ИГРЫ С МИНУВШИМ Гл. 4 Моё тихое убежище

этот великий праздник, я и сделала эту запись, по которой потом написала рассказ «Лимон на снегу». А тогда шло очередное наступление на религию, - закрывали храмы, прятали в лагеря священников под «мудрым руководством» ЦК и её первого секретаря Никиты Хрущева, который пообещал показать стране «последнего попа».

«Снег почти растаял, но за ночь деревья густо покрылись инеем. А тут еще вспыхнуло солнце, ударил морозец. Красота!
...Вот я и не работаю в библиотеке, - мама настояла на этом. Как-то сказала: «Прямо на глазах моя девка таить, и настолько слаба стала, настолько!.. Того и гляди чахоткой заболеить!»

Приходя с работы, я сразу ложилась, - не было ни сил, ни желания даже поесть, - и мама вначале отпаивала меня чаем из ложечки, а потом я вставала и ужинала. Почему так уставала? Может, потому, что мой начальник майор Михайленко часто доводил меня до слез, заставляя делать то, что казалось унизительным, - разносить по домам газеты, за которыми офицеры в этот день не пришли в библиотеку. А, может, выматывали те двенадцать-пятнадцать контрольных работ, - уже училась заочно в Ленинградском институте Культуры, - которые надо было написать и отослать в институт.  А еще каждый день надо было помочь маме на парниках, в огороде, да и на танцы успеть, - заходили подружки, ждали, - так что, мама была права: я таяла день ото дня, и уже пропадало желание ходить в парк, в кино, а только забиться в какой-либо уголок и лежать, лежать.

«Прочитала «Маленького принца» Антуана де Сент Экзюпери* и будто бы утолила жажду из светлого родника.
... Сегодня приезжал к нам на черной «Волге» Владимир Константинович Соколовский, первый секретарь Обкома по идеологии, - Виктор редактирует его рассказы, готовит их к изданию. Какой он красивый и умный!»

Мой родной дом… Вместо забора - кусты жёлтой акации, перед ним - поляна, покрытая муражком, упругой травкой с мелкими плотными стебельками и листочками, которая быстро отрастает, как её не вытаптывай, возле дома – огород с грядками и картошкой, в доме – тюлевые занавесочки на окнах, ситцевые – на дверях, мебель… если можно её так назвать, соструганная и сбитая братом.
зИ вот к этому тихому обиталищу подкатывает чёрная «Волга»… Теперь обилие машин – привычное дело, но в то время они были редкостью, а на таких «Волгах» ездили только работники Обкома партии… И неё выходит совсем ещё не старый седоватый, красивый мужчина в золотых очках и одежда на нём – не только для того, чтобы было тепло (как мы привыкли), но еще и красива. Мужчина приветлив, говорит необычно, умно!.. Ну, как было мне, романтичной провинциалке, не плениться «всем этим»!

«Снова приезжал Владимир Константинович. Когда увидела, что выходит из машины, то сердце забилось и покраснела. Да и он так смотрел на меня!.. Привез нам с мамой коробку конфет и букет роз».

Смотрю на фотографию Владимира Константиновича… Уж и не помню, когда и где фотографировала? Но тогда он уже в Обкоме не работал, а был секретарем местного Союза писателей и в Карачев не приезжал, но с братом они встречались («ВК» -  так называл его Виктор), и по-прежнему писал рассказы, издавая небольшими книжками. Каким был как человек? Многого не знаю, но со слов брата, - не очень образованным, не очень начитанным и не «винтиком» Партии. Таких, как он, я потом встречала не раз, разъезжая по области и делая киносъемки, - людьми они были закрытыми, «в себе», и именно эта их закрытость и предполагала, что они еще «живы», что в них осталось и своё, не партийное отношение к жизни.

«Мама рассказала:
Прапрабабку мою по материнской линии звали КулАбиха. Родилась она в 1830 год и была красивой блондинкой с серыми глазами. Замуж ее выдали лет четырнадцати и когда пришли сватать, то забилась на печку, сидела там и ревела, а будущая свекровь попробовала утешить:
- Чаво ревёшь-то? Всех девок замуж выдають.
И выдали её. Мужа звали Федор, родила она ему пятнадцать детей, а выжили только трое: Гришка, Федор и Аниска. Была и Аниска очень красивая, и когда пошла работать на железную дорогу, то познакомилась с Алексеем. Фамилия его была Болдырев, а по прозвищу Писарев, потому что батька его служил писарем, да и он был грамотный. 
- Приду свататься, - сказал вскорости.
И сосватал. Утром, после свадьбы, молодые проснулись, а через дыру собака в хату лезет. Собралась Аниска готовить обед, а соли нету, вот и отдала мужу свои деньги, которые собрала на Троицу. Пошел тот в лавку, купил десять фунтов соли, хлеба.
А жили они на Масловке, что под Карачевом, и была у них вначале одна лошадь. Потом купили телёнка, еще одну лошадку, которая жеребилась каждый год, поэтому через несколько лет было уже три. Стал Алексей на этих лошадях ездить в извоз, возить в Брянск купцам зерно, а это - за пятьдесят километров от Карачева. И стали они хорошими, зажиточными хозяевами. «Где лад - там и клад». А вот Листафоровы, мои предки по отцовской линии, имели мельницу, мололи крестьянам зерно. Свекровь родила четырнадцать детей, из которых мальчики выживали, а девочки умирали».

Тогда я еще не думала, что вот такие мамины рассказики через несколько лет так увлекут меня, что позже почти три года буду записывать и записывать их вначале на магнитофон, который буду брать на работе (пока не заподозрят: и зачем режиссёр берёт так часто?.. ведь магнитофоны - только для журналистов радио… и перестанут выдавать), а потом в ученические тетради. И записи эти станут для меня на долгие годы увлечением, терзанием и радостью, когда начну редактировать их, выстраивать композиционно, «монтировать», стараясь сохранить стиль маминой речи, местный выговор, интонацию... В общем, станут тем, с чем интересно и осмысленно жить. В две тысячи первом году повесть издам в местной типографии за свой счёт под названием «Негасимая лампада», через семь лет выпущу «в свободный полёт» в Прозу. Ру. как «Свет негасимый», а потом, разбив на главки, переименую на «Ведьма из Карачева» (соседи так «окрестили» маму), помещу и на другие лит. сайты, - пусть читают те, кто захочет узнать правду со слов простой женщины о двадцатом, социалистическом веке России.

«Владимир Константинович приезжал со своим сыном. Как же он не похож на своего отца! И некрасивый, и какой-то развязный. Если Владимир Константинович будто бы и не замечает нашей обстановки, то Сашка вначале покачал нашу табуретку, усмехнулся и только потом сел. Нет, он совсем не такой, как его отец».

Когда я уже работала на телевидении, пришел к нам Сашка вторым режиссером и оказалось, что не был он таким уж неприятным, - мы с ним были в хороших отношениях, - но для меня его восприятие жизни казалось каким-то несерьезным. Да и в характере его было нечто от шалопая, - поверхностное, насмешливое, хотя зачастую и обаятельное… Теперь-то часто кажется: а, может, так и надо было относиться к жизни? Не педалировать, не драматизировать события, чаще защищаться юмором? А тогда была я главным режиссером и ко всем выходкам Сашки относилась без юмора, хотя и не «педалировала». Ну, например, монтировал он киносюжеты, не всматриваясь: крупный ли то план, средний или общий? Да и не отсчитывал их на секунды, а просто наматывал плёнку на локоть и бросал монтажнице. Примерно через год, когда что-то натворил в командировке, - то ли подстрелил лося, то ли свинью колхозную, - его неожиданно уволили. К тому времени Владимир Константинович уже не мог его защитить, - был на пенсии, - и только позвонил мне: «Может, как-то уладите это дело?» И я попыталась, но безуспешно. Было неудобно перед «В.К.», но что я могла сделать, если «дело» сына дошло до Обкома с формулировкой: «Поступок режиссера А. Соколовского несовместим с поведением работника идеологической организации».

«Шли два пьяных мужика, - длинный в фуфайке и стоптанных валенках вёл под руку маленького в больших сапогах со сдвинутой на затылок кепкой, и выделывали они замысловатые зигзаги под песню: «Вот закончится срок приговора и наступит свободы пора...». Держались на ногах плохо, но пели, не коверкая слов, и прохожие улыбались, да и я не смогла не улыбнуться, но еще вспыхнуло и чувство жалости к ним.
... Владимир Константинович устроил Виктора директором киносъемочной группы на телевидение в Брянске. Работа ему нравится, но плохо, что мой братец там очень скучает и не хочет искать квартиру, поэтому каждый день ездит домой в Карачев».
... (Мое письмо маме, когда она ездила в гости к старшему сыну Николаю в Ленинград):
«Как тебе гостится? Хотя бы написала несколько срок! А у меня с котами и собакой мука: ничего, паразиты, не жрут! Я уж думала: не голодовку ли объявили, требуя, чтобы ты скорей вернулась? Но, оказалось, что нет. Вчера купила сто грамм конской колбасы, про которую поют: «Сперва ты меня носила, теперь я тебя ношу», сварила им похлебку, приправила этой самой колбасой, так они сразу её и сожрали. Но кто-то из них ночью утащил оставшийся кусок, вот теперь и гадай: чем кормить? А так все нормально. В доме у нас тепло по сравнению с улицей, и ниже пяти градусов температура не опускалась. Виктор приезжает из Брянска часто. Отснял еще один фильм. Ну и хохотали же мы, когда его показывали по телевизору!  Вначале-то запустили вверх ногами, а мы сидим и думаем: что бы это значило? А вообще-то фильм там очень хвалили и ставили в пример всем операторам. И ты в нём была со своими пирогами. Именно это всем и понравилось. И еще: прислали мне письмо из Института, что надо пройти практику в областной библиотеке, так что придется ехать в Брянск, в нашей-то нет ни методического отдела, ни библиографического. Одна я этого не решу, поэтому, когда приедешь, будем думать».
... Уже давным-давно - низко нависшие тучи, холодный моросящий дождь и грязь, грязь, грязь! Кажется, проникает и в мысли.
... Наверное, несет меня по течению. И не во что вцепиться, чтобы пристать к берегу, обрести успокоение. Неужели вот так - всю жизнь?
... Из «Сиддхартхи» Герман Гессе*:             
«-Ты похожа на меня, Камала. У тебя, как и у меня, внутри имеется тихое убежище, куда ты можешь уйти в любой час и чувствовать себя дома. А большинство людей похожи на листья: они носятся в воздухе, кружатся, но, в конце концов, все равно падают на землю; другие же - и их немного - словно звезды: они движутся по определенному пути, и никакой ветер не заставит их свернуть с него, потому что в самих себе несут свой закон и свой путь».     
Так кто же я? Кружащийся и падающий листок или звездочка, которая «движется по определенному пути»? Нет, не знаю.

Тогда не знала. Но через годы пойму: когда остаюсь наедине с собой, тогда и чувствую себя «дома», - в том самом «тихом убежище», о котором пишет Гессе.
В семьдесят втором закончу первые главы этого повествования и два года ничего не буду писать, - родится сын, мама сломает ногу и надо будет каждую неделю ездить в Карачев, - но с семьдесят третьего снова открою дневник и стану делать записи регулярно, не предполагая, что станут они для меня не только «тихим убежищем», но и чем-то вроде бездонного