Завтра наступит утро. Глава 3

паруса, и судно ходко направилось в открытое море.
Канаты, удерживающие паруса, были туго натянуты, мачты и реи чуть поскрипывали. Корабль, покачиваясь на волнах, плыл вперед, разрезая своим носом волны. Людота стоял на носу корабля и слушал, как под ним журчит вода. Иногда встречалась волна повыше остальных, и тогда соленые брызги попадали на Людоту, и ему это нравилось, так как было довольно жарко.
Берег уже скрылся вдали, как у носа корабля появились диковинные рыбы, которые плыли сбоку и впереди корабля, как бы наперегонки с ним. Иногда они выпрыгивали из воды и опять ныряли, чтобы снова плыть рядом с судном. Людота заворожено смотрел на них. Подошедший Нискиня пояснил:
- Это дельфины.
Но Нискиню заинтересовали не дельфины, а нечто другое. Он долго всматривался куда-то вдаль, затем тронул Людоту за плечо и показал рукой:
- Смотри, сарацины.
Уже было видно, что три судна, по размерам на вид меньше, чем их, на всех парусах неслись наперерез. Нискиня что-то сказал проходящему рядом моряку, и на судне засуетились моряки. Они подбежали к укрытому материей бревну и сняли ее. Под материей было не бревно, а медная труба, на конце которой была голова какого-то чудища с разинутой пастью.
- Пойдем, Людота, отойдем, не будем мешаться. Они и без нас все сделают.
- Может возьмем оружие?
- Не волнуйся. Сейчас все увидишь.
Моряки закрепили на носу корабля трубу, выдвинув ее разинутую пасть далеко вперед. Корабль чуть изменил курс и направился прямо на один из арабских кораблей, который попытался увильнуть, но не успел. Из пасти чудища вылетел сноп огня, и корабль арабов загорелся. Арабские моряки с криками начали бросаться в воду, но и поверх воды горел огонь, который широко растекся по воде вокруг горящего корабля. Людота остолбенел. Такого он ожидать никак не мог: горела вода.
Корабль ромеев отвернул от огня и направил свой нос на другой арабский корабль, но оставшиеся арабские судна уже развернулись и начали уплывать от опасного противника.
- Ну вот и все. – Сказал Нискиня. – Теперь нас до самого Константинополя никто не побеспокоит.

*   *   *

Евпраксия сидела на скамейке и держала в руках пяльцы7, на которые была натянута ткань с вышивкой. Евпраксия неторопливо стежок за стежком втыкала иголку с цветной ниткой в материю, и на материи уже можно было узнать вышитый необыкновенной расцветки цветок.
Перед ней сидел отпрыск богатого рода Студитов Нифонт и в который раз спесиво разглагольствовал о величии своего рода:
- Наш род Студитов вышел из самого Рима. Мой предок выполнил задание самого Октавиана, после чего был наделен милостью и приближен ко двору императора. Когда император Константин строил этот город, наша семья одной из первых переселилась сюда из Рима. Наш род ценит василевс Лев III. Мой отец Христофор Студит член синклита и занимает должность референдария8, а его брат анфипат9 Димитрий постарается, чтобы ему дали более высокую должность, соответствующую нашему роду. Наш род славится своим богатством.
Евпраксия взглянула на Нифонта: «Ну вставь перо в зад, - вылитый павлин будет. Так и красуется, так и красуется. Наш род Камениатов не менее знаменит, но никто об этом не трубит на весь белый свет. Все родственники, да родные…А сам то что достиг или сможешь достигнуть? Хвастун». - Подумала она.
Нифонт продолжал:
- Да, наша семья потеряла земли в Египте и Сирии. Но мы постараемся сделать все, чтобы вернуть их. Вот и василевс Лев III не без нашего участия разбил сарацинов у Акроиноса10.
- Скажу тебе по секрету, - Нифонт надменно поднял голову и расправил узкие плечи, - сейчас готовится новая масштабная война с сарацинами. Копятся деньги, оружие. Я уже сейчас протиктор11, а с началом войны мне обещали должность командующего мероса12. Представляешь? Ведь это десять тагм13, три тысячи воинов. Думаю, что через несколько лет мы заставим василевса разбить сарацинов и вернуть наши земли. Вначале в Сирии, а затем в Египте. И богатство нашего рода опять возрастет.
«Как он надоел этот спесивый павлин», - снова подумала Евпраксия, но молча продолжала заниматься вышиванием.
- Счастлива будет та девушка, которая выйдет за меня замуж. – Продолжил Нифонт. – Она будет купаться в богатстве. Не пора ли, благородная Евпраксия, и тебе подумать о замужестве? А почему бы… - Но Нифонт не успел докончить свою тираду, как дверь отворилась и в комнату зашел Зенон с незнакомцем.
Евпраксия вскрикнула от радости:
- Отец!
Она отбросила вязание и, как маленькая девочка, бросилась с объятиями к Зенону.
- Стыдись, дочка, мы не одни.
Евпраксия обратила свой взор на незнакомца.
Незнакомец был высок и плечист. Его русые волосы были на голове разделены пробором и слегка кучерявились. Аккуратная бородка была очень ему к лицу. Незнакомец был красив. Удивили глаза незнакомца. Они были голубые и смотрели на нее не сально, как большинство ромейских женихов, а восхищенно и, в то же время, с такой нежностью, что Евпраксия впервые засмущалась и на мгновение опустила взгляд. Таких людей она еще не встречала. «Уж не сам ли это Ахиллес из древних греческих мифов?» - Подумала она. В груди у Евпраксии потеплело, и у нее вдруг возникло чувство нежности и стремление прижаться к его широкой груди.
- Позволь представить тебе, дочь моя, гостя. Его зовут Людота. Он знатный мастер, таких еще поискать. Он еще не понимает по ромейски. Некоторое время он поживет у нас, и, я думаю, ты поможешь освоить ему наш язык.
Перед Людотой стояла девушка, одетая, по обычаю, в широкое, скрывающее фигуру, ромейское платье, украшенное золотым шитьем. Но и это широкое платье не могло скрыть стройную фигуру с широкими бедрами. Утонченные и изящные черты лица дополняли красивые, густые волосы и длинные ресницы. Большие, полные нежности глаза смотрели на Людоту, и она ему искренне улыбалась. В ее красоте было что-то эфемерное и воздушное, и от этой красоты веяло теплом. Это была красота совсем другого рода, она отличалась от привычных Людоте принципов красоты: красоты женщины-матери, красоты спутницы воина или пахаря, способная всегда поддержать мужа в трудную минуту, способная вместе с мужем встать против врага и помочь мужу вырастить и убрать урожай. Это была красота гордости, и в то же время смиренности и скромности. Это была красота, осознающая свою значимость, и в то же время не предающая этому никакого значения.
Людота глядел на это чудо природы, и впервые за последнее время у него потеплело внизу живота, и захотелось взять на руки это беззащитное создание. Он взял и по-славянски, как приветствуют у него на родине старших, поклонился ей в пояс, касаясь рукой пола. Евпраксия покраснела, опустила голову и, не поднимая глаз, бросилась из комнаты.
Нифонту не понравилось, что Евпраксия его оставила, и он, не обращая внимания на Людоту, надменно поклонился, слегка наклонив голову:
– Я приветствую тебя, Зенон. Но извини, я вынужден покинуть тебя. Дела. - И тоже вышел из комнаты.
Зенон повернулся к Людоте:
- Сейчас тебя проводят в твою комнату, где ты можешь отдохнуть. К обеду за тобой придут. А пока мне тоже нужно уладить свои дела.
В комнате, куда Людоту привел слуга, была уже его котомка с завернутым мечом и кинжалы. А больше у Людоты ничего и не было. В углу комнаты, украшенная занавесками и с множеством подушек стояла кровать, но Людота по привычке прилег на скамью, стоявшую у стены.
«Как все быстро может измениться. Еще несколько дней назад, я, голодный и усталый, брел по горам, а сейчас мне обещают работу, жилье». – Размышлял Людота. За этими размышлениями он погрузился в сон. Спал он до тех пор, пока его не разбудил слуга, пришедший за ним.
В комнату, в которую Людоту привел слуга Зенона, Нискини не было, и вначале у Людоты вопрос: как ему общаться с хозяевами дома? В комнате кроме Зенона и его дочери Евпраксии были еще двое: изможденный человек в одежде священника и крепкий, на полголовы ниже Людоты в плаще, надетом поверх туники и застегнутом у плеча. Священник подошел к Людоте и обратился к нему на славянском языке с заметным акцентом:
- Меня зовут Кирилл, а его, - он показал на другого, - Евпатий, он мой брат.
Евпатий в знак приветствия наклонил голову. Людота не ожидал, что здесь, в ромейском городе, так далеко от его родины еще кто-то кроме славян может говорить по-славянски. Уже потом, сблизившись с семьей Зенона, он узнал, что Кирилл еще выучил латинский, аварский и арабский.
Обед у Кирилла, в отличие от Зенона, Евпатия и Людоты, состоял только из рыбы, небольшого кусочка хлеба, который он отломил от большого каравая, и ветки винограда. Под стать Кириллу, еле ковыряла своей двузубой вилкой и Евпраксия, не поднимая от тарелки взгляда.
- Ты не заболела случайно? - Заметил ее плохой аппетит Евпатий. - Ты, Евпраксия, что-то молчалива стала.
Евпраксия вся покрылась румянцем, но ничего не ответила.
- Кирилл, - обратился к сыну Зенон, - а не мог ли ты обучить нашего гостя нашему ромейскому языку?
Кирилл отложил виноград, вытер салфеткой губы и степенно начал говорить:
- Я могу посвятить себя его обучению, но только два дня. Через два дня я и Афанасий во главе с игуменом Максимом направляемся к болгарскому хану, чтобы открыть ему и его подданным истину нашей веры. А через два дня меня может сменить Евпраксия.
Евпраксия, услышав это, встрепенулась и впервые подняла голову:
- Как это?.. Но это невозможно... Я не смогу...
Людота, понимая, что разговор, который велся за столом, касается его, перестал есть и поочередно смотрел на каждого из семейства Зенона. Зенон повернулся к ней:
- Почему не сможешь? Он не зверь какой-то, а такой же человек как и все, только пережил большое горе. Сарацины погубили всех его родственников: и жену, и дочь, и брата. Он остался совсем один.
- Один? - Переспросила Евпраксия и, со вздохом повторила. - Один.
- Вот и договорились. - Подытожил Зенон.
- Я постараюсь его утешить. Может быть его душа образумится, и он познает нашего Иисуса. - Сказал Кирилл и повернулся к Людоте. - Я два дня буду заниматься с тобой, чтобы ты постиг наш язык, а затем тебя будет обучать Евпраксия.
После отъезда Кирилла Зенон привел Людоту в дом, в котором он будет жить. Дом был небольшой, в два этажа, но уютный. Как ему объяснил Нискиня, на первом этаже будет жить слуга, который будет убираться в комнате и готовить еду, и помощник Людоты, который будет помогать ему в кузнице. Кузница стояла во дворе этого же дома, что было очень удобно. Удобно было и то, что сам дом находился недалеко от дома Зенона, и поэтому путь на учебу до Евпраксии у Людоты не занимал много времени.
Но учеба ромейскому языку, кроме как общения с Евпраксией, не приносила Людоте никакой пользы. Евпраксия с самого утра ждала прихода Людоты, но с его приходом начинала волноваться, путаться в объяснениях и когда видела, что Людота не понимает ее, терялась и умолкала. Иногда в молчании и проходила эта учеба: Евпраксия сидела и, чтобы занять руки, что-то вышивала, изредка поднимая на Людоту глаза, а Людота молчаливо сидел и смотрел, как Евпраксия пытается что-то вышить, а у нее ничего не получается. Но, несмотря на такую «учебу», Людота стремился приходить каждый день, чтобы повидать Евпраксию. Да и Евпраксия ждала прихода Людоты.
После того, как Людота уходил, Евпраксия