слов.
Утром, еще до подъёма, я сбегал к телефону-автомату и позвонил матушке. Сообщил ей, что задание выполнено и к вечеру я должен приехать домой. Так как сумка у меня очень тяжелая, то я попросил ее снарядить к проходной завода отца на машине, чтобы он меня встретил. Когда я вернулся, автобусы уже грели моторы, а Эдик и Михалыч стояли на улице и нервно курили. Посмотрев на них, я сразу понял причину их нервозности. Лица помятые, заклеенные пластырем, с многочисленными кровоподтеками. Бородавка на носу у Михалыча воспалилась, саднила сукровицей и производила впечатление проснувшегося вулкана. Левый глаз Эдика заплыл, но он где-то нашел солнцезащитные очки и, благодаря им, его внешний вид был вполне сносным. Оба они жевали сухую лаврушку и еще какие-то снадобья, известные только шоферам. По преданию эти средства помогают отбить запах выпитого накануне, и никогда еще не подводили.
В десять утра мы выехали в обратный путь. Я сел рядом с Михалычем и принялся опять слушать. На этот раз Михалыч был не менее словоохотливым, но его дикция явно страдала от выбитого зуба и распухшего языка. Эдик ехал впереди и задавал скорость движения нашей колонне. На самом выезде из Москвы нас остановил гаишник. Он долго изучал водительские права обоих водителей, документы на груз, а затем неожиданно спросил:
- Где это вас так разукрасили, товарищи водители? Сдается мне, вчера вы здорово повеселились? Не отправить ли мне вас на экспертизу?
Михалыч и Эдик сразу изменились в лице. Против экспертизы никакая лаврушка не поможет. Я не принимал участия в разговоре, но заметил, что служитель правопорядка недвусмысленно поглядывает на полиэтиленовые канистры, которыми были забиты оба автобуса, явно намекая на способ разрешения ситуации. Поэтому я решил на свой страх и риск помочь товарищам водителям, вспомнив свой недавний подвиг в универсаме. Я быстро достал из сумки пачку «Мальборо», перепавшую мне в числе всего прочего от Бориса Ивановича, напустил на себя заспанный вид и подошел к гаишнику.
- В чем дело, товарищ сержант? – спросил я, на ходу прикуривая сигарету из престижной пачки.
- А вы, собственно, кто?
- Ах, да, я и не представился. Прощу прощения. Я руководитель этой поездки. Мы везем наш груз, как бы это выразиться, на один из заводов, про который никто не знает. Вы, наверное, обратили внимание на этот факт, когда проверяли накладные. Вы понимаете меня?
Сержант этого не понимал, и продолжал гнуть свою линию:
- Я только хочу убедиться, что водители трезвы. Ни адрес вашего «одного из заводов», ни то, чего он производит, меня не интересует.
- Ну, зачем же так сомневаться в искренности слов граждан из родственного вашему ведомства? Неужели мы не сможем договориться? Курите, товарищ сержант, - я протянул ему пачку.
Сержант вежливо взял пачку, не менее вежливо её ополовинил, и подчеркнуто вежливо вернул мне. Отсюда я сделал вывод, что он мне не поверил и без жертв не обойтись.
- Сержант, это ваш мотоцикл? – показал я на стоящий на обочине лиловый «Урал» с коляской. Получив утвердительный ответ, я продолжил:
- Я убежден, что в коляску уберется двадцать канистр.
- Двадцать пять, - твердо сказал сержант.
- Ну, что ж, пусть будет двадцать пять. Милиция всегда все преувеличивает.
Через пять минут загруженный канистрами гаишник уехал.
- Как рассчитываться будем? – сказал озадаченный Михалыч, - канистры ведь на счет идут.
- По-твоему лучше было права отдать? – поинтересовался Эдик, - заплатим, чего же теперь.
- Дело не в этом. Никогда у меня, сколько лет катаюсь, не было недостачи.
- Надо же когда-нибудь начинать, - похлопал его по плечу Эдик, - но если ты не хочешь ломать традиций, то поехали догонять гаишника. Вернем канистры, отдадим ему права и переквалифицируемся в слесарей.
- Что ты? Что ты? – замахал руками Михалыч, - я же только поразмышлял. Поехали.
Едва мы выехали из Москвы, как пошел первый весенний дождик и быстро залепил лобовое стекло нашего автобуса. Я посмотрел на торчащие железки дворников, но резинок на них не заметил. Я подумал, что Михалыч держит их в кабине, как и все шоферы, и выставляет только по необходимости, но он явно не торопился этого делать. Мы продолжали ехать, шедший впереди сто четырнадцатый, был уже едва различим, а Михалыч продолжал рассказывать очередную байку. Вдруг он неожиданно спросил:
- Ты дорогу видишь?
- Нет
- Я тоже.
- Так поставь дворники, дождь же идет.
- Эх, мой юный друг, к дворникам нужен ещё и моторчик, чтобы эти дворники крутить. А он сгорел ещё два года назад.
- Что же делать?
Михалыч достал из-под своего сиденья тряпку и дал ее мне. Потом он остановил автобус:
- Давай, действуй!
Я выскочил под дождь и быстро вытер лобовое стекло. Так мы и ехали. Пользуясь, пусть и небольшим, преимуществом в скорости перед сто четырнадцатым, мы успевали и остановиться, и протереть лобовое стекло, и не потерять Эдькин автобус из вида. Через полчаса я уже сильно промок, но другого выхода не было. Благо, что весенние дожди непродолжительны, и вскоре дождь кончился, а я порадовался, что сейчас не осень.
Когда мы отъехали от Москвы километров на восемьдесят, ехавший спереди автобус Эдика зачихал, затрещал, задергался и, съехав на обочину, остановился. Мы тоже остановились. Михалыч пошел узнать, в чем дело, а когда вернулся, мрачно проговорил:
- Всё, похоже, коробка полетела, отъездился сто четырнадцатый.
Михалыч и Эдька ещё два часа пытались вернуть сто четырнадцатый к жизни, но это ни к чему не привело.
- Надо трос, - подвел итог Михалыч, - у тебя вроде был?
- Был-то, он был, но знаешь он где? Под задним сиденьем, - ответил Эдик.
- Ты что, издеваешься? – вспылил Михалыч, - ты же знаешь, что с твоим драндулетом может случиться все, что угодно в любую минуту, а ты трос под заднее сиденье положил?
- А куда я его ещё должен был положить? Я же только по городу ездил, а тут в Москву послали. Что же я должен был трос к себе в кабину переложить, тут и так места нет.
- Думать надо было.
- Ну что мне теперь застрелиться? – вспылил Эдик, - а у тебя, кстати, почему троса нет?
- Речь сейчас не обо мне. Я в своей машине уверен, - похлопал по бамперу своего автобуса Михалыч, - поэтому мне трос и не нужен.
Эта дискуссия начинала мне надоедать, поэтому я решил вставить свое слово:
- Если мы и дальше будем препираться, то придется тут заночевать. Давайте разгружаться.
Три с половиной часа мы разгружали на обочину автобус Эдика, причем без перекуров. Потом еще четыре загружали его обратно. Но самое печальное в том, что ни под задним сиденьем, ни в другом месте троса не оказалось. Михалыч готов был загрызть бедного Эдьку живьем. Кроме того, на заводе автобус грузили настоящие грузчики, которые укладывали канистры особым, только им известным способом. После нашей погрузки в сто четырнадцатый не убралось больше сорока канистр.
Автобус Михалыча мы разгружали уже внимательнее, учитывая то, что его придется снова загружать, а места должно хватить еще и не поместившимися в Эдькин автобус канистрами. Теперь захапистого московского гаишника мы вспоминали с благодарностью. Под задним сиденьем сто тринадцатого Михалыч хранил трубу с двумя болтами для жесткой сцепки, посредством которой и было решено буксировать сто четырнадцатый. Никто уже не корил Михалыча, как раньше Эдика за то, что тот хранил трубу так далеко, и снова пришлось разгрузить весь автобус. Всех беспокоило одно, чтобы эта труба оказалась на месте, да и сил на ругань уже не оставалось. Но в это раз судьба нам благоволила, труба с двумя болтами преспокойно лежала под задним сиденьем. Когда сто тринадцатый загрузили вновь, было уже три утра, мы валились с ног от усталости, хотелось есть и пить. Пришлось нам доставать свои покупки, а мне вторую бутылку коньяка, так как пить было нечего. После еды, прицепив на жесткую сцепку автобус Эдика, мы легли спать. Я сделал себе лежанку из канистр, было жестко, но я этого не замечал. Как устроился Михалыч, я даже не успел посмотреть, так как сразу уснул.
_____________________
Было десять часов утра, когда я проснулся. Все тело болело от спанья на жестких канистрах. Тут я вспомнил, что родители ждали меня вчера вечером, и как они там беспокоятся. Надо ехать, а то и сегодня не доедем. Я растолкал остальных, мы позавтракали остатками ужина и тронулись в путь.
Надо честно сказать, что тягач из сто тринадцатого был неважный. Скорость наша заметно уменьшилась, к тому же мотор постоянно перегревался, и мне приходилось заливать его водой через каждые полчаса. Ведро, а также несколько канистр мы наполняли водой почти в каждом населенном пункте. Но вперед мы все-таки продвигались, делая по двадцать пять, тридцать километров за час. Я удивлялся Михалычу, он по-прежнему не умолкал ни на секунду. Я поддакивал, а сам мысленно прикидывал, что с такими темпами мы доедем до нашего города только завтра рано утром, и то если ничего более нам не помешает. Это меня печалило, так как родители, наверное, места себе не находят. Это сейчас есть мобильные телефоны, а тогда и проводных-то было мало, а уж междугородних и говорить нечего.
Солнце уже стало клониться к закату.
- Ничего, - успокаивал я себя, - за ночь мы должны доехать.
Я часто поглядывал на спидометр, единственный из всех приборов на панели сто тринадцатого, который исправно работал и подсчитывал оставшиеся нам километры. Еще немного и первую половину пути мы проедем, а там будет легче. Дорога пошла под уклон. Он был пологим и затяжным, в самом низу дорога заворачивала, и на этом изгибе живописно расположилась деревня, гревшаяся в последних лучах вечернего апрельского солнца. Было очень красиво. Под уклон скорость наша возросла, и это меня радовало. Вдруг Михалыч прервал очередную байку и показал мне пальцем:
- Смотри, какой-то дурак нас справа обгоняет! Во, дает! Гаишников на него нет!
Действительно, справа нас медленно обгонял автобус.
- Ба! – вдруг заорал Михалыч, - это же наш автобус! Сто четырнадцатый отцепился!
Скоро сто четырнадцатый с нами поравнялся, и мы увидели в его кабине спавшего Эдика. Михалыч принялся сигналить, махать руками, кричать, но на Эдика это не подействовало, он и не думал просыпаться. Сто четырнадцатый какое-то время ехал с нами вровень, а затем вырвался вперед. Дальше всё было как в скверном фильме. На повороте дороги сто четырнадцатый, естественно, не повернул, а, съехав с шоссе, устремился в деревню, где врезался в первый попавшийся дом, который по несчастью не имел палисадника. Громкий удар потряс отходящую ко сну деревню. Все три окна дома мгновенно разбились. Сто четырнадцатый пострадал меньше. Он лишился обеих передних фар и заполучил вмятину на капот. Из дома тотчас выбежала перепуганная старушка:
- Ах, вы ироды! Сколько лет тут живу, а такого безобразия не видывала. Это ж надо так зенки залить, чтобы поворот не заметить! Ну ладно бы ночь была, так ведь нет! Я сейчас милицию вызову!
Встречаться с милицией в наши планы не входило. Мы долго её уговаривали, уверяли, что всё исправим. Наконец, она успокоилась и даже срок установила: до утра. Потом даже показала, где можно купить стекла. Оставив нам ключ от избы, она ушла ночевать к соседке. Мы всю ночь вставляли стекла в протараненный сто
