Иерусалима. -
Вести. Иерусалим. 21. 07. 2005. С.2)
Среди подписавшихся - депутаты из партий Шинуй, включая и ее председателя Йосефа (Томи) Лапида, блока Мерец-Яхад, а также Амрама Мицна из Аводы.
Далее они потребовали от Ури Луполянского принести публичные извинения столичной общине сексуальных меньшинств, открыто высказаться про-тив любой формы насилия и перестать противиться проведению всемирного «Парада гордости» в будущем году в Иерусалиме».
- Вот так-так, то к небесам тянулись, а теперь сами небо на землю тянем, – подумала я. – Мол, хватит, пережили сексуальную «катастрофу» – это в священ-ных книгах наши ребята на вертеле вертелись, а мы вот гордо идем по Иерусалиму! Но кому могла прий-ти в голову сама мысль о проведении такого парада в святыне мира? Есть столько нерелигиозных горо-дов… Бросить плевок трем религиям разом, религи-ям, не принимающим ничего подобного? Налицо не утешающий явь факт: сам собою повисает над Иерусалимом «вопль Содомский и Гоморрский», и не проливается дождем сера и не летит огонь с неба от творящегося. Идет себе содомия* по Святой земле. И от святой земли нечестивый дым поднимается…
Впрочем… в этом чумном угаре порой угорают и случайно оказавшиеся люди… Только как разобраться в этом абсурде бытия, если мир поражен слепотою? И даже Авраам уже не ищет среди содомлян праведников?..
Зато, прорываясь сквозь галуты и гетто, несется священное «В будущем году – в Иерусалиме!», передернутое циниками под всемирный «Парад гордости» тоже в И-е-ру-са-ли-ме...
А что же тогда в Москве?.. Я с грустью отхлебнула еще глоток кофе. И взгляд сам собою вновь упал на эм с обломанной якорной "кошкой"…
• Содомия по Библии помимо зоофилии включает все половые извращения, в том числе и гомосексуализм. Это же значение оставалось вплоть до 20 века. В 20 веке понятие содомии сузилось до понятия скотоложство.
Россия. Москва. Кисловский переулок, 2000 год, апрель
Решения скорпиона бесповоротны. Вооруженный для жизни, он умеет защищаться, но боится атаковать.
Веб-страница гороскопа
В начале нового тысячелетия Ярис прибыл в Москву на похороны отца. За год до того умерла мать, и отец сразу сник. Из презентабельного неста-реющего мужчины в один день стал сухоньким старичком. За время их брака они корнями вросли друг в друга. Выросшие сыновья любили простран-ство свободных рассветов, а потому быстро вылетели из гнезда.
Ярис сидел на балконе родительской квартиры в старом Кисловском переулке и курил, глядя на проросшее каким-то чудом на крыше соседнего дома дерево, сквозь ветви которого проглядывали верхушки башен московского Кремля. Когда-то в этой самой квартире жил первый нарком здравоохранения Семашко. Потом она стала комму-налкой. Потом респектабельные иностранцы начали скупать дом «этажами».
Отец решил последовать их примеру, катего-рически отказавшись от жилья на Кутузовском прос-пекте, предпочитая правительственным домам деся-тиминутную прогулку пешком до Красной площади.
К тому времени дипломатическая карьера отца была уже на закате, и он также выкупил хоромы Семашко, перестроив в «евроквартиру», в интерьер которой даже вписался вытерпевший все режимы светильник светила медицины. Остальное было так же, как и у всех людей его круга: люстры с тяжелыми подвесками из богемского стекла. Рядом с диваном стоял торшер-бар, производства ГДР, прогибавший-ся под тяжестью бутылок с завидным многоцветьем этикеток. Чешские полки – от пола до потолка были забиты редкими подписными изданиями, среди кото-рых поблескивали золотые корешки издательства «Academia». Все это было родным и чужим одновре-менно. Он почти не жил здесь. Чувство долга по от-ношению к этому надежному дому было ослаблено. В очередной раз Ярис решил перечитать врученное ему адвокатом посмертное письмо отца:
«Ярослав! Я решился на это письмо только потому, что слишком люблю тебя и не имею права унести с собою тайну, которая может оказаться твоим спасением.
По роду своей службы я лучше других понимаю политическую нестабильность нашей государствен-ной системы, в которой возможно все – в зависимо-сти от того, кто пришел к власти.
Россия – великая победительница фашизма… Но она так долго и мучительно боролась за выживание в кольце враждебных стран и народов, что переродилась в советскую империю зла, чье самодер-жавие измерялось пространствами и патриархаль-ностью, и стало таким, какого в истории человечества никогда не было. Это приносило госу-дарству прибыль необыкновенную, но и моральные издержки собственному народу… И я сам был частью этой государственной машины, зная изнутри механизм политической системы. Но ее бесперебойный мотор заглушил во мне голос свободной личности, поселив страх перед волей вож-дей – страх, парализовавший желание быть свобод-ным, взамен на получаемый комфорт. И я привык к этому состоянию, как естественной части себя.
Сейчас Россия другая, открытая для циви-лизованного диалога с Западом и Востоком, но я не уверен, что так будет всегда. В России, как в «стране чудес», возможно невозможное, достаточ-но лишь одной заманчивой провокации.
Пока Советский Союз был «закрытым», я не имел права вносить смятение в твою жизнь и отягощать проблемой, которая при нынешнем раскладе может оказаться выходом из тупика, открыть дверь к спасению, если политический режим России изменится.
Ярослав! Ты не только гражданин России. Я оставляю тебе твое подлинное свидетельство о рождении. У тебя есть гражданство в Соединенных Штатах – по праву рождения. Ты можешь репат-риироваться в Израиль – по матери Саре Сандлер.
Ты можешь никогда не воспользоваться тем, что я тебе открываю. Я знаю, что помимо Москвы, которую ты по сути не знаешь, ты любишь Париж – город своей школы и университета, но помни, там – ты всегда проезжий, всегда турист. И сколько бы Франции не было в тебе, она всегда не с тобою».
Засвистел чайник. Ярис оторвался от чтения. Заварил чаю… Мысли путались. Ярис не представлял себя без Парижа, в котором вырос. Родители оплачи-вали его обучение в Сорбонне на экономическом факультете, хотя вся семья в это время уже была в Москве. Однако докторат по экономике давал поня-тие о товарно-денежных отношениях в реальном мире. Ярис же мыслил виртуальным пространством. В компьютерной графике он был виртуозом, прорвав-шимся в свой космос с зовущим Антаресом...
Маленькими глотками отхлебывая чай, он дочитал последнее наставление отца:
«Ты должен знать о своих отходных путях, которых нет у твоего брата Всеволода. Но ты старший и тебе уже думать… Впрочем, надеюсь, что у Всеволода этой проблемы никогда не возникнет: вы с ним слишком разные…»
Доктор Мордехай. Барселона – Париж – Александрия – Генуя. Первая треть XIV века
Скорпион – бунтарь при любом принуждении, непокорен до анархизма, если это не соотносится с его убеждениями.
Веб-страница гороскопа
Мордехай родился в семье образованных се-фардских евреев в Барселоне. Однако путь в универ-ситет был ему заказан. Их род в Аспамье не был достаточно знатным, чтобы открыть своему сыну дорогу в медицину, как сефардским врачам-евреям XI-XIV веков – Ионе Бен Ицхаку, Ибн Бикларишу, семье Бенвенисти: Шешету бен Ицхаку, Ицхаку Бен Йосефу и Шмуэлю.
Не было в их роду и родственников, торгующих драгоценными камнями и готовых материально поддерживать Мордехая, как поддерживали великого Маймонида. Наконец, соблюдение религиозных тра-диций в семье также ограничивало свободу поисков будущего ученого. И тем не менее желание проник-нуть в тайны естествознания, помноженное на мужество и волю, было для Мордехая всепоглоща-ющим. Ничто не могло стать преградой в достижении этой цели как всесжигающей атеистической страсти познания.
Чуждый схоластке в жизни, а тем более в науке, Мордехай покинул Барселону и появился в Париже. К счастью, несемитская внешность и достаточный кошелек позволили молодому человеку взять обычное французское имя Франс. Он поступил в Сорбоннский университет на медицинский факуль-тет, по сути отрекшись от своего имени и иудаизма, тяготившего, как любая религия.
Он был частым посетителем анатомического театра, где студенты тайком препарировали трупы, познавая тайны анатомии. В этом подвале к дипло-мам Сорбонны, точно зараза, прирастали сомнение и ересь, принижавшие благородное звание врача до грубого ремесла хирурга – цирюльника, возящегося с гноем и кровью. Но это немало не смущало его, поскольку помогало сократить разрыв между знания-ми и волей, приучавшей к действию.
Некоторые полагали, что непокорству ума посетителей анатомического театра соответсвовало и атеистическое непокорство плоти, приписывая им утехи, не уступающие в смелости медицинских трудов. Из уст в уста передавались всевозможные россказни, которые само собою менялись в зависи-мости от вкусов тех, кто пересказывал или придумы-вал их на ходу. Однако до определенного момента это не мешало духовному и профессиональному становлению молодого хирурга.
Но однажды произошло событие, круто изме-нившее его судьбу. На доктора Франса был объявлен розыск – по обвинению в убийстве мальчика.
Простаки и невежды относили историю со смертью мальчика к акту черной магии и столь же черного разврата со стороны доктора. Люди пообра-зованнее говорили, что гибель мальчика была случайной – в результате операции по переливанию крови (при несовпадении резус-фактора), невозмож-ной для уровня медицины того времени.
Так или иначе, этот смертельный исход в его медицинской практике на фоне тысяч смертей в те времена послужил поводом для выдвинутого ему инквизицией обвинения. Под плащом пилигрима Франс скрылся. Однако прецедент с мальчиком подтвердил его убеждение в том, что европейского опыта врачевания совсем недостаточно, поэтому он отправился за новыми знаниями в Египет – в город Александра Македонского. При жизни Великого им-ператора из пяти кварталов города два были еврей-скими! Во времена Мордехая Александрия была, прямо скажем, несемитским городом, хотя иногда евреи еще занимали государственные должности.
В XIV веке немало иудеев-изгнанников из Испании, включая купцов, ученых, раввинов, поселилось в этом международном торговом порте и центре науки.
Здесь, в Александрии, фатальное трудолюбие врача-естествоиспытателя словно помножилось на египетское солнце, как садо – мазохизм, как религи-озный фанатизм инквизитора, правда с противо-положным знаком.
Но было в Александрии нечто такое, чего нео-сознанно он не мог ей простить, как жестокости Ка-лигулы к евреям этом венценосном граде науки. Сефардскому выходцу уже не было в Александрии равных. И тем не менее оставаться в Египте ему не хотелось.
В век раннего Ренессанса многие из рассы-панных колен Якова устремились на юг Европы – в лояльную к евреям Италию, где в новой ауре мэтра медицины, но теперь уже под своим настоящим именем появился и доктор Мордехай.
Здесь евреи-банкиры начали подражать образу жизни людей Возрождения, увлекались литературой, искусством. Их духовная жизнь в Италии достигла поистине небывалого расцвета. Это было время известного каббалиста Менахема б.Биньямин Река-нати, поэта Эммануэля Римского,
