где-то в темноте должно быть роскошное ложе. Украдкой подползает сумрак, наступает со всех сторон, ужимает ореол света слабой лампочки. Но Я не замечает уплощение мрака, расщепляющего мебель подобно кислотному раствору, не замечает и девичье лицо на расстоянии вытянутой руки от своего окаменевшего лика. Ее силуэт окутан нежным свечением, едва раздвигающим черно-коричневую толщу. Шелковые рукавчики-фонарики придерживают на предплечьях белое платье, облегающее хрупкий стан. Длинные волосы цвета белого золота подобны фате невесты, расширяющимися водопадом струятся до щиколоток. Наивные ярко-карие очи искательно смотрят в матовые глаза бурого цвета. Муза стала робко красться маленькими ладошками по его коленям, востренький носик почти соприкоснулся с носом Я.
Перед креслом возникло зеркало в человеческий рост высотой и шириной в обхват. Его Я заметил сразу.
– Что ты здесь забыл? – требовательно спросил он.
В отражающемся Я присутствуют все сходства с оригиналом, но отражение не пошевелило губами, отличен и взгляд, таящий насмешку.
– Услышал, как ты обращаешься ко мне, вот и явился.
– Поди прочь. Не мешай нам.
– Кому это «нам»?
Надменный взгляд прошелся по сторонам – Музы нет. Я приподнял руку над подлокотником, щелкнул пальцами и в следующую секунду на плечо легла ладошка. Он накрыл рукой тонкие пальчики.
– Исчезни, – приказал Я отражению.
Но тот остался, усмехнулся ехидно, кивнув в сторону Музы.
– Глянь.
Я скрипнул зубами, но все же повернулся, и тогда увидел руку по локоть – остальное растворилось во тьме, и это оказалась не ее рука. Он отшвырнул конечность манекена, сконцентрировался, светильник полыхнул ярым светом, став миниатюрным солнцем под торшером. Враз осветилось ложе, Муза сидит на нем, свесив ножки.
– Неплохо, – не без ухмылки подметило Отражение, подняв к глазам циферблат наручных часов.
Я протянул раскрытую длань, Муза поднялась и, сделав пару шагов навстречу, внезапно пропала, будто тьма заслонила ее.
– Четыре секунды… А вот это – плохо, – позлорадствовало Отражение.
Я решительно собрался с мыслями, переместился из спальни на лесную поляну. Над головой небесная синь, чуть покачиваются кроны. Эту привычную обстановку, скопированную из реальности, поддерживать просто, тратится меньше сил, которые ныне направил на детализацию облика Музы. Она должна появиться за спиной, Я приложил немало усилий для этого, и когда приготовления закончились, обернулся.
– Ее здесь нет. Только я, – констатировало Отражение, продолжая сидеть в кресле с черным фоном зазеркалья. – Была здесь, во всей красе, еще бы чуть-чуть – и ты бы ее застал.
– В чем дело?
– Хм… Давай разбираться.
Закряхтев по-старчески, Отражение поднялось на ноги, сцепило пальцы у живота, направилось к зеркальной поверхности, не сбавляя хода, переступило край рамы. Оно остановилось на мягкой земле, вздохнуло полной грудью, жмурясь в наигранном удовольствии, изображая освобожденного узника.
– Начнем с простого вопроса: зачем тебе все это?
– Уточни.
– Этот мир, – Отражение всплеснуло руками. – Зачем тебе он?
– Это моя творческая Вселенная.
– Да-да, припоминаю… Немножко писатель, чуточку поэт, начинающий художник и музыкант… Ничего не упустил?
– Не дерзи.
– А ведь «творческая Вселенная» – это не ответ.
– Этот мир – моя мастерская, в которой я творю.
– С какой целью творишь?
Я не стал отвечать, решил снова попробовать призвать Музу. И она явилась, веселая, лучезарная, бархатное свечение выделяет ее силуэт, будто контур. Провела пальчиками по щетинистой щеке, расслабив суровую мимику. Но стоило моргнуть, как снова осталось лишь Оно, ковыряющее со скуки почву мыском.
– Вы закончили?
– Почему она исчезает?
– Потому что тебя отвлекают посторонние мысли.
– Какие?
– Ты не замечаешь?
– Нет.
– Ладно, слушай.
Отражение заглянуло в глаза странным, пытливым взглядом. Потаенная мысль вернулась, отчетливо прозвучала в голове: «Какой романтичный, утонченный момент! Как бы вклинить его в рассказ? Надо бы как-нибудь поинтереснее обыграть, чтоб за душу цепляло». Я растерянно похлопал ресницами.
– Во-во, и я о том же. Так ответь же: для чего тебе искусство?
– … Это смысл моей жизни – видеть многообразие мира, множество образов, сюжетов, персонажей. Я так чувствую реальность и особо воспринимаю творчество. Зачем? Да чтобы наслаждаться жизнью и посвящать ее искусству.
– Какой-то совсем уж сумбурный ответ. Давай разберем ту, скрытую мысль: да – поначалу ты наслаждаешься моментом, а потом – тут же переключаешься на его воплощение.
– По-твоему, думать о творении – плохо?
– Не так плохо, как концовка той мысли, к ней вернемся позже. А сейчас по поводу творений. Следуй за мной.
Оно передало видением образ, всего один неразборчивый кадр, Я запрыгнул в него, словно в проезжающий автобус, мгновенно оказался в новой среде, где перво-наперво огляделся. Это место похоже на детскую поликлинику: раскиданы игрушки, гладкие стены раскрашены мультяшными персонажами, что резвятся на едко-зеленом лугу с монотонным голубым небом. По центру стоит люлька со свисающими погремушками-самолетиками, медленно кружащими под звонкую мелодию заводного механизма. Проводника Я не увидел, зато встретил малыша лет шести, что возился на полу, вертя маленькими ручонками разноцветные кубики.
– Осмотрись, – пророкотал глас Отражения.
Я и до наставлений пошел к ребенку.
– Похож на меня, – умильно сказал он.
Но стоило опуститься перед мальчиком на корточки, как холодок пробежал по спине. Ребенок глянул на отца глазами без век, без надбровных дуг, без самих бровей, а вместо рта – рисунок мелом на натянутой коже. Глазки шустро бегают от кубика к кубику, а едва пошевелит головой – туловище начинает раскачиваться, вот-вот упадет, будто она весит значительно больше тела. Он быстро потерял интерес к отцу, Я ошарашено поднялся.
– Этот еще удачным уродился. Загляни в кроватку.
Сердце воспротивилось, но ноги решительно повели, а не моргающие глаза приготовились ко всему. Увиденное все равно заставило глубоко вздохнуть, унимая нервную дрожь: люлька кишмя кишит голенькими младенцами, эмбрионами-уродцами, одни кажутся обычными, другие уместятся в спичечном коробке. В копошащейся массе попадаются безрукие, безногие, безголовые, но бездвижны лишь мертвые, сливового цвета. Лица веселые, капризные, с раззявленными немым криком ртами, но стоило прислушаться, как по ушам стегнула жуткая какофония звонкого смеха и заливистого плача. Сердце похолодело, побелело лицо, кто-то подошел из-за спины, приподнял правую руку и прижался к боку теплым плечом. Муза прильнула ушком к груди, обняла за талию, умиротворенным взором склонилась в кроватку. Рука Я так и зависла в приподнятом положении.
Разрывая оковы оцепенения, горячим импульсом пронеслась по телу безрассудная злость, сверкнула в глазах. Я сотворил канистру, торопливо вытряхнул содержимое над люлькой, распространяя резкий запах бензина. Блестящим боком сверкнула газовая зажигалка.
– Стой! – прокричало Отражение. – Посмотри что ты делаешь!
Все развеялось в миг, подобно оборвавшемуся сновидению, и сам Я, теперь из плоти и крови, очнулся в ванной комнате. В левой руке охапка исписанных листов, снизу занялось пламя. По бумаге расползается угольно черное пятно с коричневой огранкой, опережает языки огня, ползущие кверху, оставляющие за собой седой пепел, осыпающийся на раковину невесомыми перьями. В правой руке та самая зажигалка, накалом обжигает сдавивший педальку палец. Человек бессознательно таращится на сгорающую рукопись, на бескровно бледном лице лихорадкой сверкают глаза, дрожат губы. Руки затряслись, пепел посыпался на пол вместе с тлеющими угольками, огонь лизнул пальцы. Человек суматошно открыл кран, залил пламя. От рукописей остались мокрые клочки с обугленными краями, он прочел обрывки предложений, попытался погрузиться в те миры, но увидел лишь коллаж сюжетной линии под драматичную музыку, а под конец – Музу, убаюкивающую обгоревшее тельце на руках. Он рванул из видения, спасаясь в реальности. Что теперь делать с этими обрывками? Не спускать же в унитаз.
Человек оставил их на стеклянной полке, выступающей из края настенного зеркала. В нем он увидел свое отражение, поймал взгляд усталой тоски.
«Я высок, у меня сильный руки, привлекательное тело, завидное здоровье. Я наверняка стал бы успешным, если бы избавился от этого… душевного недуга. Я ведь не какой-то хилый неудачник…»
«Это важно для тебя?»
«… имею спрос у женского пола…»
«Спрос?! Ты проститутка, что ли?!»
«… но все рушится, когда дело касается моего… сумасшедшего внутреннего мира. Зачем я цепляюсь за свою бесполезную болезнь?»
Человек отступил на шаг, споткнулся о коробку с неразборчивыми рассказами и набросками стихотворений. Отмахнувшись с болезненной миной на лице, пошел в комнату, залез с ногами в замшевое кресло и, обхватив колени, какое-то время бездумно таращился в темное окно балконной двери, покачиваясь взад-вперед. Поуспокоившись, человек распрямил спину, поставил стопы на палас, руки разложил на подлокотниках, выровнял дыхание и посерьезнел, будто готовясь, что кресло тронется и понесется вагончиком по американским горкам.
Веки опустились. Голос Отражения отчетливо зазвучал в темноте:
– Нашел место для кремации! Еще пожар устроил бы в доме, вот уж действительно – разрушительная мощь искусства, ха-ха! И что за методы такие – сжечь все к чертовой матери?
Я расслабил глаза, опустил второй слой внутренних век, тьма сгустилась и поплыла подобно помешиваемому мазуту.
– Знаешь, начинать с чистого листа, так сказать – «налегке», дело, конечно, хорошее. Но зачем? Да – корявые! Но их предназначение не в том, чтобы жить. Они лишь этап эволюции творчества и им от этого ни хорошо, ни плохо. Забавно то, что снизу, под калеками, можно найти более-менешных, и если захочешь, то сможешь их вылечить. А уничтожать их стоит лишь тогда, когда решишь бросить искусство. Тогда да – беги, сжигая мосты.
– Такого не случится.
– Почему?
– Я уже говорил – это смысл моей жизни.
– Вот как?! Что ж тогда называешь его болезнью?
Наступило сосредоточенное молчание, нарушенное нетерпеливым тоном Отражения:
– Ну же! Думай! Ты уже близок.
– Покажи мою настоящую болезнь.
Мрак пришел в движение, словно Я плавно покатился внутри трубы водной горки. Сзади донеслось надменное: «Наконец-то». Впереди засветился круг, стал надвигаться на глаза, разрастаться в стороны, уже видны предметы того мира. Когда им заполнилось все пространство, Я узнал маленькую комнату бабушкиной квартиры, принадлежавшую ее сыну. Старомодный интерьер доподлинно сохранился в воспоминаниях, именно здесь Я тайком посмотрел первую видео кассету с фильмом для взрослых. Комната в точности как тогда, но сейчас в ней гостят его друзья