Бычий смех

разоряясь на всю улицу, что, мол, землячки плохо работали? В таком случае Коля вообще бы мог им ничего не платить. Собрал бы этих лохов, наподдал бы им, так они ему огород бы вылизали. Но одно дело по куражу  балбесов гонять, другое дело  эксплуатировать. Тут разница есть. Так что все ожидаемые кем-либо в нем перемены так или иначе требовали шага через себя. А этого Коля не понимал. И на призывы жены, мол все живут и ты давай, лишь отмалчивался.
 И вообще, нынешние преображения многих знакомых его пугали и вызывали какую-то брезгливость. Вот сосед — Валерка Пантелемонов. Да, это тот пионерский вожак, которому Коля еще в школе рыло начистил. Он хоть и подловатый был, прикрываясь всякими правильными идеями, но всегда гнул свою линию и методов не менял. Если с кем-то у него не ладилось, то он этого не скрывал и не отступал, добиваясь своего. После драки он  с Колей почти не разговаривал. Ничего не изменилось даже когда они стали взрослыми и Валерка, окончив институт, вернулся домой работать в колхозе агрономом. Коля в какой-то мере даже уважал Пантелемонова. Человек держался своего пути и не вилял. Но вот страна перевернулась, а следом за ней и родная Моховка. Колхоза нет, птицефабрики нет и все — от начальников до последнего сторожа - остались не удел, выживали как могли. Вот тут-то и  пришло время сюрпризов. Когда выбирали пастуха для общественного стада и стало понятно, что все хотят видеть на этом месте Колю, то Валерка пришел к нему, чтобы договориться, мол, давай пополам — день ты, день я. Гость долго уговаривал хозяина и даже умолял, но тот отрезал: «Будет как народ решит».
 Валерка ушел, а Коля так и остался сидеть за столом  с лицом человека, нашедшего в супе муху или двухвостку. Он не ожидал, что человек, ни в чем особо не нуждающийся, ради денег, и совсем небольших, может так унижаться перед тем, кого в упор не замечал тридцать лет к ряду, кого считал ниже себя, над кем когда-то был начальником. Зарплата пастуха не делала для него погоды. Осенью он скупал мясо по соседним деревням и перепродавал его, а в другое время нанимал бригаду и пилил дрова, которые развозил соседям на тракторе и грузовой машине, доставшиеся ему при шапошном разборе имущества птицефабрики. Просто у него было много свободного времени, а кроме этого сын-лоботряс, которого и надо было пристроить.
  Той водки, что принес Валерка, Коля так и не пригубил. Было противно. Бутылка, кстати, до сих пор где-то в шкафу стояла. И даже сейчас, когда Коля болел и оставался дома один, его не тянуло втихаря накапать себе граммов пятьдесят. Может быть если там была какая-нибудь другая бутылка он бы уже давно себе  налил.
   Коля повернулся на кровати и посмотрел в окно. По улице проехал, пыхтя и чихая, старый трактор. Потом прошли две горластые соседки, которые не затыкали ни на секунду. Пацаны на велосипедах пролетели. Следом цокал конь Пантелемонова. Стук его копыт Коля знал. Хозяином ехал верхом и как всегда смотрел куда-то вдаль и никогда по сторонам. «Легок на помине», - буркнул сам себе Коля. И он вспомнил тот разговор за бутылкой. Вернее мольбы Валерки, которые Коля безжалостно остановил отказом. Пантелемонов ушел, но как-то странно. Будто бы не было никакого разговора, а после он еще и стал всегда здороваться, и не просто привет-пока, а как-то очень сердечно и глубоко. И казалось будто он чего-то ждет: мол, совместно пасти не получилось, но ничего, мы еще что-нибудь организуем. Так что Коля только удивлялся: какие-такие выводы сделал сосед, как такое может быть? Раньше он такого в людях не видел. Неужели от него ждут чего-то подобного, бродило где-то в душе. Нет пластилиновым  Коля быть не сможет.  
   «Эх, не жили хорошо и нечего начинать, - развеселил он себя, - детей в люди вывести, выучить, и ничего больше не надо». И он вспомнил как со стакана воды, который Татьяна подала ему шестнадцать лет назад в столовой и началась их безумная любовь. Там было все: встречи под луной за огородами, слухи и сплетни по всей деревне, шумные разводы с драками и руганью, а потом громкая свадьба и рождение двух пацанов. Так уже не молодые молодожены скрепили свой союз. Старшему уже четырнадцать.   Добрый, спокойный парень, руки золотые. Младшему тринадцать. Тот  на месте дыры крутит, не одной драки в школе не пропустил.  Ну, весь в отца. Младшему Пантелемонову, кстати,  прохода не давал, а тому уже пятнадцать.  «Он вам еще покажет!» - ликовал Коля. Его младший в добавок еще и учился неплохо. Недавно районную Олимпиаду по иностранному языку выиграл. Коля в школе по английскому только нихт ферштейн знал, а этот погляди — чешет и все тут. «Да, он вам еще покажет! - поддакивал себе Коля, - ох покажет. А что, между прочим пацаны-то вместе держатся — это хорошо, я их чему надо научу, остальное сами сообразят». Повернувшись на другой бок, Коля вспомнил своих братьев и сестер. Дня не проходило без ссор, крика и драк. «И зачем мне быть как кто-то, пусть они будут как я, - просветлел Коля. - И у кого есть такое как у меня?»
  Он сладко уснул, а через час проснулся бодрым, легким. Все прошлое было каким-то далеким и его не касающимся. Шевцов был где-то на задворках. Нет, Коля не простил его и не забыл свои душевные муки, когда пытался и не смог определиться с отношением к старому корешу. Просто он взял себя в руки, а Шевцова положил далеко в память до лучших времен. Коля по своей природе не мог очень долго находиться в состоянии неопределенности, потерянности. Как когда-то в молодости, когда он  не пропускал потасовок, драк, а то и откровенных побоищ, где, если прикинуть, ну, раз десять, это точно, если не больше, его могли убить или покалечить, он всегда выходил победителем, потому что лучше врагов умел собраться и даже предвидеть начало и развитие событий, так и сейчас, мобилизация не покидала его, в нем всегда был предел, за который он боялся уйти, да он и не знал, что там делать. Еще в секции бокса тренер пророчил ему самое, что ни на есть, радужное  спортивное будущее, разглядев опытным глазом способности сельского парня.
 Коля продолжал болеть с наслаждением. Ему понравилось болеть, особенно когда известно, что ничего страшного нет. К концу недели он так насобачился быстро укладываться спасть, что семья только удивлялась: мол, вот только что с нами ел, потом таблетки принимал, и уже его нет. А где он? Он в постели. Высунув из-под одеяла горбатый нос и подбородок с рыжеватой полуторанедельной щетиной, Коля лежал с закрытыми глазами, и сладко посапывал, даже если и не спал. Это умиляло Татьяну. Она заходила, смотрела любящими глазами на мужа, тихонько сдвигала шторы на окне и незаметно выходила из спальни, оставляя благоверного наедине с вожделенными воспоминаниями и думами. А, Коля тем временем продолжал нырять в омут с мостка, скакать на лукавом Серко, любоваться волосами тети Веры, выбивать в бесконечных потасовках чьи-то зубы  и уже который раз неожиданно встречать в столовой свою безумную любовь – Татьяну, с которой вырастил и своих, и ее детей, а теперь еще поднимал двух совместных.
   В субботу в предвкушении бани Коля дремал особенно сладко. С умиленной улыбкой он очередной раз мысленно подставлял свое лицо под отворот тете Вере и блаженно вдыхал ее запах. Потом вдруг ему явился назойливый бык фермера Шевцова и Коля погнался за ним, чтобы точным ударом бича разорвать сраку  наглеца. Следом за быком прибежал черный конь и Коля, не сдержавшись, прыснул глухим смехом, вспомнив морду быка, смотрящую на него, оказавшегося в положении прокладки между кобылой и  жеребцом. Столь неожиданный прорыв чувств наружу напугал дремавшего Колю, и он проснулся с мыслью, а не видел ли кто случаем его веселья. Это было бы, по его мнению, лишним. «Никого», - обрадовался он, поворачиваясь на правый бок и натягивая на голову тонкое одеяло. На кухне пофыркивал кран, лилась вода, брякали стаканы и вилки – Татьяна мыла посуду. Этот тихий монотонный звук и запах варившегося компота из сухофруктов почти убаюкали Колю, но тут брякнула дверь, и послышался грудной женский голос, правда, слов нельзя было разобрать.
  - Его еще не хватало, - брезгливо процедил Коля, по голосу узнав, что это не соседка, а Гена Шумкин, впрочем, для него он всегда, что баба. «На бутылку клянчит француз! Совсем оборзел… позабыли они там меня…», -  прикидывал Коля. Конечно, можно было встать, шугнуть Генку, но вставать Коле не хотелось, зато почему-то вспомнилась школа и Шумкин. Они учились в параллельных классах – тогда в деревне детей было много. У Генки всегда было много кличек, а французом его прозвали за то, что он картавил, но всем объяснял, что это модно, это по-французски. Он всегда отличался какими-то бабскими замашками, а, кроме того, физической слабостью и неуклюжестью, что в глазах остальных мальчишек было отвратительно. Его периодически шпыняли, правда, без особой злости, так как в  Генке, по деревенским понятиям, были и хорошие черты. Он никогда не держал зла на обидчиков и не выдавал их, и вообще, никогда и никого не выдавал. А еще с ним было нескучно. Шумкин и дня не мог прожить без какой-нибудь выдумки, чудачества или изобретения. Одно время он смешил всех тем, что пил кофе по утрам во дворе, надев халат и сеточку для волос, за что его прозвали интеллигентом. Кадр был что надо: куры кругом клюют и серут, и он на рваном кресле мусолит кружку отвислыми губами. А как-то в сентябре он вытащил во двор из сарая дельтаплан – большое треугольное крыло из труб и толстого брезента. Полет с горки за речкой не удался – аппарат сложился. Генка ходил с гипсом и новой кличкой Икар. А весной он собрался запускать метровую ракету. Школа в одночасье опустела, а на той горке, с которой Икар стартовал на дельтаплане, образовался сход. По расчетам  Икара ракета должна была упасть на свежевспаханное поле. Но она резко стартовала – чем, кстати, обеспечила невиданный подъем авторитет своего конструктора, - и как стрела метнулась в деревню. Атака пришлась по крыше сарая тогда еще не шибко старой Мехеехи. На ее истошный крик сбежалась вся улица: дом от огня отбили. Зато в сарае сгорели куры, петух и несколько кроликов. По улице тянуло паленым. Уже к вечеру Шумкин обзавелся еще парой кличек – космонавт и пожарник, а кроме этого, синяком под глазом. Узнав, что сын спер два килограмма пороха и  оставил впроголодь дальнюю родственницу, взорвался даже самый спокойный и рассудительный человек в деревне - колхозный агроном Владимир Андреевич Шумкин. Вспомнив это, Коля умилялся: «Битого Генку жалела вся школа, такого до этого еще не было».
        - О чем с ним так долго можно говорить?  
        Послушав бубнение за стенкой, Коля опять начал размышлять: «Вот Генка, вроде балбес и баба, а вроде и вполне полезный человек. Не обижается.  Можно людей пересматривать, разбираться с ними, но обижаться нельзя. Так слабаки делают. Вот еще – Генка всегда помочь готов. Когда помощь предлагает, бывает привязчивым, но если помогает, то помогает. Языком лишнего не метет, в чужие дела не лезет, не сплетничает. Да, честный парень… А как ему иначе, он балбес по жизни, куда ему в серьезные дела лезть. За яйца если возьмут, так ума и духу не хватит отвертеться. Вроде большой уже, а как ребенок. Говорят, когда его родили, то