Всем нам, грешникам, посвящается
(*Сюжет, который понравился бы Мэлу Гибсону)
На небе их называют «ангелы ада». Нет, это не лос-анжелесские байкеры, случайно попавшие в рай. В высшем суде они отстаивают души осужденных грешников, и суду приходится уступать перед соединенным натиском богословских аргументов и простого женского вопроса: «А вам их не жалко?». Добившись от судей признания: «Жалко!», оба с торжествующим видом направляются в ад выводить отвоеванные души. Люцифер не любит о них вспоминать, но при встречах неизменно раскланивается и любезничает, что не избавляет их от необходимости разыскивать души, перепрятанные в другие круги ада и вступать в стычки с наиболее строптивыми демонами. Когда эта несколько экзотическая пара идет по раю: он – в черной сутане и с ослепительно сияющим крестом на груди, она – в золотистом корсаже и пестрой широкой юбке, не доходящей до щиколоток, новички, только что попавшие на небо, открывают рты от изумления и допытываются у ветеранов, что связывает два столь непохожих существа. «Работа», – скупо отвечают ветераны, уклоняясь от дальнейших расспросов, ибо рай – единственное место в мироздании, где действительно не поминают прошлое.
А прошлое этих двоих было бурным и, пожалуй, кое-что об этом стоит рассказать. Тем более, земную их судьбу многие и так знают. А вот что произошло с ними за гранью, отделяющей души от тел, придется прояснить.
Крест
Он мог поклясться, что ощущает его. Кожей? Телом? Бог его знает чем, ибо тела уже не было. Но крест был, и он ощущал его колючее прикосновение.
Клод Фролло, бывший архидиакон Жозасский, летел по темному тоннелю. Горячий смерч закручивал его в спираль, – так щепка, попавшая в водоворот, стремится к центру воронки. Фролло знал, куда несет его душу этот смерч. А разве он ждал чего-то иного? «Оставь надежду…» Он давно ее оставил. Все правильно. Логично. Справедливо. Вот только крест… Как он оказался здесь? Как попал из той его жизни? Хотя крест-то непростой. Два шипа, ощетинившиеся мелкими колючками, соединенные грубой и тоже колючей нитью, взяты из тернового венца Спасителя.
Фролло помнил тот день, когда его наставник, старый и кроткий отец Бернар, торжественно надел на своего ученика реликвию, доставшуюся от высокородного предка, соратника Людовика Святого. Суровые добродетели молодого священника заслуживали такой награды. Позднее, когда кровь в нем начинала кипеть и биться о жилы при виде хорошенькой женщины, он просто прижимал крест к груди, и боль возвращала разуму ясность. Но однажды не помогло и это… С того дня Фролло забыл о кресте. А зря. Крест стал причиной его гибели. Не тяжести архидиакона не выдержал водосточный желоб собора Парижской Богоматери, – к тому времени он так высох, что почти уж ничего не весил, – он не выдержал тяжести его грехов, которые крест овеществил, утяжелил и сбросил на камни мостовой вместе с их жалким пристанищем.
Но, уничтожив греховное тело, крест не пожелал расстаться с еще более падшей душой. Почему? Может быть, отец Бернар не забыл лучшего ученика и продолжал молиться за него на небе? А, может быть… Фролло даже засмеялся такой нелепой мысли. Она за него точно молиться не станет. Хотя бы потому, что не знает, как это делается… Она, должно быть, уже в раю. Как и его верный слуга, его горбатый убийца. Оба слишком много перенесли на Земле – судить их просто не за что. С младшим братом, слава Богу, он тоже не встретится. Жеан, конечно, грешил, от души грешил, но это были грехи заурядные, вполне человеческие – начни взыскивать за такие, и все, кому еще не стукнуло тридцать, посыпятся в ад, как перезревшие груши.
Фролло поймал себя на том, что всех их жалеет. Поздно, конечно, но он чувствовал раскаяние. Ожесточение уходило, и его место заполняла печаль. Сколько же всего наросло на его душе за короткую, в общем-то, жизнь. Теперь эта шелуха слетала под порывами страшного смерча, затягивающего в воронку. Ведь был он не только неудачливым алхимиком и еще более неудачливым влюбленным, – он был врачом и экзорцистом, исцелял тела и души, и демоны бежали из бесноватых, порой едва заслышав его голос.
«Брат Клод», старший брат, заботящийся о слабых и глупых, – вот его суть, его великий магистерий. Но в материальном мире всякая суть искажается, а он поверил искаженному изображению и, вместо того, чтобы отойти от зеркала, уподобился тому, что увидел в нем. Как же посмеялся над ним Сатана. Как смеется теперь, когда все кончено.
Все? Но зачем же тогда с ним этот крест?
Грехи наши тяжкие
Горячий вихрь стих. Клод Фролло увидел идущий из темноты багровый свет. Он падал на серые волны реки, мчавшейся среди серых, грязных берегов. Фролло стоял у переправы через Ахеронт. В грязи у его ног прыгали какие-то существа, напоминавшие блох, но размером с жабу. Одно из них подскакало к архидиакону и попыталось впиться ему в ногу. Тот бесцеремонно отбросил мерзкую тварь в сторону.
– Вам положено их бояться! – пробурчал Харон, причаливая лодку к берегу.
– Чушь! – возразил архидиакон. – Это даже не бесы, это – зримое воплощение моих грехов. Признаю, что они омерзительны, но бояться их… Увольте!
– Не бояться греха – как это на вас похоже! – Харон положил весло в лодку. – А вот девица совсем оцепенела от страха.
Фролло оглянулся и замер от неожиданности. Рядом стояла растерянная Эсмеральда. Она выглядела совсем как при жизни. Белая одежда, в которой ее вели на казнь, исчезла, и на ней была все та же пестрая юбка, в которой девушка танцевала на площади перед собором. Она с ужасом смотрела то на архидиакона, то на Харона, то на отвратительных жабоблох.
– Зачем опять она? – тоже растерянно спросил Фролло. Ее он совсем не был готов встретить в преисподней.
– Почем я знаю? – пожал плечами Харон. – Мое дело – перевозить грешников на тот берег, а не спрашивать, откуда они берутся на мою голову. Раздевайтесь! Тряпки оставите на берегу. Туда – только в первозданном виде.
– Будем считать, мэтр Харон, что Господь нас так и создал: меня – в сутане, ее – в чем видите, – Клод Фролло уже пришел в себя и заговорил с демоном тем любезно-снисходительным тоном, который так бесил его старого знакомца, королевского медика Жака Куактье.
Харон был не любитель пререкаться. Он отвязал спавшего в лодке Цербера.
– Порви обоих и принеси сюда! – приказал адский старикан. Цербер бросился на архидиакона и…плавно приземлился у его ног. Харон не верил глазам – трехглавый пес улегся у ног Клода Фролло, помахивая хвостом.
– Вы часом не… – начал он.
– Нет, – перебил его архидиакон, – единственное, чего я не делал в жизни – это не продавал душу дьяволу за власть над мелкими бесами. Просто, в отличие от других ваших посетителей, я еще не забыл, что при жизни был экзорцистом. А теперь завершим нашу затянувшуюся дискуссию. Либо вы перевозите нас на наших условиях, либо вызывайте Люцифера.
Перевезти на тот берег одетых грешников было вопиющим нарушением инструкции. Но вызывать самого владыку преисподней…
– Мэтр Харон, ваш сюзерен одобрит ваш поступок, вот увидите. Он же умный, – Клод чуть не сказал «человек». – Сутана – знак благодати, носителем которой должен быть священник. Значит, мне она будет вечно напоминать о том, чего я лишился. Это умножит мои страдания в аду, что, собственно, вам, бесам, и нужно.
Фролло удивлялся сам себе. Он только что погиб лютой смертью от руки приемного сына, которого если не любил, то, по крайней мере, иногда жалел, погиб, потеряв перед этим все, что было ему хоть сколько-нибудь дорого. Позади у него – безнадежная жизнь. Впереди – безнадежная вечность. И вот он стоит тут и препирается с Хароном, словно на богословском диспуте. Перевозчик грешных душ решил, что в архидиаконе говорит дьявольская гордыня. Эсмеральда подумала, что ее преследователь просто не хочет, чтобы она видела его голым («Видно, и в самом деле показывать нечего», – мелькнула в голове мстительная мысль). На самом деле Клод Фролло не хотел обнаружить крест, хотя тот жег его под сутаной. Если крест не оставил его, то и он не выдаст святыню демонам.
– Черт вас, людей, разберет. При жизни вы сами как бесы, когда уже поздно, становитесь ангелами. Ну, да ладно, – Харон решился. Если на том берегу заметят проволочку с доставкой грешников, по головке не погладят. – Давайте как есть, только быстрее.
Фролло решительно направился к лодке, распугивая копошившихся на берегу уродцев.
– Идем! – он протянул руку Эсмеральде. Та отвернулась.
– Пошевеливайся, дура! Мы и так опаздываем! – рявкнул Харон.
Девушка попыталась сойти в лодку сама, но поскользнулась и чуть не угодила в реку. Клод подхватил ее.
– Уйди! – она рванулась из его рук.
– Куда же я уйду? – чуть насмешливо спросил Клод. – Вот вы еще, пожалуй, сможете уйти. Будем надеяться, что тут просто ошибка.
Провалиться ему на месте
– Здравствуйте, мэтр Фролло!
– Здравствуйте, мессир Минос. Надеюсь, вы не сердитесь на нас за то, что мы заставили себя ждать.
– Полноте, мэтр, мы ждем вас пятнадцать лет и, признаться, до последнего не были уверены, что дождемся.
Голос звучал мягко и вкрадчиво. «Как у королевского прокурора», – подумалось архидиакону. В мерцающем багровыми отблесками полумраке угадывался огромный трон, а на нем – сухонькая невысокая фигурка. Голову закрывала маска из чистого золота, только борода отливала лазуритовой синевой.
– Не были уверены? – удивился Фролло. – Неужели дело о моей душе не закрыли сразу после того, как ее арестовали у старухи Фалурдель? – он показал на безучастно стоявшую рядом Эсмеральду.
– Ваше дело, дорогой мэтр, не было закрыто вплоть до того момента, когда вы столь неудачно заулыбались при виде повешенной девушки. Тут уж, понятно, наверху от вас вынуждены были отказаться. Признаться, меня эта ваша страсть несколько разочаровала. Я бы еще понял честолюбие, жажду власти, атеизм, наконец. Но поддаться такому ординарному пороку, как вожделение к молоденькой красотке… Вот уж, простите, поистине, связался черт с младенцем.
– Моя вина. Но объясните мне, мессир, что младенец здесь делает? Если только это не призрак, специально созданный, чтобы вновь распалить мою похоть.
– А где же ей еще находиться? В раю? Ее рай – Двор чудес и любовь красавца-офицера.
– Помилуйте, мессир Минос, жить среди бродяг и любить офицера – еще не смертный грех. Для таких душ существует чистилище.
– Помилуйте, мэтр Клод, в чистилище исправляют совершенные грехи, а она не грешила. В то же время она не праведница. Никто даже не знает толком, к какой вере она принадлежит. Похоже, до сегодняшнего дня она твердо верила только в то, что очень мила и все ее любят.
– Я свидетельствую, что она хотела принять христианскую веру и даже просила об этом пресловутого красавца-офицера.
– Мэтр Клод, будь ее офицер финикийцем, она пришла бы поклониться Молоху. Такие намерения не засчитываются. Словом, наверх ей ходу нет. Но, поскольку в вечности торжествует справедливость, то девушка будет избавлена от вечных мук. Она отправится в хорошо известное вам отделение, именуемое Лимбом, и будет обитать
|
