Эндорфин
Позади центрального входа в многоэтажное здание, под накидным козырьком, сидели двое... Они были примерно одного роста, одинаковой комплекции, оба темноволосые, но тот, кто сидел левее - слегка выдавался вперёд своим корпусом. Упершись локтями в колени, он медленно, но со вкусом затягивался наполовину выкуренной сигаретой и, прищуривая глаза, что-то созерцал в дали. Второй сидел ровно, почти неподвижно, он не курил, его голова была чуть повёрнута в противоположную сторону от первого. Вдобавок, у второго ещё был нежно накинутый на щеки румянец и острие профиля, оканчивающееся ровным носом и едва выпуклым подбородком, а в остальном, они были схожи, обоим по 20 лет, даже цвет глаз у них был один - зеленый.
Сидевшие, безмолвно перебирали мысли, скопившиеся в пучине великого сознания, которому по сей видимости суждено было размениваться на обыденное небо и, мельтешащие в самой низине крутого склона, автомобили. Непризнанные гении, одинокие духи или просто вызов быстротечной современности, они - медленные и спокойные, более чем надменные в своих позах и мыслях, по-царски играли с поступающей на голодный желудок информацией, которую жадно впитывал беспечный взгляд. Эти двое могли бы бесконечно долго медитировать над проносившейся в воздухе скукой, думать о бренности и тленности, о развратном гламуре и коротких юбках, но каждому гениальному мечтанию, именно в самый неподходящий момент, суждено разрушиться реалией страшного сегодня, здесь и сейчас. Короче говоря, в быту вездесущем, мимолётно уносящим за собой всё живое.
Поднимающаяся по лестнице миловидная особа в тонком твидовом пальтишке, окликнула одного из них:
- Леш, ты на пары не торопишься? А то сам знаешь, каково то чувство, когда приходишь через сорок минут после звонка и небрежно заявляешь, что опоздал...
- Куда хуже реакция препода, смотрящего на тебя как на дичь - ответил второй вскользь.
Парень, сидевший доселе ровно и неподвижно, словно пришел в себя и, посмотрев, на унылого друга, хлопнул его по плечу:
- Я б на твоём месте, тоже шёл, последние два месяца остались, а дальше, пожалуй можно уже и не молиться, не смотря на то, что ты усердно веришь в халяву, - сказал он и, улыбнувшись, добавил: - Ну, я убёг, увидимся ещё.
Первый лишь подмигнул ему и затянулся второй сигаретой...
Как вы думаете, что на уме у двадцатилетнего подростка, вот уже третий год, учащегося в ВУЗе, по профессии, на которую ему плевать и вдобавок ко всему, не знающего и не желающего знать, того, что ждёт его завтра? Чего ждать от человека, который каждый день задаётся одним и тем же вопросом: «Что такое жизнь и для чего я живу?». Он, как и многие другие, рассуждает примерно следующим образом: «Если мы - люди, живём тут - на Земле, и смотрим вверх на небо, купаясь и, облучаясь лучами одного жёлтого солнца, создаём шкалу рангов, разделяющую нас на богов и червей, только для того, чтобы унижать друг - друга и хотим всё большего и большего от жизни. То, для чего прожигать впустую все свои годы, с каждым новым разом убеждаясь в никчёмности окружающего мира, чтобы потом в один прекрасный день умереть и исчезнуть из него, завещав кому-то всё нажитое добро. Оставить имя вы скажите? Но на какой чёрт, простите, оно вам на кладбище? Не всё ли равно покойнику: помнят его заслуги или нет? Хвалят ли его или бранят? И вообще... эти догмы по поводу жизненных ориентиров, ценностей, вездесущего добра и зла, клятвы и обещания, мольбы, крики о помощи, утраты... да сколько всего этого можно вот так перечислить? Не проще ли было бы просто сдохнуть самому, до того, как к этому подведёт тебя время? Но нет, найдутся те, которые будут тыкать вас носом в бездушность и презрение к родительским чувствам, слабость воли и тонкость духа. Правда, поинтересовавшись у них, задавились ли они подобными вопросами, эти ребята скажут, что задавались, но нашли себя благодаря ценностным ориентирам и боязни того, что будет после... после жизни, конечно же. Но, я скажу вам так - нет ничего более страшного, чем верить в то, с чем придётся когда-то расстаться. Вся эта борьба материального и духовного, эти философские поиски, эта фалометрия глобального и повседневного, заставляют людей становиться всё большими идиотами, коими они уже являются от рождения. Одни тащат на себе груз вещей, вторые пытаются доказать красоту не существующего, выражая это бредовыми идеями, картинами, музыкой или танцем.
Однако, повторяясь вновь и вновь, стоит сказать, что вся жизнь сводится к смерти и, пожалуй, нет ничего страшного в том, чтобы остановить её бессмысленный круговорот, может быть выгодный для кого-то, но не для нас с вами»...
- Леш, ты на пары не торопишься? А то сам знаешь, какого то чувство, когда приходишь через сорок минут после звонка и небрежно заявляешь, что опоздал... - сказала миловидная девушка в тонком твидовом пальтишке, поднимаясь по треснувшим ступенькам, ведущим прямиком к университетским дверям.
Парень, словно оцепенел, вглядываясь в лицо девушки...
«Дежавю», - подумал он и, повернув голову правее просто ужаснулся. Рядом с ним никого не было.
Ещё пару минут назад, загруженный хаотичными мыслями, он поднимался по лестнице этого здания, за углом которого он теперь сидит, как сидел ещё до того момента, как стал подниматься.
-Что за...- еле прошептал он и, оглянувшись ещё раз на то место, где вроде бы только что сидел его приятель, искривлённо усмехнулся, повторив вслух: «Наверное, дежавю», после чего взял свою кожаную сумку и исчез в дверном проёме университетского входа.
«Память штука нехорошая», - думал он про себя, поднимаясь по лестничному маршу, - «Она может подшутить над тобой, затеряв весьма важные моменты жизни, а может разыграть спектакль, каждый раз новый, преподнося его вместе с ужасным чувством, что вы его уже где - то видели. И тогда возможен коллапс мозга. Бум! Один взрыв и ты в новом мире, где джентльмены в белых халатах силком тащат тебя на уколы».
Люди спускались и поднимались. Каждый новый этаж вбирал в себя все меньше и меньше студентов, явно опаздывающих на занятия, но жаждущих успеть на них вовремя. Вопреки разноцветной толпе, Алексей, не обращал внимания на суету вокруг него, он мерным шагом, ступал на новую ступень, и погруженный в свой внутренний мир, бывало, кидал задумчивый взгляд на окружающий его процесс погони от одного конца к другому.
«Почему же они, вот уже три года такие одинаковые.. в смысле без эмоциональные что ли. Хотя и так их нельзя назвать. Даже не знаю, как бы это выразить поточнее, чтобы ударение падало на константу, проявляющуюся в повседневности движений и порядка мыслей этих людей. Нет, они, безусловно, разные, никто из них не похож друг на друга. У каждого своя траектория шага, свой размах ноги и длинна кроссовки тоже своя. Но... есть в этом что - то чертовски подозрительное...» - пронеслось в голове у парня и мгновенно растворилось в пучине безмолвия. Его этаж был пятым - последний и, пожалуй, самый безлюдный. Недавно в университете потекла крыша и вода начала просачиваться на этот этаж, заглядывая в аудитории, как в гости к другу, прямо посреди занятий. Ох уж это ощущение, когда дождь идёт не только на улице... В тот же вечер, ректор распорядился нанять подрядчика для устранения протечки, этаж закрыли, но одну аудиторию всё же оставили по той причине, что её каким - то образом не залило водой, и она была пригодна для дальнейших занятий. Алексей учился на экономическом, как и многие миллионы студентов. Пожалуй, одна из самых популярных специализаций на сегодняшний день в мире. Просто потому, что люди сошли с ума на почве экономики. Наука, которая зарождалась как склонность к накоплению, разрослась, словно вирус СПИДа и теперь едва ли есть острова, на которых остаток голеньких чернокожих меньшинств кушают друг дружку без осознания материальной выгоды этого занятия. Лёша не был отличником или двоечником, он просто учился, по возможности делал то, что должен был, иногда прогуливал, иногда спал прямо посреди занятий, но это не делало его студентом в меньшей степени, чем остальных. Он не обладал каким- то даром, ничем не увлекался, и спроси его, чего он хочет от жизни, парень не смог бы дать точного ответа на этот вопрос. А чего лично ты хочешь от неё? Может быть шоколадку?
Аудитория состояла из обыкновенных школьных парт и небольшого подъёма с трибуной, на которой располагался стол с пюпитром и чудесным кубиком-кафедрой для педагога. Позади этой красоты висела весьма внушительная по размеру изумрудная доска с белой металлической рамкой и подставкой для тряпочки с мелками. По своему обыкновению, задние парты всегда занимались первыми. Есть за кем спрятаться, чтобы в процессе лекции или практического занятия, «страдать» чем-то любимым ну или просто отвести душу, чтобы не сойти с ума от назойливой писанины и голоса человека за кафедрой. Вот если он бубнит всю пару и сам этому не рад, потому, что его зарплатой только слезы подтирать вместо платка, то какой инерции и отдачи он ждёт от студентов, увы, не знаю.
Все уже были в сборе. Но существовали они врозь друг от друга, каждый своей маленькой жизнью, даже если сидели вместе, даже если дышали одним воздухом. Да, кто-то общался с соседом, но это было больше похоже на принципиальную трату заветных минут «До», кто-то же, нервно клацал по телефону, в поисках новой демки или очередного позора, выложенного на всеобщее обозрение, некоторые, имея игровые планшеты или портативные приставки - уделяли своё внимание целиком и полностью им. Та девушка, что окликнула Лёшу у входа, была его старостой. Обычно, она сидела одна, что-то рисуя в своём альбомчике. Её место было третьей партой, третьего ряда. Воткнув поглубже наушники от плеера и слегка подпевая своему любимому исполнителю, аккуратно наносила новые штрихи на плотный альбомный лист. Место рядом с ней пустовало и сегодня, и так как оно было едва ли не единственным свободным, только что вошедший в аудиторию