Может, не хаять, а хвалить надо мерзавца за то, что спихнул с «Титаника»? Может быть, прав лохмач-бородач, что надо доверять судьбе и принимать её дары безропотно? Не быть чересчур упёртой и гордой и не киснуть? Может быть, следует по-христиански извиниться перед Аркашей? Не сейчас, потом, при случае?
Родители у неё были классные, класснее всех классных. Она никогда не видела и не слышала, чтобы они ссорились, всё всегда делали вместе: и в саду-огороде, и на кухне, и в дачном хозяйстве. Они и диссертации писали вместе, помогая друг другу, и защищались в один день, и уже долго-долго работали в одном институте, занимаясь и наукой, и практической хирургией, и не раз отказывались от баллотировки в Академию, поскольку тамошние учёные одуванчики негласно возражали против семейственности в своём замкнутом плесневеющем сообществе, и была вероятность того, что одного примут, а второму достанутся чёрные шары. Для Марии Сергеевны они были идеальной супружеской парой, идеалом семьи, вряд ли достижимым кем-либо ещё, а тем более ею, с её взбалмошным характером, унаследованным, как выяснили на семейном совете, от материной матери, слывшей особой экзальтированной и непредсказуемой, но отходчивой и доброй. Доктора и отдыхали, если удавалось, всегда вместе, посвящая один-два вечера в неделю значимым концертам классики или новым оперным постановкам, и были равнодушны к театральной жизни города, считая театр уделом людей с недоразвитым интеллектом, приспособленным для удовлетворения низменных вкусов публики, не желающей перенапрягаться и самостоятельно мыслить. Переубедить их было невозможно, потому они мало интересовались успехами и провалами отщепенки, смирившись со злокачественной интеллектуальной опухолью в их роду. И всё равно родители для Марии Сергеевны оставались эталоном, потому-то её насторожила и огорчила концепция существования порознь двух любящих сердец, предлагаемая таёжным охломоном. Она посчитала её хитрой уловкой нечестного завоевателя. Нет и нет, лохмуша, уж если да, то да и только вместе, без всяких виртуальных отношений. Зачем здоровый сильный мужик пошёл в обход, расставляя капканы, а не попёр в лоб, как ей хотелось, хватая ручищами и сминая бабскую волю? Даже в постель к ней не решился залезть, хотя она… ладно, замнём. Ничего у них не сложится, как пить дать, свободы она никому не отдаст и не полезет за ним на кедровые деревья за шишками. Не дождётся! Так что адью, мой лохматый мусью!
За обедом примерная дочь отчиталась за успешные гастроли, умолчав, чтобы не расстроить любимых родителей, о прорезавшемся певческом даре, поделилась сумбурными впечатлениями об ужасных красотах Севера, а на десерт сообщила, что ушла из театра. Приятная новость, однако, докторов не впечатлила, хотя они и ожидали этого скорого события все десять лет.
- Собираешься заняться чем-нибудь более практичным и полезным? – осторожно осведомилась мать, собирая грязную посуду в мойку, а профессор надел фартук, чтобы вымыть её.
Взбалмошное дитя улыбнулось.
- Попытаюсь проникнуть в какой-нибудь более респектабельный и классный театр.
- Значит, не дождёмся мы внука, - вздохнула потенциальная бабушка. – Сейчас, когда ты в перерыве, самое бы время. – Она снова подсела к столу для серьёзного разговора. – Неужели у тебя, в твои годы, с приятной внешностью, при твоём широком общении не нашлось ни одного достойного мужика?
Маша отвернулась к окну, вглядываясь поверх крыш вдаль, как будто хотела разглядеть там далёкое и достойное.
- Не беспокойся, есть двое, но оба нездешние: один – дальневосточник, другой – северянин, так уж получилось.
- И кто же из них больше по сердцу? – мать оперлась локтями о стол, положив подбородок на сложенные ладони и приготовилась внимательно слушать.
Не отводя глаз от окна, дочь ответила задумчиво:
- Пожалуй, дальневосточник.
- Так поезжай к нему, - в голосе родительницы послышалось нетерпение и даже приказ, - или вызови сюда. Долго будешь выбирать, одна останешься. В твои годы бабы легко поддаются на ошибки, которые потом трудно исправить, не прогадай, ожидая какого-то необыкновенного.
Упрямая дочь засмеялась и повернулась лицом к матери.
- Я хочу такого, как отец.
Удачливая супруга отклонилась назад, оставив скрещенные ладони на столе.
- Такого теперь и днём с огнём не сыщешь, - и сразу же, не давая дочери передохнуть: - Вызовешь?
Маша захохотала, радуясь настойчивости любимой и любящей матери.
- Вызову, - пообещала и опять захохотала, - обоих, - задыхаясь от нервного смеха, - для страховки, - и обе засмеялись, хотя доверительный разговор снова кончился ничем.
Вошёл профессор и предложил покопаться в саду, чем и занимались в прямом смысле слова часа два, а потом пили чай с травами и собственным клубничным вареньем, и женщины интриговали почти академика внезапными и необъяснимыми пересмешками.
Не успели отдышаться, как отца вызвали в институт, мать, естественно, поехала с ним, а дочь решила вдруг с бухты-барахты завернуть к Верке-злючке. Та открыла дверь с постной мордой, никак не ожидав ненужного визита не подруги, а так, более-менее терпимого человека в их театральном гадюшнике.
- Привет, - Мария Сергеевна улыбалась, показывая улыбкой, что припёрлась без дела.
- Привет, - ответила замороженная хозяйка. – Влазь, - и пропустила нежданную гостью вперёд. – Они с матерью занимали двухкомнатную квартиру, заставленную мебелью и заваленную всякими безделушками сверх современной меры. Уединились, конечно, по-русски – на кухне.- Пойла нет, чай будешь?
- Давай, - согласилась Мария Сергеевна, - для смазки. Тебя тоже вышибли?
- Ага, - Верка никак не выразила сожаления. – Лизавета узнала от кого-то, что я залетела, и постаралась. – К чаю она выдала дешёвенькие сиротские конфеты и печенье.
- Чем собираешься заняться… пока? – начала примерку на себя Мария Сергеевна.
Модель поставила на стол забурливший чайник.
- Найду времянку на полгода, а потом… сама наливай, какой хочешь, - предложила, не церемонясь с непрошеной гостьей, - …потом сяду матери на шею.
- Она у тебя кто? – Заварка была жиденькой, чай не вкусным, без запаха, а конфеты противны даже на вид.
- Главбух.
- О-о! Можно садиться. – Мария Сергеевна чуть отхлебнула и отставила чашку. – А потом?
- А потом – суп с котом, - Верка начала злиться, поскольку и сама не знала, что будет в далёком «потом». – Рожу, помурыжусь годика два-три, найду в пару трудягу-работягу, чтобы зарабатывал, а не крал, носил в дом и не возникал понапрасну.
- И нарвёшься на пьянчугу, - капнула ложку дёгтя не подруга.
Верка фыркнула.
- А кто нынче не пьёт? Где ты такого сыщешь? – и разрешила будущему своему: - Пусть пьёт, только чтобы не терял голову, деньгу и нас. Сама буду вкалывать.
- В театр, значит, не вернёшься? – Мария Сергеевна уже жалела, что, поддавшись минутному чувству, завалилась сюда. Ей часто казалось, что поскольку у неё хорошее настроение, то и у всех знакомых должно быть такое.
- На хрена мне твой театр? – вспылила бывшая актриса второго плана. – Аркашка – слава тебе, господи! – выбил последние девчачьи грёзы. Всё, завязано! На фабрику подамся, на большой завод, к станку, человеком стану.
Но Мария Сергеевна не отставала с минусами, прицеливаясь на себя, и задала самый главный вопрос:
- А если твой пролетарий поволокёт тебя куда-нибудь в провинцию за длинным рублём? Тогда как?
- А так: надо будет – поедем, - не очень уверенно произнесла пролетарка.
- Из Москвы?
- А что Москва? – снова начала заводиться москвичка. – Что? Сплошняком девки из ТНТ и худосочные полумужики-полудевки из интернет-знакомств и фанатских банд, падающие насмерть от одного удара. Часовые давки в метро, автобусах и троллейбусах. Тебе нравится? Живём в спальниках как в тюремных камерах, отгородившись друг от друга, не зная соседей. Жрём всякую гадость, сдобренную всякими вкусовыми добавками. Знаешь Малышеву, что треплется про медицину по радио и телеку? Не слышала? Она, умница-разумница, придумала новый способ охмурения доходяг. Продаёт по всей России наборы продуктов для похудения, для поддержания веса и для набора веса, и заметь: московских продуктов в наборах нет! А мы жрём! А ты говоришь: Москва! На каждом шагу азиатские рожи. В Лондоне, вон, приезжие уже перевалили за половину, и у нас скоро то же будет. Москва становится не нашей столицей, а столицей кавказско-азиатской мафии. Олигархи и полуолигархи здесь не живут. Ребёнка из-за страха и расстояний намаешься возить в садик и школу. Неврастеника вырастишь.
- А театры, музеи, концерты, развлечения? – успела вставить Мария в страстный противомонолог. – Будешь там плясать под гармошку да завывать в тоске на завалинке с самогонным допингом.
Несговорчивая Верка, злобствуя на весь мир, снова фыркнула.
- Как же! Ты как будто здесь, в Москве, пропадаешь в музеях и театрах. Вспомни-ка, когда в последний раз была в Большом, уж не говоря о Третьяковке? Или паришься в консерватории? Да ни черта подобного! Торчишь, как и большинство москвичей, у телевизора, и вся твоя культура оттуда, из ящика.
Гостья выпростала ноги из-под стола, намереваясь встать.
- В тебе столько зла, что никакого мужика не удержишь.
Злюка так и взвилась.
- А ты! От тебя уже драпанул аж до Дальнего Востока!
Мария Сергеевна встала.
- Пойду я, пожалуй.
- Не держу.
На том и расстались.
Хотела сразу же рвануть в Третьяковку, но, разворачиваясь, раздумала, вспомнив о километровых пробках в центре. «Схожу позже», - решила, - «обязательно схожу, только в другой раз. Доеду на метро и завалюсь на целый день». Поставив «Опель» в гараж, зашла в ближайший супермаркет, набрала всяких вредных полуфабрикатов и довольная потащилась домой. А дома – опять тоска. Пришлось заняться генеральной приборкой и убить тоскливое время. Зато потом – что за счастье! – полежала в горячей ванне – там-то такой явно нет, там-то всё бани по-чёрному. Бр-р! Вылезла обновлённая и свежая. «Слава богу, меня звать некому, а если и позовёт, то, пожалуй, и… поеду, но только после того, как сыграю во всех пьесах Чехова. Весело рассмеялась, довольная мудрым решением, взяла томик любимого драматурга, уселась в уголке дивана в любимой позе йогов. Так, что мы имеем? Ну, конечно, «Вишнёвый сад». Варя – слабая роль, Аню – уже поздно, хорошо бы – Любовь Андреевну. Потяну? Почему бы и нет. «О мой любимый, мой нежный, мой прекрасный сад! Моя жизнь, моя молодость, счастье моё, прощай! Прощай!» - у Марии Сергеевны на глаза навернулись слёзы жалости к неудачливой героине. Утерев слёзы по-детски ладонью, она перешла к следующей роли – любимой Сони в «Дяде Ване». «Что ж делать? Надо жить! Мы, дядя Ваня, будем жить и проживём длинный ряд дней и долгих вечеров. Будем терпеливо сносить испытания, какие пошлёт судьба. Я верую, верую горячо, страстно…» - Мария Сергеевна глубоко вздохнула, представив себе, как бы она растрогала публику этим заключительным монологом. «Чайку» она почему-то не очень любила. Её роль в ней, конечно, Заречная. «Зачем вы говорите, что целовали землю, по которой я ходила? Меня надо убить! Я так утомилась! Отдохнуть бы, отдохнуть. Я – чайка. Нет. Я – актриса. Я теперь понимаю, что в нашем деле главное не слава, не блеск, не то, о чём я мечтала, а умение терпеть, умение нести свой
