Августовское утро разливается над деревней белесым туманом. От реки тянет зябкой прохладой. Ни шороха, ни звука в предутренний час. Тишь стоит такая, что уши режет. Но только лишь краешек солнца появляется над горизонтом, осветив мягким оранжевым светом макушки елей, словно по волшебству какому, оживает мир. Зарянка первой подает свой чудный голосок, переливчатой трелью вторит ей жаворонок. И вот уже разноголосый хор подхватывает эту песню, вливая в себя все новые и новые звуки. Как же чуден рассвет в его жизнеутверждении… Просыпаются и деревенские певчие…
Ах, как же горланит этот несносный петух… Уже все петушиное племя успокоилось, прокричав свое утреннее приветствие миру, уселось поудобнее на забор и предалось мягкой дреме, а это чудище и не думает замолкать. – Весь в хозяйку, противный, я тебе перья повыщипаю, и суп из тебя сварю, - думалось сквозь сон Юльке. Хозяйка петуха, тетка ,Авдотья, была женщиной звонкоголосой, и если ссорилась возле дома своего с кем, слышно было по всей деревне. Но к Гошке несправедлива была Юля в тот миг. Вернее, не совсем справедлива… Петух обладал отвратительным характером, задиристый, норовивший не только собратьям своим задать трепку, а и на человека мог налететь, клюнуть до крови и, с гордым видом удалиться в свой гарем. Но красив был, чертяка… Огромный, огненно-рыжий, с бархатным бордовым гребнем, мохнатыми мощными лапами, на которых красовались великолепные шпоры, он был неотразим. Такой красавец был единственным на всю деревню, потому и жив был до сих пор
.
Еще раз, пожелав Гошке оказаться в котле, Юлька натягивает лоскутное одеяло на голову и засыпает. Как сладок и короток этот сон на стыке дня и ночи. Кажется, секунду назад сомкнулись веки в нежной истоме и вот уже бархатный голос мамы окончательно прогоняет сон. – Зорька, стой, милая, не уроси, - уговаривает она нашу корову.
Юлька живо представила, как Зорька, кося лиловым глазом на маму, забирает с ее руки ломоть домашнего каравая густо посыпанного солью, шершавым языком своим облизывает ладонь. И вот уже живые струйки парного молока с тонким звоном ударяются о жестяные стенки подойника. Как вкусны эти чудные звуки, словно наполняют теплом все существо, любовью и нежностью окутывают. Потянуло запахом печеного хлеба. Тут уж и вовсе не до сна… тягучая слюна наполняет рот… Юлька вздыхает - рано еще, потерпеть надо.
Сестренки спят еще, им эти деревенские запахи и звуки не в диковинку. Это ей, городской жительнице, все заманчиво и дивно в этой деревенской простоте. Ведь не помнит она своего раннего детства в родовом гнезде. Не помнит, как зимой они с мамой уезжали в большой город, как провожала их вся семья. Лишь фотография осталась на память, где стоят они все вместе у ворот, и она, совсем махонькая, в клетчатом пальтишке, перевязанном сверху бабушкиной шалью, в несуразных валеночках прижалась к маминой ноге.
Тихонько выскользнув из-под одеяла, Юлька открыла скрипучую дверцу чердака, вышки, как называли чердак в деревне. Поток света хлынул в полутемное помещение, где в летнее время облюбовали они с сестрами себе укрытие. Здесь был их сказочный мир, мир, куда доступ взрослым был закрыт. Ведь не смогут они понять, что старая ручная прялка, с привязанной поперек палкой, превращалась в волшебный самолет, уносивший их в далекие страны, к теплым морям, к русалкам и дельфинам. Где обычная керосиновая трехлинейка превращалась в Волшебную лампу Алладина, откуда вызывали они Джина, и он исполнял все их желания. Где по ночам рассказывались страшные сказки, но обязательно со счастливым концом.
А старый чемодан, полный газет и журналов подарил им самый настоящий клад. На дне его обнаружилась туго перевязанная пачка царских денег. То были трех-, пяти- и десятирублевые купюры, возрастом аж, страшно подумать, с 1909 года… как гордились девчонки своей находкой… Дарили друзьям и приговаривали, - знайте щедрость нашу барскую… холопы...
Звонкий щелчок кнута вернул Юльку в реальный мир, - Куды, холера комолая … сыть… язва поперешная…,- это пастух деревенский ругался, по обыкновению, на черно-пеструю корову с одним рогом. Ох и корова была, вреднючая, да прыткая…Так и норовила проскочить в открытые ворота и нырнуть в огород… а уж оттуда выгнать ее было нелегкое дело. Лишь ухватив добычу в виде вилка капусты или пары свеклин, выходила с достоинством из запретной зоны.
- Вставайте, сони, завтрак на столе – елейным голоском пропела Юля, втискиваясь между сестер.
- Ужо встаем, - в тон ей ответила Катя. Потискавшись немного для разминки, девчонки ринулись наперегонки к дверце. Юлька, как всегда, впереди, больно верткая она была, по сравнению со своими сестрами. И футбол с мальчишками гоняла, и на коньках наперегонки, и на лыжах… Все виды спорта давались ей играючи. Оттого и страха не ведала, и всегда вперед рвалась. Азарт спортивный полыхал в ней всегда. Уже за дверью почувствовала, что держит ее за платье кто-то…
- Катька, отпусти, я первая, - Сзади только смех…
- Катька, тебе говорю, - рванулась сильнее и…вылетела прямо на покатую крышу сенок. Кувырок…еще один… удар… тормоз… Боли нет, страха тоже, удивление одно. Вниз не упала, в чем дело, отчего так? О, как! На краю ската лежало бревно, оно и задержало неминуемый полет с почти трехметровой высоты. Юлька и раньше удивлялась, - для чего оно лежит здесь?- Теперь понятно… Чтобы ловить таких как она, которые без тормозов…
- Юль, платье…- сделав круглые, словно голубые блюдца глаза, прошептала Таська. – Что будеееет…попадет…-
Новое, из яркого ситца в ромашку, платье повисло сзади, оголив место пониже спины. Присборенная юбка, сшитая в «татьянку», оторвалась от лифа, хотя ткань не пострадала.
Виной всему оказался их волшебный аэроплан, за рукоятку которого и зацепился край пышной «татьянки». Нитки… Как сказала бы бабушка, - С Ерманской войны трофей…-
И вспомнился тут Юльке рассказ мамы… Не первое ее приключение было уже на этом бревне. Было ей тогда едва ли четыре года. Каким образом забралась она по крутой лестнице на самый верх, осталось загадкой до сей поры. Только повисло дитя животом на бревне, ни туда, ни сюда…Голова и руки на крыше сенок, ноги не достают до ступеньки лестницы. Мама, потеряв Юльку, вышла на крыльцо и обомлела… чадо ее болтается на бревне и еще приговаривает, - Хоть бы помог кто… не видите, застряла…-
Приложив палец к губам – не испугать бы, а то слетит еще – маякнула через открытую дверь дяде. Он и достал «верхолазку» с крыши.
Сегодня суббота, день «генералки», это значит – все чугунки, сковородки, ухваты и прочее кухонное имущество, что ставится в русскую печь, будет драиться мелким речным песочком во дворе. Некрашеные полы в избе тоже, тем же песочком с берестой до желтизны яичной. В общем, тара-рам на весь день всей семье обеспечен. За этим строго следила бабушка. Улизнуть не удастся, пробовали уже…
Спустившись вниз, кошачьим шагом девчонки пытаются проскользнуть в горенку, где под бабушкиной кроватью стоит Юлькин чемоданчик. Бабушка, мама и тетя не обращают никакого внимания на появление троицы. Накрывают стол для завтрака. Зато дядя вмиг узрел острым глазом охотника неладное. Юлька, придерживая за спиной собранный в гармошку и сжатый в кулаке верх юбки, второй рукой стараясь прикрыть, растущую на глазах, шишку на лбу, крадется в середке, чего раньше никогда не бывало.
- Эй, Опрокида, поди-ка сюда…ты, никак, с утра фонарик прикупила?
Это прозвище Юлька получила от дяди за норов свой крутой и нежелание проигрывать. Полное имя было – Опрокида Перевертовна. Частенько играли они с дядей в шашки или в лото, и если Юлька проигрывала – вскакивала из-за стола и стремглав неслась во двор. Умудряясь при этом, обязательно что-нибудь зацепить и перевернуть - стул, табуретку, или кого-то чуть не сшибить с ног. За что и получила это нелепое прозвище. – Ишь, ты… два шага и за порогом, - смеялся дядя.
Спорить с ним было себе в убыток, этот просмешник еще и не такое прозвище мог придумать…
Потому Юлька безропотно показала шишку, отпустила зажатый в кулак пояс платья. Зрелище было еще то… Юбка держалась только спереди, весь зад до самых коленок оказался открытым, подол платья лежал на полу.
Дядя захохотал, - Где ж тебя, милая так? Какие собаки гоняли? –
Он смеялся так заразительно, что заулыбались и мама и бабушка. Гроза, благодаря дяде, прошла стороной.
После завтрака Юлька, как обычно, первая выскочила из-за стола с припевкой, - Волна придет,… смоет… - это про посуду на столе. И поскакала во двор, там много интересного всегда…
Утро было светлое, росой умытое… Небо синее-синее, ни облачка…Не подует ветерок, не шелохнется листок… все словно в дреме ночной еще...
Борька, боров ленивый, по своему обычаю, лежал посреди двора. Туша его розовая умела только есть, и валяться на солнышке… Но ласков был кабанчик и доверчив…
В буйной голове уже зрел план…
А тем временем «генералка» пришла в движение. Мылось, чистилось и скреблось все, что только можно. Таське, как самой маленькой, чистить доводилось всегда огромный медный самовар, на нем копоти меньше было. И делала это она, надо сказать с усердием и большим удовольствием. Потому как блестел и сиял он после чистки словно зеркальный. Не то, что их с Катей чугунки да сковородки… были черными, черными и остались…
День в такой суете пролетал совершенно незаметно. После обеда уже начистую мылись полы в избе, и начиналась подготовка к бане. А пока немного свободного времени и каждый был занят своим делом.
-Таська, иди-ка, что скажу, - подозвала Юлька сестренку. Та мигом подхватилась, знала, если у Юльки глаза сияют, что-то придумала…
- Большая у меня шишка? – начала издалека, давая время сестренке проникнуться значимостью разговора.
- Большая и синяяяяя…, больно? – дотронувшись до Юлькиного лба, прошептала Тася.
- Заживет…, - скосила глаза на безмятежно похрюкивающего, ничего не подозревающего Борьку, - прокатимся? –
- ???, - Немой вопрос застыл в Таськиных глазах. И вдруг сообразив, ЧТО предлагает ей старшая и такая смелая сестра, загорелась вся и готова была тотчас оседлать Борьку.
- Тсс,- кивнула на крыльцо, где дядя шлифовал наждачкой топорище, - уйдет в амбар, тогда…-
Тася лишь моргнула в ответ. Но уже не терпелось ей… и бочком, бочком она подкрадывалась к Борьке. Ах, как удобно он улегся… Вся его широкая спина готова была принять седока. И Таська, словно пружина ее подбросила какая, прыгнула на спину Борькину, вцепилась руками в его прозрачные на свету большие уши…
Боровок, обезумевше взвизгнул, вскочил и очумелый понесся по двору. Он визжал так, словно его резать собрались, отчаянно и на самой высокой ноте… Таська орала от страха и восторга… Вот это была кавалерия…видеть надо…
Вся семья стояла во дворе, словно в ступоре каком-то… Кабан же, сделав круг, совсем потерял ориентир и несся прямо на плетеный из ивовых прутьев заборчик.
Мягкий удар, треск плетня, дикий совершенно Борькин визг… Финал…
- Гы-гы-гы, ха-ха-ха, - Дядя, сидя на крыльце, гоготал так, что, казалось, крыльцо трясется и