– Мы ж его:
«Ручеёк» – называем,
и только.
Фантастические кораллы,
в огромном сойдясь ожерелье,
украшают балконы,
как женщины – шеи.
И – прекрасней того! – вкус имеют и запах.
– А его называем мы:
«Перец» –
и только.
В мягком желтом капроне песка
и в зеленом нейлоне травы он,
не тратя усилий,
поёт
переливчатым, чистым сопрано.
– А его мы:
«Родник» – называем,
и только.
О цветастом огромном
живописи полотне,
что, полсуток спустя,
обращается черной гравюрой,
– «День и ночь» – говорим мы спокойно,
и только.
Настоящее чудо! –
зовем:
«Голова».
Самый полный тайник! –
называем мы:
«Сердце».
Мир шагающий! –
мы говорим:
«Человек».
И – горе мне,
горе вам! –
после этого смеем
говорить о себе мы:
«Поэт!»
Я И НОЧЬ
Всё позволено ночи,
а мне – никак нет?
...И стираю я тот рекламный совет,
мол,
«удобно,
надежно
и выгодно
деньги хранить в сберкассе».
(Имел бы я деньги,
я понял бы это сам!..)
... И я открываю
на ночь закрытые магазины.
Всего нужнее мне курево,
но очень хотелось бы мне,
чтоб его продавала та девушка,
глаза у которой
неопределенного цвета,
имя которой неизвестно мне,
сердце которой закрыто для меня,
как полный этот магазин.
Я не знаю ни вкусов ее, ни желаний,
но очень хотелось бы мне,
чтоб она
смогла полюбить
некрасивого даже
мужчину...
Всё позволено ночи, а мне – никак нет?
... И я говорю те слова,
и держу я те речи,
что в жизни не мог говорить и держать.
... И я повторяю запретные,
стыдного смысла слова,
с их нестыдной поэзией,
что накопилась веками.
... И вхожу я в те двери,
которые были всегда
закрыты передо мною
и перед теми открыты,
цену которым
я знаю отлично,
но не скажу и сегодня, –
даже сегодня, когда
мне позволяется всё...
... И прохожу я в те двери,
и словам своим право даю,
то, что имеет женщина,
которая больше не любит мужа
и кроме того – понимает,
за что его больше не любит.
Она знает одно
и не знает другого.
Не знает,
что можно прожить без любви,
и знает,
что, как бы там ни было,
но никогда
она не пойдет на измену…
Всё позволено ночи!
А мне – никак нет!
* * *
Когда я был занят земледелием на Марсе,
сидя в узкой моей комнатушке,
дверь моя вдруг
подверглась опасности грозной! –
Это тихо стучала она.
Я почувствовал это,
как чувствуют птицы
приближение дальней грозы.
Как спешат они в гнёзда
в такие минуты!
Но поскольку в тот миг
я в своем находился гнезде –
ничего не осталось мне сделать,
как с испугом захлопнуть глаза.
Я последовал,
может,
философии страуса,
но она-то охотник,
она не ждала моего:
«Войдите!» –
и вошла,
как влетела,
сама.
Боже мой!
Ведь я только сейчас занимался
земледелием мирным на Марсе!
А теперь вот исчезли
пшеница и теплый ячмень.
И осталось – пшеничного цвета лицо
да на шее,
Тайны смерти нет.
Алкоголь. Но как-то неловко было это афишировать. Я неоднократно спрашивал его сына от первого брака о смерти, он и сам пил и указывал на бокал.
Похоронили его так, как он и желал. Не надо думать, что Пантеон - мечта. Жизнь мечта, а Пантеон или нет, усопший этого не видит, и не суть это важно.
Приведу боллее наглядный пример. У Армении было 4 династии царей, и нет ни одно могилы царя. Войны все стирали.
Есть только одно слабое место в произведении "Несмолкаемая колокольня"
Вдруг турки признают геноцид, что тогда?
Хотя это из области фантастики. Ибо признав геноцид надо платить деньги, те деньги, что были конфискованы и т.д.
А эта сумма с процентами за сто лет, больше стоимости самой Турции.
Но, возвращаясь к Паруйру Рафаэловичу, нельзя не отметить его гениальность.
Да, он был великим поэтом, но, вино, женщины и курение - страшные спутницы, которые рано или поздно похитят гений и уведут в свой мир теней.
Мир и покой душе ВЕЛИКОГО ПОЭТА.