зелёные, а у этого целых три глаза и красные», подумал я.
Мама поставила лампу на стол, и продолжила беседу с бабушкой.
Я негромко позвал:
- Гришка, Гришка…
Зверь заскрипел, и скрип был, как мне показалось, какой-то радостный.
Я осторожно прикоснулся к нему. Длинные волосы оказались жёсткими. Скорее всего, это были иголки, как у дикобраза, которых я видел на картинке в учебнике по биологии. А шерсть оказалась мягкая и пушистая. Осмелев, я погладил зверя. Он скрипнул и вытянул хобот к моей руке, но я сразу же её отдёрнул.
Он недоуменно скрипнул, и убрал хобот. Но глаза продолжали светиться в темноте. Они смотрели на меня. Это ясно чувствовалось.
- Ещё хочешь картошки? – спросил я.
Гришка скрипнул и опять протянул хобот к моей руке. На этот раз я руку не убрал. Пальцы на хоботе оказались прохладными и сухими. Очень нежно они ощупали мои пальцы, потом ладонь. Я взял ещё одну картофелину и подал Гришке. Скрипнув, он засунул её куда-то во внутрь.
Я уже смелее погладил его, стараясь не задевать иголок. Гришка хобот убрал и замер на полу.
- Смотри-ка, - сказала бабушка Пестимея. – гладит даёт. А ведь ни деду, ни мне не позволял. Сразу убегал.
- Чувствует, что Алёша зверей любит, вот и не убегает, - сказала мама.
Да, я любил зверей. Когда был маленьким, таскал домой бродячих кошек и собак, котят и щенков. Но отец не любил в доме живности и, не обращая внимания на мои скандалы и истерики, куда-то их уносил. Потом, когда я учился в первом классе, мама мне втолковала, почему не нужно приносить разную живность домой, особенно бродячих собак и кошек. Тесно нам было в однокомнатной квартире, а тут ещё живые существа. Но аквариум с рыбками я отстоял, так же как и жёлтого кенара в клетке. Правда, птичка быстро сдохла и непонятно почему. А рыбки ничего, прижились и прекрасно себя чувствовали в аквариуме. Тем более что множество приспособлений для нормального функционирования аквариума я сделал сам, с небольшой помощью папы. Но я всегда мечтал о собаке или кошке. А тут, у деда Амфила, столько живности! И необычный зверь – Гришка…
Я бы просидел с ним всю ночь, но мама загнала меня на печку спать. Я сказал Гришке: «Пока», и он, словно поняв, укатился на кухню.
И мне приснился сон, будто я разговариваю с Гришкой, и что у него, под шерстью, человеческое лицо, только вместо носа хобот и три глаза. А рот обычный, человеческий, с губами, зубами и языком. Говорили мы с ним во сне о разных пустяках, и я хорошо запомнил, что когда спросил: «Откуда ты?» – то услышал ответ: «Из параллельного мира…» С этим я и проснулся. Было темно, но мама с бабушкой снова находились на кухне, и оттуда доносились вкусные запахи.
Я стал вспоминать сон, и эти слова «Из параллельного мира…» сильно смутили меня. Как все мальчишки в этом возрасте, я запоем читал фантастику и вполне представлял себе, что означают эти слова. Но в данном случае они увязывались с Гришкой. Тем более что весь сон мог быть реализованным плодом моего воображения, только в форме сновидения.
Послышались знакомые скрипучие звуки и, высунув голову из-за занавески, я увидел на полу, возле печки, лохматый шар.
- Ты меня зовёшь? – спросил я шёпотом.
Гришка утвердительно скрипнул. Возможно, это было не совсем так, но я понял по-своему.
Слетев с печки, я смело погладил Гришку.
- Картошку хочешь?
Он вновь скрипнул, и опять же, с утвердительной интонацией.
Я побежал на кухню, где мама и бабушка Пестимея пекли пирожки, взял пару штук и дал Гришке. Никак не реагируя, что они горячие, он сунул их в невидимый из-за шерсти рот.
- Сам-то попробуй, - сказала мама. – А то ему скормишь свою долю, тебе не останется.
- Ничего, мама, я пока не хочу, - сказал я.
Так началась наша дружба с этим необычным зверем – Гришкой.
Куда бы я ни ходил, он катился следом. За дровами во двор, за водой к колодцу, за продуктами в амбар – всюду Гришка сопровождал меня. И в этом общении мы постоянно вели с ним диалог. Правда, был он односторонним, поскольку говорил я, а Гришка лишь поскрипывал. Но постепенно эти звуки становились вполне осмысленными. Я уже мог различать утвердительные и отрицательные скрипы, гневные и доброжелательные, просящие и радостные. Так что разговоры у нас приобретали довольно-таки осмысленную форму.
Мои братья пытались тоже подружиться с Гришкой, но у них ничего не по-лучилось. Тот на их призывы никак не реагировал или, если они уж очень сильно приставали, укатывался под кровать.
Две ночи мне продолжали сниться сны, в которых наша дружба с Гришкой как бы продолжалась. И в снах он всё более и более очеловечивался. Лицо стало вполне человеческое, лишь три глаза и нос-хобот немного портили его, вернее, делали необычным.
Фигура у него как бы проявилась в третьем сне и была она похожа на бочку, из которой торчали коротенькие ноги, шесть штук, и пучок извивающихся щупалец, очевидно, его руки. Во сне я его спрашивал, почему он выглядит не так, как я его вижу наяву. Он отвечал, что форма его в нашем мире одна, а в его параллельном мире – другая.
Как он попал в наш мир, Гришка не знал, но привёл веский аргумент: «Люди тоже пропадают…»
Каждое утро, просыпаясь от звуков Гришки, я всё больше и больше замечал, что начинаю понимать не только интонации, но и сами звуки. Они, как бы постепенно трансформировались во вполне понятные слова и выражения. Утром я уже уверенно знал, что Гришка будит меня словами: «Вставай, вставай, парень. Хватит спать. Мир вокруг такой интересный – всё проспишь, ничего не увидишь и не узнаешь. Вставай…» И я сразу соскакивал с печки…
Через три дня вернулись охотники. Были они чрезвычайно возбуждены, поскольку охота оказалась на редкость удачная: на двух санях приволокли две медвежьи шкуры и мёрзлые куски мяса. В обед все сидели за столом, ели медвежатину, а отец с дядей Лёней наперебой вспоминали охоту. Дед Амфил только посмеивался в свою чёрную бороду, да иногда вставлял кое-какие уточнения.
Медвежатина мне не понравилась. Жёсткая оказалась и с каким-то специфическим вкусом. Я на неё сильно не налегал, ел в основном картошку, но чаще тихонько толкал её в хобот Гришки, сидящего под столом. Кусок мяса он брать не стал и даже возмущённо проскрипел: «Чего это ты мне всякую гадость даёшь…»
Как я понял из рассказа отца, они наткнулись на медвежью берлогу совершенно случайно. Пошли-то охотиться на лося или изюбра. Но, посовещавшись с дедом Амфилом, решили поднять медведя и завалить его. Засунули дрыно в снежную дыру, которая образовалась от дыхания медведя, и начали шевелить туда-сюда. Поднялся страшный рёв, и из берлоги выскочили три медведя – как в сказке. Двоих-то сразу ухлопали, а третий удрал… Почему-то не пошёл на охотников, а убежал.
- Шатуном станет – опасно! – сказал дед Амфил. – Мстить будет. Медведи они такие.
- Мстить? – удивился я.
- А то, как же. Медведь – таёжный человек. Сообразительный. Особливо, ежели мать его или подругу убьёшь: сразу мстить начнёт. По следам ходить будет. Караулить везде…
- Да не бреши ты, старый, - замахала руками бабушка Пестимея. – Детей пугаешь…
- Чего их пугать. Предупредил только.
- Ничего, - сказал дядя Лёня. – Ружья будем заряженными держать. А лучше завтра с утра пойдём и вокруг хозяйства пошаримся. Авось подловим его.
- Во-во, - усмехнулся дед Амфил. – Авось… На авось как бы ноги протянуть не пришлось.
Ночью собаки несколько раз принимались дружно лаять. Кот Мишка беспокойно поднимал голову. А однажды соскочил с печки, разбудив меня своим отсутствием, сел на подоконник и стал всматриваться в темноту. Дед Амфил выходил из избы, и, сквозь дрёму, я слышал, как он сказал кому-то из взрослых: «Кажись шатун вокруг ходит. С утра нужно поискать его. Где-нибудь близко заляжет…»
Проснулся я поздно. Братья сопели носами рядом. Гришка меня не разбудил, но всё-таки приснился. Был грустный, ничего не говорил, а, только, смешно перебирая своими ножками, убежал куда-то далеко-далеко. С тем я и проснулся.
Мама сидела одна за столом, зашивала рубаху отца.
- А где все? – спросил я, подходя к столу. Мама улыбнулась, погладила меня по голове и сказала:
- Ушли. Бабушка скотину кормит… А дедушка с отцом и дядей шатуна ловят. Всю ночь спать не давал.
- Мстить приходил?
- Не знаю, - засмеялась мама. – Садись кушать. Я кашу тебе сварила, твою любимую – гречневую.
- Я с братьями поем. Они скоро встанут. Пойду во двор схожу.
Я надел фуфайку, валенки на босу ногу, накинул шапку.
- А где Гришка?
- Не видела его. Наверное, под кроватью сидит.
Я не стал его звать – захочет, сам вылезет – и вышел на крыльцо.
Солнце поднималось в морозной дымке. Воздух холодный и свежий заставил меня закашляться. На запорошенном снегом крыльце отпечатались следы взрослых, а чуть в стороне, по краю ступенек виднелись отпечатки лап кота.
Из хлева вышла с парящим ведром бабушка Пестимея.
- Давай помогу, бабуля, - предложил я, подскакивая к ней.
- Помоги, помоги, Алёшенька. Сохатым в корыто вывали. Сготовила им чуток отрубей на завтрак.
Ведро было не тяжёлое, из него шёл белый, не аппетитно пахнущий, пар. Загон для лосей находился почти у кромки леса. Когда я открыл калитку и вошёл туда, то увидел всех троих лосей стоящих в дальнем от леса углу. Они были явно чем-то встревожены: шумно втягивали носами воздух, беспокойно озирались и трясли ушами.
Вывалив варево из ведра в корыто, я сказал:
- Ну, чего боитесь? Идите завтракать.
Но лоси не двинулись с места.
- Чего там увидели?
Я подошёл к ограде загона, который был сделан из массивных, распиленных пополам, брёвен. Оглядел деревья в лесу. Показалось, что за огромным заснеженным кустом кто-то пошевелился.
- Эй, охотники! – крикнул я, подумав, что там сидят в засаде или отец, или дядя Лёня. Караулят медведя-шатуна. Скатав снег в большой плотный комок, я швырнул его в куст.
Что затем произошло, я до сих пор не могу подробно вспомнить. Но какими-то урывками, память кое-что преподносит…
Страшный рёв, от которого внутри у меня всё упало вниз, и что-то тёмное, огромное и лохматое, несущееся из кустов прямо на меня. Красная пасть и маленькие злые глаза. Я от страха побежал к лосям, словно надеялся на их защиту, но они заметались по загону. Почему-то вспомнились слова деда Амфила: «От медведя убежать трудно. Он на четырёх лапах, а ты на двух ногах…»
Затрещала сзади меня ограда загона. Я уже ощущал на затылке дыхание зверя. Или мне казалось. Страх сковывал мои ноги…
И вдруг рёв за моей спиной оборвался, превратившись в глухое рычание. Потом добавились другие звуки, до боли знакомые скрипы. И сразу же два выстрела и лай собак.
Когда я оглянулся, то увидел огромную тушу медведя и собак, яростно дравших его бока. Дед Амфил с дымящейся двустволкой перелез через ограду загона и отогнал собак.
- Алёха! – крикнул он. - Валенки одень! Чего оставил-то… - и засмеялся. Я понял, что это был смех облегчения. Мне, вообще, было странно видеть смеющегося деда Амфила.
Только сейчас я почувствовал обжигающий холод босыми ногами. Дед Амфил бросил мне валенки, и я мигом сунул в них ноги.
- Подходи, не боись, - сказал он. – Я так и знал, что придёт. Ночью всё вокруг затоптал, потом ушёл, и вернулся же, стервец…
Я подошёл ближе. Медведь лежал на животе, скорчившись и спрятав голову куда-то под брюхо. Кровавые пятна виднелись вокруг него. Но были и другие,
