вас не люблю! Я люблю другого!
Диалог прямо как из Лизкиных романов – в прошлом году на день рождения он подарил ей целый чемодан этих дурацких книжонок, и Лизка прямо прыгала от счастья.
Бабьё!
Красивые слова, красивые жесты…
Я полюбил вас, Дженнифер, с первой минуты, едва только увидел…
– Послушай меня, Бемби, – он опять сжал пальцами её подбородок. – Выслушай, а потом я уйду и буду ночевать в машине. Обещаю.
Она прерывисто вздохнула, уставившись на него, как завороженная.
– Ответь мне, только не ври. Я тебе неинтересен? Ты ко мне равнодушна? Ты меня не уважаешь? Когда я смотрю на тебя, разве не ты замираешь и отводишь глазки? Вот эти вот прекрасные глазки? И это не ты сейчас кончила у меня в руках?
Даже в полутьме было видно, как багрово она покраснела.
– Но это не… это же не любовь! – выпалила она отчаянно. – Я люблю….
– По-моему, я попросил тебя не врать, – резко перебил он. – А ты хочешь мне заявить, что любишь своего… – Он хотел сказать: «Ванятку», но решил не рисковать, называя его имя, – своего жениха?
Прикусив губу, она молчала.
Честная девочка.
Во всех смыслах честная.
Да на ней и жениться можно! – мелькнула шальная мысль.
– Выйдешь за меня? – он встряхнул её за плечи. – Я серьёзно!
– Да вы с ума сошли, – в ужасе пролепетала она. – Что вы такое говорите?! Как мы можем жить вместе – мы же такие…
Мы такие разные, но всё-таки мы вместе – автор этого рекламного слогана не зря огрёб кучу бабок, застревает в памяти намертво.
– А ты никогда не слышала о том, что только противоположности притягиваются? – прищурился он. – Инь-янь, плюс-минус… Инь-янь – это гармония, а инь-инь – это только… имя для панды!
Она растерянно моргнула, и тогда он властно раскрыл губами её нежные, влажные, припухшие губы.
И они чуть дрогнули, отвечая. И сердце его тоже торжествующе дрогнуло.
– Я тебя люблю, люблю, люблю, – горячечно зашептал он прямо в эти сладкие губы, с трудом от них отрываясь. – Я тебе весь мир подарю! Всё, что ты захочешь! Бемби…
Она тяжело дышала, прикрыв глаза, и тогда он снова заскользило ладонями по её напрягшейся груди, острым соскам, теплому влажному животу – ниже, ниже…
Да она же вся полыхает…
Он отнял ладонь и сам чуть не застонал.
– Так мне уйти? – прошептал он. Она молчала, опять закусив губы и закрыв глаза. – Давай, Бемби, скажи! Уйти? – Он приподнялся на руках, медленно отстраняясь. – Скажи!.. Молчишь? Ладно. Молчание – знак согласия. Всё, я ухожу. Прости.
– Нет! – она вдруг обхватила его за плечи, отчаянно всхлипнув. – Нет, нет, нет!
Облегчённо, торжествующе, ликующе ткнувшись лбом в её влажный лоб, он снова нашёл её губы. Поспешно освобождая её и себя от остатков одежды, он думал только о том, что опять победил. Опять выиграл. Завоевал.
Чтоб смеяться над бедой, а от счастья мучиться,
Чтобы козырем судьбу по хребту хлестнуть,
Чтобы – пан или пропал, а дальше – как получится,
И ещё, ещё, ещё, ещё чего-нибудь!
* * *
Три месяца спустя она стояла в его кабинете с застывшим суровым лицом. Таким же застывшим, как февральский лёд, смёрзшийся снаружи на подоконнике.
– А я ведь вам говорила, – губы её еле шевелились, тоже как будто заледенелые. – Я вас предупреждала, что я не смогу, что мы… слишком разные, что я… не понимаю вас. Совсем, совсем. Я себя с вами чувствую такой ничтожной… И вы не понимаете меня, и… вы не любите меня, и никогда не любили! Вы заставили меня поверить, что… – она сглотнула, горло её дёрнулось. – В свою любовь, в мою. Но это не любовь. Это просто похоть! И… вы даже не знаете совсем, что это такое – любовь!
Он молчал, невидяще и немо глядя в монитор своего компьютера, боясь, что если раскроет рот или пошевелится, то...
– Хорошо… хорошо, что мы не поженились, – захлёбываясь, продолжала она, не дождавшись его ответа. – И что про нас никто не знает, тоже хорошо… Как будто ничего не было… Нет, было, было, но это наваждение какое-то… Вы как будто опоили меня, а сейчас я проснулась. Вы мне обещали весь мир… Но мне не нужен такой мир! Он слишком… тёмный и страшный. Как вы.
Бемби!
– Хватит! Вали к Ванятке! Он у тебя, наверно, светлый и правильный? – Он оскалился. – Примет?
Она промолчала, нервно вертя в руках связку ключей от его квартиры.
– Я б не принял, – Он издевательски ухмыльнулся. – Продала однажды, продашь и дважды. Хотя… ты теперь ценная штучка, многому научилась…
Она стремительно шагнула вперёд, и он тоже резко поднялся.
– Ударишь? – Он смотрел в её карие глаза, ставшие сейчас совершенно чёрными на белом, как мел, лице. – Ну, бей. Что, кишка тонка?
Он крепко стиснул её хрупкое запястье:
– Ударишь – руку сломаю, Бе-емби. А плюнешь в морду – губы разобью. Веришь?
Глаза её расширились ещё больше, и она только кивнула.
– Ну и дура, – выдохнул он, отпуская её руку.
Что-то брякнуло. Ключи.
– Пришла отдать, так отдавай! – гаркнул он. – Чего ждёшь?!
Её бледные губы задрожали.
– Не могу отцепить, – пробормотала она, беспомощно покрутив кистью. – Вот…
Чёртова связка зацепилась за серебряное ажурное колечко на её безымянном пальце – намертво.
– Это знак, – тяжело усмехнулся он, снова опускаясь в кресло у стола. – Не уйти тебе, Бемби.
Яростно сверкнув глазами, она сорвала кольцо и швырнула ему на стол вместе с ключами:
– На память!
– Стой! – властно распорядился он, и она замерла на пороге. – Заявление об уходе написала?
Она ошарашенно покачала головой.
– Тогда чего ты здесь истеришь? Иди в бухгалтерию, пиши. Я им сейчас позвоню, чтоб дали тебе расчёт. Всё, свободна!
Последнее слово, как всегда, было за ним.
Но когда дверь плотно закрылась, он враз обмяк в кресле. Под левую ключицу будто нож вошёл с размаху.
…вы же не знаете совсем, что это такое – любовь…
Он подержал в руке телефонную трубку, не понимая, зачем её взял.
Ах, да. Бухгалтерия.
– Ирина Михайловна, сейчас к вам Соловьёва придёт. Она увольняется. Дайте ей расчёт и подъёмные за два месяца вперёд. Приказ Лизавета Сергеевна напишет. Трудовую выдайте и всё, что нужно. Заявление она пускай у вас оставит, я потом подпишу.
Отбой.
Отбой.
Конец.
…мне не нужен такой мир! Он слишком… тёмный и страшный. Как вы…
Кое-как поднявшись, он открыл дверцу маленького холодильника, достал бутылку с коньяком. Теперь не с дагестанским – с армянским.
Налил хрустальный фужер до половины и осушил одним глотком.
Вот так…
Он прислушался к себе – чуть отпустило. По крайней мере, хоть можно было дышать.
Так. Запереть дверь, допить бутылку. Отключить телефоны. Упасть прямо здесь на диване. И побыстрее, а то ещё Лизка…
А, ч-чёрт, не успел!
Явилась – не запылилась. Зелёные глазищи пылают от гнева, рыжие кудри дыбом. Жалко, костюмчик голубой, а не жёлтый, а то был бы прямо полный светофор.
Вот эта по морде врежет, не раздумывая. Не побоится.
Он сел обратно в кресло, поставив коньяк и локти на стол.
– Чего припёрлась? Я не звал.
– Что за дела, начальник? – Лизка воинственно подбоченилась. – Почему у меня лучший журналист увольняется в день сдачи номера, а я ничего знать не знаю?!
– Ты прямо как на киче – что за дела-а, нача-альник? – передразнил он хмуро. – Незаменимых у нас нет, как известно. Дашь объявление, проведёшь творческий конкурс, наберёшь новых гениев. Всё, иди уже, номер сдавай.
Держась за угол стола, Лизка внимательно всматривалась ему в лицо, бледнея с каждой секундой. Что она там такое высмотрела, спрашивается?!
– Саша… – проговорила она осипшим голосом. – Ты что… с ней спал? С этой девочкой?!
– Какая ты пошлая, Лизка, – он набулькал себе ещё коньяка – на этот раз полный фужер. Рука дрогнула, коньяк пролился на стол. – Спросила бы – у вас был роман? Книжек тебе понакупил тематических, просвещаю тебя, а ты…
– Так это из-за тебя она бросила Ваньку в ноябре?! – Лизка продолжала таращиться на него, как на привидение.
…это наваждение какое-то… Вы как будто опоили меня, а сейчас я проснулась…
– В ноябре бросила Ваньку из-за меня, в феврале бросила меня из-за Ваньки, всё честно, – криво усмехнулся он. – Кстати, если ты Ваньку жалеешь, то не стоит – она возвращается к нему, заметь, уже обученная. Мною. Да Ванька благодарить меня должен… Эй!
Лизка выхватила у него фужер, и он понял – сейчас плеснёт в лицо. Но она рывком поднесла фужер к губам и залпом выпила коньяк. Задохнувшись, помотала головой.
– Какая гадость, Саша… – простонала она непонятно о чём. – Как ты мог?!
– Тебя что, техническая сторона интересует? – огрызнулся он, еле ворочая языком.
– Как ты мог такое сделать? С ней, с собой?.. Это ж всё ты, ты, ты, козёл озабоченный, девчонка на двадцать лет тебя младше!
– Иди в жопу, Лизка, – пробормотал он, закрывая глаза и откидываясь на спинку кресла. – На пятнадцать. И не надо из меня педофила делать, она совершеннолетняя.
– Зачесалось в одном месте?! Вот теперь сиди, чеши!
– И почешу, – вяло отозвался он. – Прям щас вот возьму… и почешу…
Коньяк вышиб из головы все связные мысли, малость притушив бушевавший там пожар, но боль не ушла. Она просто притаилась. Как после наркоза.
– Лизка… – проговорил он, не открывая глаз. – Я, наверно, уеду куда-нибудь… на месяц. Справишься одна… со всем хозяйством?
– Куда ж я денусь с подводной лодки, чёртов ты баран… – Её маленькие крепкие ладони легли ему сзади на плечи. – Ты когда последний раз в отпуске был? Пять лет назад? Езжай вон… в Таиланд, что ли. Развейся.
– Ты не вейся, чёрный ворон... над моею… головой… – прошептал он, на миг утыкаясь щекой в теплую ладонь на своём плече. – ****ь, ну почему самые лучшие бабы – чужие?!
– Ищи свою, начальник, какие твои годы, – легко отозвалась она, отнимая руки. Хлопнула дверца холодильника. Он приоткрыл глаза – конечно, Лизка проворно резала извлечённые из холодильника колбасу, сыр и сало. – Закусывай давай, алкоголик. Учти, наблюёшь на ковёр, я убирать не буду!
– Будешь, как миленькая… – пробурчал он. – Куда ты денешься…
– Ну-ну, нравится мне твоя наивность, начальник… – подойдя обратно к креслу, она вдруг опустилась на корточки у его ног. – Саша…
– Что, крыша поехала, алкоголичка? – хмыкнул он, растерянно глядя в её тревожные зелёные глаза. – Чего ты?
– Саша… Ты же не будешь им… мстить?
– Иди на ***, – отрезал он, отворачиваясь от этого тревожного взгляда.
– Саш… Ты же можешь, я знаю. Не делай этого, а то… Я тогда тоже уйду.
– Иди на ***, говорю, номер сдавай! – он шваркнул кулаком по столу так, что вся Лизкина сервировка подпрыгнула. – Хватит тут выёбываться!
– То в жопу, то на ***… – Вздохнув, она легко поднялась и повернулась к двери. – Ты уж определись… Кстати, новых журналистов наберу – исключительно мужского пола!
– Попробуй только, убью! – рявкнул он, но дверь за ней уже захлопнулась.
Вот змеюка подколодная, чума рыжая!
Он поймал себя на том, что невольно улыбается.
– А ну, вернись! – крикнул он в закрытую дверь, из-за которой тут же высунулась взъерошенная Лизкина голова.
– Что-то забыл, начальник? – ехидно осведомилась Лизка.
– Да. Забыл. Собери-ка мне всех на кухне, надо поговорить. И... Бемби тоже пусть подойдёт, если не удрала ещё.
– Нет, не удрала, вещи собирает. Может, лучше не надо, а, Саш? – спросила Лизка и, осторожно подбирая слова, продолжила: – У тебя внутри всё-таки пол-литра коньяка... куда там речи толкать, да и...
– Ты мне нотации читать будешь или слушать и повиноваться? – вкрадчиво
