– Дурак ты! – испугалась Сойка. – Дурак, что мелешь?
Рюг, Кленов приятель, подошел к Клену, встал, чуть заслоняя его, проговорил быстро и еле слышно:
– Плотники уже нервничают. Им твой топор нужен. Я могу сказать, что он пока у меня. Но только на два дня.
Клен быстро кивнул, пары дней ему достаточно. А вот Рюг, он – молодец, он же рыбак и лодочник, он в жизни не осудит того, кто плот строит.
– Загорелось тебе что ли? – Рюг, словно нарочно, опроверг похвалы. – Иноостровитяне письмо прислали?
Девчонки захихикали. Клен нахмурился, потом с вызовом распрямился:
– Прислали! – он парировал. – Иноостровитяне! У них – большие города и морские лодки. Они умеют браться за новое и не шатаются без дела, хохоча людям под руку.
Рюг только пожал плечами и отошел.
– Рули поставь, – он пальцем показал на корму плота. – Без рулей нельзя, замучаешься. Еще медные уключины надо, чтобы у тебя весла не унесло.
Клен промолчал: Рюг-рыболов говорил дело. Сойка переводила глаза с одного на другого, переживая, почему Клена не отговаривают.
– Эй, – не выдержал Рюг. – А ты, правда, видал чего-то?
– Видал, – кивнул Клен. – Сверхдальний мираж за Белым Китом. Они звали на помощь. Потому что, если бы могли, давно приплыли бы сами.
Парни присвистнули. Рюг не поверил и только с обидой поморщился. Разбредались все тихо, стараясь не задевать Клена и не смотреть на Сойку. Сойка осталась одна.
– Кле-он, – протянула. – Это правда? Ты что-то видел, а мне не говорил? Кле-он…
– Видел, – назло себе и Сойке подтвердил Клен. – Там города с куполами, высокие дома и привольные улицы. А дороги вымощены кирпичом. Желтым, – придумал Клен. – У иноостровитян голубая кожа, а правит ими суровый правитель, и есть у него красавица-дочь, – Клен уже не мог остановиться, а Сойка кусала губы и терпела. – Дочь правителя видела меня в мираже, влюбилась и зовет теперь: «Где ты, где ты, где ты, Сын Моря?»
– Дурак! – не выдержала Сойка. – Плыви к своей синекожей королеве.
Брызнули слезы. Она стремительно отвернулась и побежала к лесу.
– Сойка! – опомнился Клен. – Сойка! Сойка! – он побежал за ней, догнал, удержал. – Союшка, ну прости меня, птичка. Я – дурак, правильно. Ну, не плачь.
– Кленчик, – всхлипнула Сойка. – Не уплывай, а? Ты ж не вернешься.
– Как не вернусь, глупая? – Клен утешал ее. – Быстро даже вернусь. Подарков тебе наберу и вернусь. Что ты больше всего хочешь?
– Дурашка, ой ты дурашка…
Большая синяя стрекоза вылетела из леса и облетела их. Заяц высунулся было из кустов и сгинул. Ветер потянул с океана – наверное, прилетел с островов…
– Сой-ка, – позвал Клен задумчиво.
– М-м?
– Твоя мама, ведь лен прядет, правда? Ты не могла бы взять у нее полотна? Мне немного. Сажень… Нет, лучше две сажени на три.
Слезы у Сойки мигом высохли, крупные смешные глаза округлились еще больше.
– Та-ак мно-ого? Ты что, Клен?
– Да разве это много, – заторопился Клен. – Всего ж на пару рубашек… Ну, может, на три. Мне для паруса. Чтобы побыстрее плыть. Я… я, наверное, через день поплыву. Вот только рули, как Рюг говорил, прилажу и поплыву. Ты моим… моим потом все расскажешь. Ладно? Я с отцом поругался, нахамил ему. Жалко. Он ведь добрый.
Сойка прижала к груди кулачки, вся сжалась, маленькая, тоненькая:
– Твой папа убьет меня, раз я все знала. А мой папка еще и спасибо ему скажет…
Смешная она, Сойка, забавная. А все ж таких мало – на всем Острове одна… Через день Сойка принесла ему льняного полотна. Клен успел уже приладить руль и стащить плот на воду. Он радовался будущему парусу, но в этот день так и не отплыл с Острова, потому что прибежали рыбаки-мальчишки и, перебивая друг друга, завопили, что из лагуны выбросился на сушу кит-касатка.
Животное с серебристой кожей лежало на отмели и сохло, приоткрывая и закрывая дыхательное отверстие. Раздвоенный хвостовой плавник бился о песок, будто касатка силилась ползти еще дальше, куда-то вглубь суши. Рыбаки кричали, размахивали руками, кто-то рыл для кита канал, кто-то взялся ворочать его с боку на бок, кантовать на расстеленную рогожу, чтобы волоком стащить животное назад, в воду. Животное было огромным – длинной в целый рост взрослого мужчины, а массой превосходило, наверное, сразу трех человек. Клен не опоздал. Он успел поддержать свой край рогожи, чтобы голова касатки не волочилась по земле. Кто-то пихнул его под руку.
От толчка голова кита мотнулась, и кит вдруг открыл один глаз. Клен нечаянно перехватил взгляд животного. Тоска, сломленная мечта, отчаяние, что так и не дотянулся до цели, боль, что так и не увидел… Чего? Брошенного дома? Покинутой родины? Отчего-то эти мысли увиделись Клену во взгляде кита, когда он чуть не выронил свой край рогожи.
«Учитель Горг, мудрый Учитель Горг… Ты же говорил, будто киты – родичи морских котиков. А котики рождаются на суше. Что же? Наследственная память гонит китов на отмели и песчаные пляжи. Шесть недель назад так уже погибла одна касатка… Этот кит ищет свою подругу, свое заповедное лежбище. А это родина, подлинный дом, непреложное отечество?
Если киты в тоске ищут свою родину, то что же гонит в океан меня? Поиск отечества, иной земли, обещанного дома. А, что теперь скажете, Учитель Горг?»
Весь тот день взгляд спасаемого кита стоял перед глазами. Клен не выдержал. Он унесся на внешний берег Острова, откуда видно скопление Белого Кита, и бросился в океан. Много часов он, обезумев, бился и с волнами, и с ветром, топил себя и всплывал, порывисто хватая ртом воздух, пока не начнет кружиться голова. Наконец, он замерз, холодная вода стала сводить тело, он, кажется, потерял сознание, потому что очнулся он, когда океан уже вытолкнул его на Остров.
Вывернув руки, он лежал лицом на песке и слушал, как песок шуршит под чьими-то спешащими ногами. Сойка таким и нашла его – измученным, полуживым и полуголым. Сойка, тормоша его, заплакала – видно, от жалости, назвала, как всегда дурашкой и вдруг сказала, что любит его. Клен был счастлив. Силы с каждой минутой возвращались.
Маленький песчаный краб быстро пробежал по его рукам.
– Ты теперь никуда не поплывешь на своем плоту, правда же? – понадеялась Сойка.
– Наоборот, поплыву, – пообещал Клен. – Завтра же.
Клен не посмотрел, как расстроилась Сойка. Это был его путь, самое начало его и только его дороги. Утром он скажет это отцу, а отец поймет и простит его, он так и скажет ему: «Плыви! Ищи непреложное отечество! Только непременно найди…»
II
Бездонное море во многом так похоже на небо, что часто трудно отличить одно от другого. Море отражает в себе синеву неба, море отражает движение облаков, а порой и подгоняет их в себе своими же волнами. Оно отражает и тучи, которые само же испарило из своих вод, чтобы заслониться ими от высокого неба. В одном они отличаются – море и небо. Небо отдает свою красоту отражению. А море не сберегает отраженную красоту, не замутнив и не исказив ее.
Теперь мало кто знает, в ком из них – в небе или в море – искать то самое непреложное отечество. Как больно будет принять неверный блеск за драгоценную мечту, а пар и дым – за единственную цель. Плот рвется в море, где волны будут хлестать его. Плоть бросается в пучину навстречу топящим ее житейским волнам. Но если что-то зовет человека взять из отцовского дома свою долю счастья и уйти с ней далеко-далеко, значит… значит и в дороге есть своя ценность. Велика ли она?
Все это Клен так и не сказал своей Сойке ни в этот день, ни в следующий. Привязанный плот покачивался на воде и звал в дорогу.
* * *
К удивлению и потрясению Клена отец не поддержал его в поисках подлинного отечества. Он долго и внимательно смотрел на Клена, а потом сказал всего одно слово:
– Одумайся…
Но сразу вдруг замахал руками, будто сам себя останавливал, сам себя перебивал, и только после этого договорил:
– Ведь ты был прав в нашем споре, Клен. Ну, да! У меня действительно есть этот Остров, мои пациенты и уважающие меня люди. А кроме них у меня есть ты, Клен. Но, видишь ли, получается, что все перечисленное есть и у тебя. Ведь ты же знаешь: все, что мое, оно – и твое. Разве не так? Разве тебе надо искать чего-то чужого, когда всё есть у тебя самого?
В ответ отец Клена увидел только упрямый подбородок да острые скулы так внезапно подросшего сына.
«Тогда лучше в чужой стороне найти понимание, если у отца его нет и в помине», – в досаде решил Клен. По счастью, он не сказал этих слов отцу прямо в глаза.
…Его плот недовольно качался на приливе. Волны подхватывали плот, канаты натягивались и скрипели, привязанные к вбитым на берегу кольям. Клен, подвернув края льняного полотнища, приколотил его к реям как парус. С порывом ветра прибитое полотно надулось и хлопнуло о мачту. Плот повлекло, потащило прочь в океан.
– Ух, ты! – выкрикнул сам себе Клен и топором перебил канаты. Плот дернулся, освобожденный, Клен разбежался, запрыгнул. Плот покачнулся. Берег вдруг застремился прочь, океан сделался как-то шире, реальнее. Клен охнул, одолевая дрожь между лопатками.
Ветер стих. Парус обмяк, и Клен лопастью весла оттолкнулся от дна, гоня плот вдоль земли. Следовало обойти ее всю, а на полувитке, на той стороне, одолеть прибой и уйти от земли вдаль. Берег заметно менялся. Галичий край скрылся, мимо проплывал перелесок, за ним пригорок с домами лесоводов. Быстро росла Возвышенность, покрытая сосновым бором, где водятся медведики. Из-за Возвышенности явились в море скопления Гончих Рыб, Рыболова и Белого Кита. Вот только на берегу, на краю земли, кто-то привлек внимание. Клен резко обернулся.
У самой воды, зачем-то опираясь на палку, стоял Учитель Горг. Клену показалось, что учитель за эти дни постарел. Наверное, подумалось, он бросил бриться, и щетина опять состарила лицо… Учитель что-то прошевелил губами. Клен не расслышал и, помогая себе веслом, приблизился к суше.
– Все-таки уплываешь? – повторил Учитель Горг и, не дожидаясь, когда подтвердят очевидное, сказал еще: – Ты вчера как безумный бросался в море. Сойка говорит, что нашла тебя здесь измученного и полуживого, как будто ты уже переплыл пол-океана.
– Она сильно преувеличивает, – Клен горделиво приподнял голову. – Просто мы вчера спасали кита.
– Правильно, – перебил учитель и еще сильнее оперся на палку. – Это моя вина.
– Вина? – плот нетерпеливо качнулся, Клен веслом придержал его. – Какая же это вина, Учитель Горг?
– Лемм не сказал тебе? – Горг напряг голос, и слова прозвучали резко: – Тридцать лет назад… Твой дядька Лемм сам, один, на какой-то байдаре плавал к Зеленеющим островам. Это он-то и узнал, что они зеленеют от хлора. Он едва не отравился! А как вернулся, так стал нелюдим и ушел в лес. Будто его обманули. Он потерял мечту, а кто больше всех теряет, тот больше всех знает о мире. – (Клен нахмурился, но промолчал). – А я теперь наперекор всему думаю, что ты-то окажешься посильнее его…
– Ну да, я же плыву не к сверхдальним, а к сверх-сверхдальним, – растерялся и зачем-то напомнил Клен.
– …посильнее его и поймешь что-то свое, то главное, чему я не смог научить тебя. Плыви же! После и меня научишь. Плыви, а то народ сбежится и меня же, старого глупца, обвинит, что мальчишку в море пустил. Мне туда в жизни не доплыть и не понять того, что ты там поймешь!
Он вдруг замахал руками, выкинул палку и побежал прочь от
