М` СКОРПИОНA

М` СКОРПИОНA

То, от чего можно отойти,
вовсе не является правильным путем.

Ли Цзы-чэн (1606-1645)

Красный Антарес. Израиль, 2000 год, июль

Я стояла на палубе теплохода и смотрела на звездное небо. Морской ветер дышал мне в лицо и будил самое сокровенное – надежды, которым так и не суждено было сбыться, но которые казались реаль-ностью в пространственных измерениях детства.
Мой отец был капитаном сухогруза на Черномор-ском флоте. Я обожала находиться с ним в рубке, особенно ночью, когда все едино – небо, вода, земля, как непостижимая космическая вечность. Но светятся маяки, проходящие суда отзываются смарагдами огней, обмениваясь сигналами и подсказывая друг другу безопасный путь, а еще мерцают далекие, холодные звезды – помощники мореходов в кромешной тьме.
Однажды, когда я находилась с отцом в рубке, он сказал мне:
- Посмотри, вон там, на юге, левее Весов, – четыре ярких звезды с пылающим красным Антаресом в центре. Это – созвездие скорпиона. Я смотрю на него чаще, чем в лоции. Ты родилась под Антаресом, что был у римлян навигационным. А у меня стал путе-водным дважды. Ты со мной на земле и море. И ты – со мною на небе.
Припомнить бы, когда это было? Невероятно, но сейчас, спустя годы, надо мной нависло то самое южное небо. И волны того же Черного моря ласкали судно, но… без отца в капитанской рубке … Наш теплоход направлялся к Хайфе, я чувствовала себя одинокой перелетной птицей. Искала глазами свой Антарес, как осколок детской мечты. Неужели я приближаюсь к отцу даже раньше, чем он о том думал?..
На палубе стоял мужчина лет 35-ти, высокий, тонкий, черноволосый, с бледным лицом, выделяв-шийся изяществом одежды, подчеркивавшей гибкость стана.
Он казался беспечным иностранным туристом среди угрюмых иммигрантов, плывущих из Одессы.
- На корабле важно быть в море и не видеть берега,– тоном бывалого путешественника заметил он, желая завязать со мною беседу. – Только тогда можно разглядеть едва различаемый в водной стихии свет отраженных звезд. Их отражения в ночной колышу-щейся глади вод не имеют ничего общего с астро-номией и реально излучаемым сиянием на небе. Астрологи утверждают, что наши судьбы начертаны на звездных скрижалях. На самом же деле мы получаем их отшумевший, едва уловимый свет. И путеводная звезда на небе не оставляет в печали бытия места для надежды…
Я вздрогнула от его слов, ощутив крепкий запах сигарет, перебивший на какое-то время привкус солоноватой волны. Мой собеседник бросил окурок за борт, тут же проглоченный черной водою, не успев слиться с ритмом искаженных звездных бликов.
Я чувствовала внутреннее расположение к своему собеседнику, поэтому сделала вид, что не понимаю смысла висевшей над нами таблички на английском языке, призывавшей не бросать окурки в море.
- Почему вы сказали путеводная? – спросила я, вспомнив об отце.
- Антарес – и моя звезда тоже, поэтому я по себе знаю о перипетиях скорпиона в этом мире и не только в этом… Давайте знакомиться. – предложил он.
Я – Ярис.
- Автомобиль или его создатель? – весело переспросила я.
- Нет. К Стране Восходящего Солнца отношения не имею. «Произвольный» Ярослав, – он мягко улыбнулся. – Следую в Иерусалим, родился, как теперь выяснилось, в Нью-Йорке, хотя «детство, отрочество, юность» прошли с родителями в Париже. Потом – Москва…
Сама манера общения Яриса, раскованность и непринужденность движений, словно намекали на привычную для него готовность к мимолетному при-ключению. И я с легкостью, точнее, с радостью, тут же попалась на крючок, желая освободиться от пси-хологического груза иммигрантских настроений на корабле.
- Вот любимчик судьбы! – не удержалась от удивления я. – А почему сюда едете?
- Вопрос закономерный. Но, боюсь, что на этом «белом пароходе» из Одессы ответ не отличается разнообразием: ре-пат-ри-и-ру-юсь. Хочу получить еще одно гражданство.
Не так давно я узнал, что моя настоящая мать – еврейка, родилась в Иерусалиме. Есть еще детали, в подробности которых пока преждевременно вдаваться. Но Иерусалим мне сейчас нужен – по ощущению. Я должен разобраться в себе... – он закурил.
Давно замечено, что в дороге едва знакомые люди рассказывают о себе больше, чем кому-либо. Не потому ли, что оказываются услышанными? Итак, Ярис продолжал: - Три месяца назад я узнал о себе нечто невообразимое. В течение долгого времени мой отец находился на дипломатической службе во Франции. Когда учился в МГИМО на последнем курсе и еще не был женат, его языковая практика проходила в Нью-Йорке. Там он влюбился в русскую эмигрантку, точнее еврейку, мать которой, то есть моя бабушка после концлагеря чудом осталась в живых, потеряв всех родственников во Вторую миро-вую. Она не вернулась в Советский Союз, а с образованием государства Израиль приехала в Иерусалим, где вышла замуж за отчаянного сиониста тоже из России. Русский язык в семье хранили.
Мама родилась в Иерусалиме. Но романтика построения еврейского государства, видимо, не очень ее привлекала.
Отслужив в израильской армии, она переехала в Нью-Йорк, став активисткой в русскоязычной еврейской общине. Их роман с отцом был столь неосмотрительно бурным, что я стал его материаль-ным продолжением.
Собственно этим и ограничивается моя ин-формация о матери. Знаю только ее имя – Сара Сандлер, так записано в моем свидетельстве о рождении. Знаю имя, которое она мне дала: Яир. Знаю место рождения: Нью-Йорк, штат Нью-Йорк, гражданство – Соединенные Штаты. Но пока еще не могу реально соотнести себя с этой информацией.
Отец не знал о беременности Сары. Впрочем, скорее всего, и не смог бы на ней жениться. Диплома-тическая карьера требовала крепкого, не вызываю-щего сомнений брака. Перед выездом в Париж он женился на проверенной работнице МИДа, ставшей ему верной спутницей жизни, чуткой матерью и идеальной женой.
Не знаю как, но отцу стало известно, что Сара Сандлер умерла во время родов. Он доказал свое отцовство, и тогда они с мамой усыновили меня, записав как Ярослава, рожденного в их законном браке.
Еще три месяца назад я понятия не имел, что она мне не родная, впрочем, и сейчас этот факт ничего не меняет в моем отношении к ней. Потом родился мой брат Всеволод, целеустремленный, организованный, бредящий карьерой военного. По окончании Высшей военной академии он служит на Дальнем Востоке и счастлив тем, что есть кому служить...
Если бы полгода назад мне рассказали обо всей этой невнятице, я посмеялся бы, как над сюжетом для «мыльной оперы». Но вот мой отец умер, оставив врученное мне адвокатом письмо и американское свидетельство о рождении, открывшее возможности, о которых я никогда не думал, и внесшее неизбежное смятение в мою душу.
- Значит, все-таки голос крови? – в задумчивости отозвалась я.
- Могила бабушки, – мрачно отшутился Ярис, – хотя, и голос крови тоже, но однозначно утверждать не буду. Сам должен во многом разобраться. Российское гражданство у меня есть, американское тоже, получу израильское, а там посмотрим, что за прок от такого джентльменского набора. Коль судьба мне дарит Иерусалим – приму благословенный дар небес…
К тому же для компьютерных графиков везде работа есть. Договорился с русскоязычным и англоязычным издательствами в Иерусалиме.
- А я даже не знаю, куда плыву. Вот смотрю на свой Антарес, и ни о чем он мне не говорит, разве что об отце напоминает. Вы говорите, что едете работать в издательство? Я журналистка. Может, и мне подска-жете, как трудоустроиться? Мне все равно куда.
В правой мочке его уха сверкнул крохотный рубинчик, словно алый Антарес на прицеле.
- Не знаю, что и как будет, но расспросить можно, хотя слышал, что у журналистов здесь хлеб без масла. Так как же вас все-таки зовут?
- Марина, морская значит. Помните у Цветаевой:

Кто создан из камня, кто создан из глины,
А я серебрюсь и сверкаю.
Мне дело – измена, мне имя – Марина –
Беспечная пена морская…

- Это для меня – высший пилотаж. Зато в детстве, когда мы однажды из Парижа в Москву к бабушке приехали, она мне про «Маринку курвастравницу» рассказала. Запомнил только по названию, очень смешливым и мудреным оно мне показалось, в жизни ни от кого не слышал. Так вот обозлилась Маринка-курвастравница на Добрыню за то, что он убил ее полюбовника Змея Горыныча, да и приворожила к себе Добрыню. А потом взяла и в тура его превратила.
- Подождите, подождите, Ярис. Так это же Цирцея из «Одиссеи»!
- Даже не буду вступать в дискуссию. Бабушка утвер-ждала, что все – на совести Маринки-курвастрав-ницы. Сестры Добрыни возопили к Маринке, чтобы та возвратила-таки ему человеческий облик. Маринка вернула. Но Добрыня казнил ее!
- А вот это нечестно.
- Конечно, нечестно. Это, как беспечные звезды, от-раженные в воде. Им дело – измена… Это – наш с Ва-ми скорпион, серебрящийся в морской пене. И мы – в клешнях не глиняной – каменной судьбы.
Неожиданно я почувствовала, что мы понимаем с ним друг друга с полуслова, как скорпион скорпиона.

Пять лет спустя. Иерусалим, 2005 год, июль

В этот день я была ответственной за выпуск газетного номера. В очередной раз вычитывала верст-ку и пила кофе из своего зодиакального бокала, похожего на морской лайнер, в правом верхнем углу которого чернело эм скорпиона со стрелкой вниз, казавшейся обломанной якорной кошкой.
Позвонил редактор и сказал, что есть халтура, за-платят, как за партийную агитку. Что ж, в Израиле – дело бывалое. Журналистика – она дама продажная, как та самая древняя профессия. Заказывали статью о параде гомосексуалистов в Иерусалиме…
Что ж, жизнь непредсказуема и порою поражает широтою нравов, далеко отошедших от завещанных нам заповедей, без комментариев язвительными реп-ликами. Даже завет «плодитесь и размножайтесь» и в Иерусалиме тоже теперь воспринимается не так однозначно. Видно сказывается веками сдерживае-мая тоска по радостному эпикурейству, разъедающая камень незыблемых твердынь столицы Б-га.
Ну, не нормально сегодня мужчине чувствовать себя мужчиной, а женщине женщиной. А мы, традиционные, не доросли до этой утонченной изысканности исключительной важности. Мы, обыкновенные, из чувства демократии, должны вынужденно принимать кульбиты раскрепощенных эпикурейцев. Сама жизнь, даже в святом Иерусалиме, диктует гуманное отношение к сексуальным меньшинствам, признание их общественной роли, свободу слова и действия, санкционированных демонстраций гомосексуалов, лесбиянок и трансвеститов. Под необычайно резким обращением в их защиту, направленным нынешнему мэру Иерусалима, человеку, прямо скажем, религиозному подписались 18 депутатов Кнессета. Обращение гласило:
«По нашему мнению, именно ваше нежелание, идущее, кстати, в разрез с рекомендацией правово отдела муниципалитета, разрешить проведение «Парада гордости» добавило масла в огонь и привело к вылившемуся в поножовщину насилию…
Вы религиозный человек и соблюдаете традиции… Однако как мэр вы должны понимать, что далеко не все жители города поддерживают ваши взгляды на жизнь. Для них парад гомосексуалистов, лесбиянок и трансвеститов представляет собою свободу само-выражения, а те, кто не хочет иметь с ним ничего общего могут просто остаться дома и продолжать молиться».
(18 депутатов Кнессета против мэра