Солнце

другое дело. Вам нечего сомневаться.

В возникшую тишину врезался телефонный марш. Я дёрнулась так, что подо мной подпрыгнул стул. А когда схватила мобильник, лишилась речи: на дисплее высветился Тошкин номер.
— Татка…, – услышала я её растерянный голос, — это я, Тат…
— Ты где?! – заорала я, едва прорвавшись сквозь немоту.
— Я дома, — еле слышно пролепетала Тошка.
— Что с тобой?!
— Ничего, вроде. Всё на месте.
— А как ты попала…
— В окно, Татка! – прошептала Тошка заплетающимся языком. – Я, представляешь, Татка – летела. Прямо над крышами!
— А Соль?! – вскрикнула я, — где Соль?!
— Я не видала...
— Господи! Тошка! – простонала я, — сиди дома, не высовывайся. Запрись на все замки.
— Как – запрись на все замки?! – завопил у меня над ухом Роман Борисович, — а я… Тонечка! – вырвал он у меня телефон, — я сейчас приду! Но больше никому не открывай!
И, что-то прохрипев мне напоследок, доктор устремился в двери. За стёклами веранды мелькнула его лысина, а дверь, хлопнув, с размаху опять раскрылась. И я высунулась в неё, соображая, как мне быть. Бежать к Тошке, искать Соля или ждать тут. За дверью виднелась всё та же улица с аллеей каштанов, не было ни души. Я стояла на крыльце и раздумывала, и понемногу до меня стало доходить, что произошло. Нет молекулярной защиты! Может, Соль забыл впопыхах? Да нет, не забыл. Почему-либо убрал? Ему виднее же…
А потом я вспомнила про птицу в клетке. Шарахнуло страхом – но тут же отпустило: я вспомнила так же и про зажившие на моих глазах раны. Соль не умрёт! Он в трудной ситуации – но он жив. Снял завесу? Наверно, мешает. Наверно, обстоятельства хуже, чем он ожидал… Но умереть Соль не может! Нет!
И я продолжала сидеть у телевизора, жадно ловя все мелькающие новости. Порой в нём что-то играло и плясало – я не замечала ничего: ждала.

И дождалась. Сводка новостей была пёстрой, и я старательно просматривала всякие результаты тренировочных матчей, планы строительства и участие в форумах, пока диктор не объявил:
— На н-ской улице в результате потери управления автомобиль марки «шкода» выбросило на пешеходную часть и смяло об угол дома. По счастью прохожие не пострадали. Водитель и пассажиры, находившиеся в салоне, погибли. Комиссия по расследованию приступила к работе. Опознать пока удалось только одно тело. Им оказался господин Солнцев, о котором наши зрители уже имеют некоторое представление…

Я долго не могла понять, что же я услышала. Так и сидела, уставившись в экран. Всё тужилась осознать, а никак не получалось, и оттого где-то далеко-далеко пошёл нарастать тихий звон. Я старалась уловить его, а он то исчезал, то нарастал, а то казался тихой музыкой, или представлялась журчащая вода, может из крана, а может, по дну оврага… Там в овраге среди камешков бежит ручей, и в полдень изгибы струй блестят на солнце… Да, на солнце… При чём здесь солнце? Что же там сейчас говорил этот диктор?
Диктор смолк, и на мгновение в экране возникло неподвижное лицо Соля. Лоб вместо золотой пряди пересекала неровная полоса такого же цвета, как подаренное платье. Правый глаз был открыт, левый закрыт. И я смотрела. И всё равно не понимала. А музыка звенела, звенела! Или ручей? Ручей с Гавайских островов…

По счастью, любимая рука легла мне на плечо раньше, чем я поняла. Позади стоял Соль. Очень печальный. Все последние дни он был печальным. Но сейчас — ещё печальнее.
— Прости, — сказал он, — я раньше не успел…
И разом все гавайские ручьи повернули русла и двинули вспять. На иссохшие земли пустынь рухнула Ниагара. Я ткнулась Солю в живот, и меня заколотило в рыданиях. Соль гладил меня по голове, а я чувствовала — трясётся пол, и разъезжаются стены — и ничего не могла поделать.
Соль утешал, я плакала.
Тем сильней, чем больше утешал. Чтобы на всю жизнь выплакаться. Чтобы никогда уже не плакать.
Ниагара слишком серьёзная стихия: ухнет так уж ухнет!
— Таня, — наконец проговорил Соль, — возьми себя в руки. Не время слёз. Время испытаний.
— Ты жив! – хлестало из меня месиво слёз и слов. И в самом деле: какие испытания?! Соль рядом!
— Меня не будет рядом, — внятно сказал Соль. Его я не могла не услышать. Куда Ниагаре до Солнца! Стены потихоньку остановились, пол замер. Слёзы пресеклись мгновенно.
Я посмотрела на Соля и переспросила:
— Что?
Соль в мрачном молчании подхватил меня под локоть и приподнял с полу. И в самом деле – рехнулась я, что ли — на полу валяться! Я торопливо поднялась, не сводя с него глаз, и опять спросила:
— Что?
Вздохнув, Соль усадил меня на диван:
— Давай немного поговорим. У нас мало времени.
И он говорил. А я жадно слушала.

— Я должен уйти. – он очень ласково произнёс это. — Я приношу тебе несчастья. Со мной никогда такого не было. Прежде, — в голосе прозвучала растерянность, — я всегда мог защитить тех, кого любил. Но современный мир очень отличается. И мне приходится делать выбор.
Он помолчал, потом объявил:
— Я не позволю себе истребить человечество.
— Что?! – изумилась я, — ты о чём, Соль?
— Таня, — серьёзно сказал Соль, — я нарушил правило. Ещё пара таких отступлений – и я уничтожу твой народ. А это случится, если я останусь с тобой.
— Но почему, Соль?! Мы же хотели улететь на Гавайи!
Гавайи… Как наивно это проговорилось!

— А ты думаешь, там другая жизнь? Когда я вник в эту связь, я понял, что такое дальнейшее земное пребывание. Череда погонь. Я не об этом мечтал. В кино увлекательно, в жизни – нет. Рано или поздно я заплачу твоей жизнью. Этого я не допущу. Так что исчезать надо сейчас — когда я с минимальными жертвами очистил ветку и имитировал смерть. Очень вовремя. Грядёт закон о близких террориста. А раз я снёс строение со всем штатом, значит вроде как террорист. А что мне было делать? Я же должен был вытащить оттуда твою подругу. А заодно убрать людей, которые в дальнейшем попытались бы на вас воздействовать. Случайные люди уцелели, я просто перенёс их, так же, как Антонину. Но в целом тут всё чисто. Вас не хватятся. То есть, не хватятся те, кто надавил на меня. Прочим же достаточно вести о моей смерти. Но, тем не менее, по горячим следам могут поинтересоваться. Ничего удивительного: в истории немало псевдосмертей, а я, всё-таки, необычный. Так вот – должно быть безупречно. Человечество должно убедиться, что меня нет. И это не ложь: меня и в самом деле нет. Я – плазма.
— Как? – всё ещё не верила я, — навсегда?!
— Навсегда.
— Ты не вернёшься?!
— Нет.
— А как же я?
— Ты ещё не поняла, Таня? – Соль долгим взглядом смотрел мне в глаза. Потом повторил:
— Я не человек. Я плазма.
— Возьми меня с собой, — тихо попросила я, — я тоже стану плазмой.
И даже представила себе, как стану плазмой. Одно мгновение – я распадаюсь на атомы и становлюсь одним единым с Солем, и мы навсегда неразлучны.
Соль потемнел от гнева:
— Ну, уж нет! – воскликнул с исступлением, — я не для того грохнул столько народу. Всех, кто сколько-нибудь связан с информацией. Это громадная сеть. Ради тебя, Таня! Я хочу, чтобы ты жила.
— Я не смогу жить без тебя, Соль, — почти неслышно произнес язык, а сама я была уже где-то не здесь.
Голос Соля стал нежен:
— Это кажется, Таня. Это пройдёт.
Я покачала головой.
— Пройдёт, — настойчиво повторил Соль, — это первое время так. Ради меня выдержи, а я тебя никогда не забуду.
— Я хочу стать плазмой, — произнесла я и поняла, что губы у меня уже мёртвые. Но Соль обнял меня:
— Поверь. Пройдёт. Я помогу тебе. Всё-таки ты не сама же… Это я. Я приложил усилие, и немалое. Другое дело, что не всякая душа так откликнется.
Голос его дрогнул:
— Таких, как ты, ещё поискать надо. Но я постараюсь совершить обратное… насколько получится. Ты разлюбишь меня.
— Нет.
— Если захочешь, разлюбишь.
— Я не хочу.
Соль грустно вздохнул:
— Да, ты не хочешь. И всё же переживёшь. Смотри иногда на меня. Мы будем встречаться. В вышине над Землёй. Взглядами. Мы будем помнить друг друга. А потом ты поймёшь, что я всего-навсего плазменный шар. Не человек.
Вот так он мне говорил. А я слушала. А включённый телевизор пел: «Не сыпь мне соль на рану…».
— Вот кто ты, моё Солнце, — медленно произнесла я. — Ты соль. Боль и соль. Не сыпь на рану…
И вроде это не я была. А кто-то, кого я не знала. И удивлялась ей. Она уже не подчинялась мне. Она заговорила. Бурно, торопливо:
— Держи меня, Соль, и не отпускай меня! Пусть будет так! Ты соль, я рана! Разъешь до смерти, Соль! Зачем ты спас меня, Соль?! Зачем не допустил пулю?! Зачем не пристрелил сам?! Не пришлось бы жить после тебя!

И она много чего кричала. Из неё изрыгались все молнии и все истерики, какие есть на свете. А я оставалась мёртвой. И вообще была камнем. А может быть, даже распадалась на атомные ядра. Только так и можно было жить.

— Прощай! – крикнул Соль, — надо исчезать, вон, по улице уже валит проверка. Пусть проверят.

Это он ей. Не мне. Я-то – плазма. Я превращаюсь в плазму вместе с Солем. И мы вместе невидимо удаляемся от Земли. Мы навсегда неразлучны.

— Прощай! Ты выдержишь! Всё пройдёт. Ты будешь счастлива! Я так этого хочу! Вряд ли я когда-нибудь приду на Землю. Времена меняются. Но если это когда-нибудь и случится – я буду искать такую, как ты!

Не знаю, что с ней там было. Кажется, она так и осталась рыдать на полу у телевизора. А телевизор пел то Носковым, то Газмановым. Под Газманова приоткрытая дверь распахнулась. На пороге стояло безликое лицо и предъявляло корочку:
— Необходимо видеть господина Солнцева!
И смущённо переглянулось с сопровождавшим.
Оба потоптались, покашляли – а потом сочувствие залило их вполне человеческие души. Тоже ведь – люди… Безутешное женское горе трогает и железные сердца.
— Простите…, — пробормотали оба, — понимаем… Хотелось выразить соболезнование и уведомить… В виду особой ситуации вам помогут с похоронами.

Она ничего не слышала. Но с похоронами действительно помогли. Средства собрали вдруг объявившиеся фанаты, благодарные спасённые из Зюйда, научные работники института Солнца и масса разного народа. Тошка не отходила от подруги, а Роман Борисович от Тошки, так что Таню оградили от искушения растворить соль на дне озера Сенеж.
Соль размывало время. Это его прямое назначение. Концентрация уменьшалась медленно, но неотвратимо. Стало возможно дышать, спать, есть, разговаривать. И даже радостно протягивать руки навстречу восходам, и бродить по берегам, провожая закаты. Она так и смотрела всю жизнь на солнце.
Но в день похорон об этом говорить было слишком рано. У гроба Таню поддерживали под локти Тоня с доктором, а Григорий Петрович играл лично, и от его скрипки рыдала громадная толпа на кладбище, рядом с могилой дедушки, о замечательном наследии которого только тут невзначай-то и вспомнили. Для похорон Антонина хотела нарезать сирени в саду – но оказалось, и «Мадам Лемуан», и «Моник Дельбара», да и все прочие — давным-давно отцвели, и на ветках вместо прежней роскоши засохшие рыжие комки. Увядшая сирень удивительно безобразна, и тем безобразней, чем прекрасней была в весёлый месяц май. Тане было всё равно. Таня молчала. Даже не плакала. Чтобы не видели лица, на которое теперь, как и на сирень, лучше было не смотреть, Тоня раздобыла густую чёрную вуаль. И водила подругу, словно покорную куклу. И никто так и не узнал, что хоронят не Соля, а его белковое подобие. Таких подобий Соль