Торжество посредственности или КТО? родил Шарикова.

Меня интересует, и всегда интересовала душевная жизнь человека. Сколько помню себя, я всегда вёл внутренний диалог, объясняя самому себе видимые проявления внешнего бытия, как события НЕ хаотические, но подчинённые некоторому смыслу, который найти можно ТОЛЬКО погрузившись в собственную глубину, выполнив завет древних: человек, познай самого себя.
Душевная жизнь обладает некой самостоятельностью, а в самые напряженные моменты, может обладать абсолютной автономностью. Момент такой  автономности, свободы от всего, что происходит снаружи, описал Лев Толстой в «Войне и мире», когда Пьера перед, казалось, неминуемой смертью ощущает личное бессмертие.  Рядом с этим чувством все кажется смехотворным: «Меня расстрелять? — думает Пьер. — Мою бессмертную душу?» Такие моменты абсолютной автономности случаются не только в пограничных ситуациях  — они могут возникнуть неожиданно, в ответ на какое-то воспоминание, или ставшей вдруг понятной строчкой Евангелия. Человек как бы оказывается в ином пространстве. В тот миг бытия и само «измерение» другое, сама жизнь кажется наполненной НЕ реалиями мира материального, но тем Светом Истины, который высвечивает все закоулки души, но позволяет увидеть не только собственную грязь, но и предназначение человека в вечности как Божьего собеседника.
«Дух дышит где хочет и голос Его слышишь, но не знаешь, откуда Он приходит и куда уходит», оставляя не только светлую по Себе память, но и желание повторить этот краткий миг бытия, из которых, в общем-то, и складывается наша жизнь.
Все, что стремится стать духовным, а не механическим, должно обладать разумным и глубоко обоснованным характером. Романтическое отношение к жизни с возрастом становится скептическим.  Ещё позже человек превращается в циника, если только в душе его не найдёт себе благодатную почву Слово Божие – Истина = Бог есть Любовь. Поэтому-то внутренняя жизнь и должна быть направлена не на простое отражение в себе реалий здесь и сейчас бытия, но стремиться к общению с тем, что лежит ЗА реалиями повседневности,  с подлинными ценностями жизни вечной.
Как сказал Гёте: правда найдена давным-давно и связала союзом благородные души. Крепко держись ее — этой старой правды.
Эта “вечная правда ” - Истина не изменяется не только от смены политических режимов, но и от космических катаклизмов. Как известно, «небо и земля прейдут, но слова Мои не прейдут». Искать ее не надо, она открыта давным-давно, с Воплощением самого Слова Божьего. Но что надо искать — это себя, такого себя, который способен ее встретить и принять.
Продолжая прибегать к гётевским словам, искать себя “благородного”, себя, который может войти в союз вот с этим обществом связанных Истиной душ – Церковь Христову. Вот на этом Пути, - пути к себе – мы как раз и встречаемся с политикой. Это неожиданно? Разве не бежать от политики – вместе со всем “внешним” следует, чтобы найти себя? Такой путь тоже хорошо известен, в обиходе он и почитается «духовным». Но, обретая в себе Слово Божие, мы не освобождаемся от повседневности. Одно дело – отстранение от политизирующей суеты: «И мало горя мне, свободно ли печать, морочит олухов, иль чуткая цензура в журнальных замыслах стесняет балагура, – и совсем другое – отношение с политикой в ее исходном, аристотелевском смысле: с политикой как законами общежития, законами гражданства. Потому что к этой самой “старой правде” нельзя прийти, если ты пойдешь путем новой кривды, то есть равнодушия к тому, что происходит, использования всего этого для каких-то своих маленьких удач и выгод … или же – выберешь себе пресловутую «точку зрения вечности», что особенно любят обыватели.
Для них это почему-то чрезвычайно легко - оказаться в этой точке и смотреть на все глазами вечности. Но такая панорама чаще всего подозрительно напоминает обыкновенное наплевательство.  Мол, что такое события в жизни человека, по сравнению с вечностью? Краткий миг бытия не оставляющий даже царапины на алмазе истории как таковой. Вот это и есть точка зрения свинства.  Так ведь  и 33 года земной жизни Христа – совсем короткое время!
Можно привести слова Томаса Манна  о том, что политика — это здоровье духа, который вне политического самосознания и действия гниет. Человек оказывается свидетелем. Человек «вставлен» в историю как измеритель, «градусник».  Оказывается участником истории – или жертвой её, как это понимал Бродский: не тем, с кем круто обошлись, а тем, кто по неведению или лени или малодушию оказался сотрудником палачей.
Когда зло принимает откровенно инфернальные формы, а невинные страдания превосходят все меры, как это было при Гитлере и Сталине, то союз со злом или даже мирное с ним сосуществование определенно делают для человека невозможным встречу со “старой правдой”. Для своего “внутреннего мира” он принес в жертву других – и уж тут никакого мира ждать не приходится. Выбор в ситуациях такого рода труден по-человечески (жалко себя, страшно и т.п.), но совсем не труден эвристически: здесь все ясно — где зло, где добро; во всяком случае, мыслящему и чувствующему человеку.
Наша современность гораздо сложнее: она пестрая и мутная. Времена инфернального зла, без стыда утверждали целесообразность зла любого масштаба, постулируя, что зло — это добро, если оно служит верной цели («немецкой верности» или «торжеству коммунизма»). Теперешнее время такого не говорит. Скорее уж оно говорит, что само это различение устарело, что все и не добро, и не зло, а что-то такое смешанное и невнятное, отчасти хорошее, отчасти дурное – как все мы, как весь этот грешный мир. Нет худа без добра – и добра нет без худа, как симметрично дополнил немудрящую пословицу Бродский – и предположил, что это и есть та новость, которую Россия несет Западу. Тот “свет с Востока”, которого он ждал и, наконец, созрел до него. Созрел до старого цинизма софистов? Не нам рассудить, что здесь зло, а что добро, и сама такая претензия различать грозит фундаментализмом. Насилие становится неприметным, носители его - анонимны. Кто, собственно говоря, тиран либерального общества? А жертв как будто и вовсе не видно.
Есть общее “планетарное” время, есть положение всей цивилизации, к которой мы так или иначе принадлежим и ключевое слово которой – либерализм.
Это - то самое общее положение, которое мы, после того, как наша почти полная изоляция в мире кончилась, вроде бы должны нагонять: вроде бы мы отстали от “них”. Однако часто дело обстоит ровно наоборот. Кажется, что мы в каком-то смысле уже были в будущем этого либерального общества, хотя, естественно, ничто точно не повторяется, и “их” будущее может принять какие-то другие оттенки.  В чем-то мы действительно были, «впереди планеты всей», доведя до логического завершения (тоталитаризм) Константинову реформу церкви и погубив своё духовенство и интеллигенцию, которая всегда была внимательна к запросам «простого человека» …
От художников требовалось писать так, чтобы это понял “простой человек”. От музыкантов требовалось писать такие мелодии, которые “простой человек”  может с первого раза запомнить и спеть; философ не должен был говорить “заумного”, “сумбурного” и “непонятного”, как это делали Платон, Гераклит, Гегель и другие “несознательные и буржуазные” … Был ли этот “простой человек” реальностью или он был конструкцией? — Это вопрос. Очевидно, изначально он был конструкцией, моделью “нового человека”, “человека воспитуемого”, но постепенно эта официальная болванка наполнилась содержанием, и мы увидели этого “простого человека” вживе; его “воспитали”, ему внушили, что он имеет право требовать, чтоб угождали его невежеству и лени. Да, люди стали такими, какими их хотели видеть. Видимо, это было удобно. Заметьте, как мало говорится о том, какое удобство реальный социализм, во многих отношениях мучительный, предлагал человеку, чем он соблазнял его: возможностью безответственности, свободы от личной вины, свободы от “комплекса неполноценности” перед всем, что превышает его понимание и его опыт. Все должно быть для простых людей. На могилах многих наших душевно-талантливых людей, убитых сразу или взятых долгим измором, можно написать: «Их убил простой человек».
Это прекрасно описал Пауль Тиллих, анализируя тоталитаризм в своем “Мужестве быть”. Без согласия среднего человека на режим, без этого добровольного совпадения населения с режимом мы мало что поймем в происшедшем у нас.
Такой человек уже не оперирует категорией «Я», он говорит «МЫ», и от лица этого «МЫ» действует, он не понимает, что раздвоение человека на «Я» и «МЫ» - признак клинической шизофрении.
Когда нам говорили: „Мы впереди планеты всей“, — мы не верили. А вот, пожалуйста, на Западе приходят к чему-то похожему”. К чему похожему — понятно: к обществу программируемому, контролируемому,  популистскому. Обществу, которое ориентируется на чрезвычайно сниженный умственный и культурный уровень. Обществу, ориентируемого на этого самого “простого человека”, для которого работает могучая индустрия развлечений и которого надо защищать от “непростых”.
Мина замедленного действия, которую оставил тоталитаризм, - вечное сопоставление с самим собой, из которого получается, что все что угодно - уже лучше и уже потому его нужно принять.
Идеология противопоставления (нацизм и коммунизм)  приняты за абсолютное зло, рядом с которым любое другое терпимо и даже оправдано. Но, как заметил французский философ Ф. Федье, всякое зло абсолютно. На практике нетрудно убедиться, что воровство непременно где-нибудь вдали кончится кровью, как мы имели возможность многократно убедиться, читая о разборках начинающих бизнесменов... Тем не менее, благодушная безыдейная аморалка приветствовалась как альтернатива “кристально чистым” кровопийцам-идеологам.
И что же мы получили в конце концов, на самом деле? Отнюдь не реальный, нормально действующий рынок, которого, как все знают, у нас так и нет. Мы получили новый миф и новую идеологию: идеологию рынка. Больше того: поэзию, романтику рынка. Человека учат: “Урви свое и беги. Думай о себе, остальное – не твоя проблема”, — то есть, всему тому, чем занималась наша новая педагогика, воспитание еще одного “нового человека” из старого, который получил отвратительное имя “совок”. “Совка”  взялись обучать всему, чего у него не хватает. Не хватало ему, как оказалось, прежде всего, хулиганского индивидуализма, который был провозглашен в качестве новой нормы – на место мифического “коллективизма”. Индивидуализм без берегов. Индивидуализм человека, который живет не среди себе подобных, не среди других людей, имеющих с ним общие интересы, - но против всех. Другое называлось “совковостью”, “советским идеализмом”, “советским аскетизмом” и т.п.
Реклама учит нас жить. Одними из главных слов этой науки года три назад были “жизнь” и “жить”. Жить — значит уметь пользоваться всем быстрее и успешнее других, чтобы ни у кого другого ничего такого (например, такого шезлонга) не было. Игра на зависти, спеси, комплексе неполноценности – совершенно немыслимые для западной рекламы ходы: “А у соседа такого нет”.
Теперь