Феномен Лютикова. Часть 2. Глава 2

     Только  в  своей  мини-студии,  под  прикрытием  кульманов,  я  смог,  наконец,  вздохнуть  с  облегчением.  Федьки,  как  всегда,  не  было,  и  никто  не  мог  помешать  мне  насладиться  несколькими  минутами  уединения.  
     Надо  заметить,  последние  две  недели  такое  счастье  выпадало  мне  довольно  редко  (что  отчасти  и  объясняло  мое  неодолимое  желание  сбежать  в  отпуск),  потому  что  теперь  большую  часть  времени  мой  «помощник»  предпочитал  почему-то  находиться  в  отделе.  Вообще,  после  той  злополучной  вечеринки  у  «Маэстро»  Федька  сильно  изменился.  Сейчас,  вместо  того  чтобы  шляться  по  заводу,  он  целыми  днями  сидел  за  своим  столом,  тупо  уставившись  в  одну  точку  и  на  все  попытки  его  расшевелить  отвечая  каким-то  нечленораздельным  мычанием.  Поначалу  я  жалел  своего  подопечного,  не  загружал  никакой  работой,  но  очень  скоро  Федькино  бестолковое  сидение  на  месте  стало  действовать  мне  на  нервы.  Тем  более  что  с  каждым  днем  этот  субчик  становился  все  более  неуправляем,  а  иногда  даже  стал  позволять  себе  грубые  выпады,  если  я,  на  его  взгляд,  слишком  уж  сильно  его  доставал.  Один  раз  в  ответ  на  очередное  Федькино  хамство  я,  помню,  чуть  было  не  вломил  ему  со  всей  дури,  но,  к  счастью,  вовремя  сдержался.  Какое  все-таки  наслаждение,  что  я  целый  месяц  не  буду  его  видеть!
     А  может,  не  месяц?  Может,  мы  вообще  больше  с  ним  не  встретимся,  так  же  как  с  Маляновым,  с  Наденькой,  с  другими  сотрудниками  отдела?  Вдруг  за  время  отпуска  мои  дела  пойдут  настолько  удачно,  что  я  просто  не  захочу  возвращаться  на  завод?  Ну,  а  почему  бы  нет!  В  конце  концов,  материальный  достаток  не  самое  главное  в  жизни,  тем  более  сейчас,  когда  я  еще  не  обременен  семьей,  да  и  родители  мои  пока  сами  в  состоянии  себя  прокормить.  Конечно,  мать  какое-то  время  будет  ворчать,  но,  увидев,  что  сын  наконец-то  нашел  себе  дело  по  душе,  думаю,  в  конце  концов  все-таки  смирится.  И  потом,  почему  не  предположить,  что  все  у  меня  сложится  довольно-таки  неплохо.  А  вдруг  мне  удастся  создать  что-то  совершенно  новое,  выдающееся,  но  в  то  же  время  понятное  каждому  (ведь  все  гениальное  просто),  и  это  будет  по  достоинству  оценено  современниками.  Вдруг  мои  картины  ожидает  успех,  причем  такой  оглушительный,  что  любой  уважающий  себя  музей  непременно  захочет  включить  их  в  свою  коллекцию…
     Я  вскочил  с  места,  в  возбуждении  прошелся  от  одного  стола  к  другому  и  обратно.  Сегодня  мне,  как  никогда,  были  тесны  стены  моей  импровизированной  студии.  Во  мне  клокотала  бешеная  энергия,  силы  небывалой  вулканической  мощности  яростно  бурлили    внутри,  нарастая  как  шквал.  Это  все  настойчивей  просилось  наружу  мое  неуемное  творческое  «я».  И  я  уже  знал,  чем  его  утолю.  Самой  первой  моей  работой  станет  Танин  портрет.  Я  решил  это  давно,  еще  в  начале  нашего  знакомства  (благо,  теперь  в  моем  распоряжении  имелась  ее  фотография,  которую  по  моей  настоятельной  просьбе  Таня  подарила  мне  дня  три  тому  назад).  Конечно,  это  будет  не  просто  портрет.  Это  будет  что-то  особенное,  призванное  отобразить  мое  нынешнее,  совершенно  иное  восприятие  жизни,  которым  я  -  и  в  этом  уже  нет  никаких  сомнений  -  полностью  обязан  своей  новой  знакомой…
     Я  вдруг  снова  вспомнил  тот  неповторимый  вечер,  когда  с  отчаянием  хватающегося  за  соломинку  догонял  на  частнике  Танину  электричку,  и  как  мы  потом  шли,  держась  за  руки,  по  тихим  лунным  улицам  и  все  боялись  взглянуть  друг  на  друга,  а  если  наши  взгляды  все  же  ненароком  встречались,  краснели,  как  маленькие,  в  смущении  прятали  глаза,  начиная  глупо  хихикать.  О  чем  мы  говорили  тогда?  Да,  в  общем-то,  ни  о  чем.  Немного  о  погоде  -  какая,  мол,  теплая  ночь,  совсем  не  похожа  на  осеннюю,  о  поэзии  (кажется,  я  сильно  ее  удивил,  припомнив  наизусть  то  подслушанное    в  машине  стихотворение  Ахматовой,  которое  попытался  прочитать  с  той  же  самой  -  Таниной  -  интонацией),  ну  и  конечно,  об  искусстве,  о  картинах,  которые  я  еще  не  написал,  но  обязательно  напишу  -  дайте  только  срок,  и,  готов  поклясться,  в  этот  раз  моя  спутница  внимала  мне  уже  без  прежнего  недоверия,  одаривая  такими  многообещающими  взглядами,  что  у  меня  просто  крышу  сносило  от    счастья.  Словом,  все  было  замечательно  -  так,  как  еще  никогда  не  было.  А  я  и  не  знал,  дурак,  что  еще  способен  влюбляться.  Глупо?  Конечно,  глупо.  Но  как,  оказывается,  восхитительно  почувствовать  себя  в  роли  такого  вот  влюбленного  глупца…
     Я  частенько  вспоминаю  то  свидание.   По  сути,  оно  и  было-то  всего  одно  -  потом  на  неделю  зарядили  дожди,  потом  у  Тани  заболела  мама,  и  она  целых  три  дня  безвылазно  сидела  дома,  потом  был  сложный  семинар  по  исторической  грамматике,  потом  еще  какие-то  причины…  Я  сперва  нервничал,  переживал,  но  после  того,  как  в  один  из  вечеров,  подкараулив  ее  возле  подъезда,  был,  что  называется,  окачен  целым  ушатом  радости,  переходящей  попеременно  то  в  умиление,  то  в  какой-то  щенячий  восторг  (помню,  Таня  буквально  повисла  у  меня  на  шее,  чуть  ли  не  со  слезами  на  глазах  повторяя,  какой  я  у  нее  чудный,  милый,  неповторимый,  и  как  сильно  она  по  мне  соскучилась),  стал  как-то  меньше  беспокоиться  по  поводу  нашей  продолжительной  разлуки,  мудро  рассудив,  что  в  данном  случае  она  нам  только  на  пользу.  Я  готов  был  ждать  еще  столько  же,  только  бы  следующая  наша  встреча  оказалась    такой  же  бурной  и  страстной.  Тем  более  что  именно  в  тот  вечер  - так  уж  получилось  -  нами,  наконец,  были  сказаны  те  главные  слова,  которые  во  все  века  приняты  между  влюбленными,  скрепленные  для  верности  таким  трогательно-нежным  поцелуем,  что  при  одном  воспоминании  о  нем  у  меня  до  сих  пор  мурашки  по  телу  бегают.
     Да,  после  этого  я  окончательно  успокоился,  повторяя,  как  герой  одного  небезызвестного  романа  Вольтера:  «Все  к  лучшему  в  этом  лучшем  из  миров».  И,  хотя  этот  самый  герой,  помнится,  весьма  и  весьма  пострадал  за  свои  убеждения,  в  настоящий  момент  я  не  склонен  был  разделять  точку  зрения  автора.  Я  с  оптимизмом  смотрел  вперед  и  решил  воспользоваться  этой  временной  передышкой  в  наших  с  Таней  отношениях,  для  того  чтобы  хорошенько  обдумать  дальнейшие  шаги  своего  профессионального  роста.  
     У  меня,  конечно,  оставались  сомнения,  а  смогу  ли,  а  получится  ли,  но,  вновь  припомнив  притчу  о  двух  угодивших  в  молоко  лягушках,  я  окончательно  укрепился  в  мысли,  что  сбивать  сметану  во  всех  отношениях  более  выгодно,  чем  просто  медленно  опускаться  на  дно.  Дело  оставалось  за  малым  -  серьезно  засесть  за  работу  и  проверить,  наконец,  на  что  я  способен  как  художник.  Но  для  этого  нужно  было  время  и  силы,  а  самое  главное  -  соответствующее  душевное  состояние.  Конечно,  по  большому  счету,  то,  чем  я  занимался  в  отделе  Малянова,  не  отнимало  у  меня  так  уж  много  первого  и  почти  совсем  не  посягало  на  второе.  Но  вот  что  касается  третьего…  Чего  стоил  один  Федька  Скворцов  с  его  вечно  недовольной  физиономией!  Я  уже  не  говорю  о  Наденьке,  то  и  дело  немым  укором  возникающей  у  меня  на  пути.  Нет,  от  всего  этого  нужно  было  избавляться,  и  немедленно,  что  я,  собственно,  и  делал…
     Было,  правда,  еще  одно  «но»,  к  которому  я  до  сих  пор  не  знал,  как  относиться  -  мои  феноменальные  способности.  С  каждым  днем  они  все  больше  овладевали  моим  сознанием,  из  игрушки  для  щекотания  нервов,  некого  экстремального  развлечения,  к  которому  я  иногда  обращался  в  часы  досуга,  превратившись  в  непосредственную  часть  меня  самого,  без  чего  я  уже  просто  не  мыслил  своего  дальнейшего  существования.  В  первую  очередь  я,  конечно,  имею  в  виду  свои  способности  к   так  называемому  мыслеулавливанию.  Что  же  касается  других  моих  возможностей,  а  именно  перескакивания  из  одного  тела  в  другое,  будь  то  животное  или  человек,  то  после  не  совсем  удачных  опытов  с  Тобиком  и  Федькой,  больше  я  подобным  образом  не  экспериментировал,  справедливо  рассудив,  что  такие  экзерсисы  -  слишком  серьезное  испытание  для  моих  нервов.  Экстрасенсорные  способности  были  в  этом  плане  куда  безопасней.
     Помню,  первое  время  я  очень  этим  увлекся.  Теперь  вечерами,  забыв  про  телек,  музыкальный  центр  и  даже  про  компьютер,  я  поудобней  устраивался  возле  окна,  из  которого  открывался  великолепный  вид  на  окрестности,  и,  как  когда-то  в  парке,  на  скамеечке,  высматривал  себе  из  проходящих  внизу  людей  какую-нибудь  очередную  «жертву»,  потом   в  полном  смысле  слова  прополаскивал  ей  мозги,  чтобы  уже  через  минуту  (я  никогда  не  любил  задерживаться  в  чужих  головах  подолгу)  переключиться  на  кого-нибудь  другого…
     Скоро,  однако,  мне  наскучило  экспериментировать  с  незнакомыми  людьми,  и  я,  вспомнив,  что  для  того  чтобы  проникнуть  в  сознание  другого  субъекта,  вовсе  не  обязательно  видеть  его  перед  собой,  а  достаточно  просто  воспроизвести  в  памяти  его  образ,  переключился  на  личности,  хорошо  мне  известные.  Начал  я,  конечно,  со  своих  институтских  приятелей  -  меня  давно  интересовала  дальнейшая  судьба  некоторых  из  них,  тем  более  что,  кроме  как  с  Ромкой,  ни  с  кем  из  бывшей  своей  компании  сейчас  почти  не  общался.  
     Как  выяснилось,  очень многие  из  них,  точно  так  же,  как  и  я,  занимались  различного  рода  халтурой  -  кто-то  с  большим,  кто-то  с  меньшим  успехом.  Были,  правда,  и  такие,  кто  остался  верен  призванию.  Судя  по  тем  отрывочным  мыслям,  что  мне  удалось  выудить  из  их  голов,  им  не  везло  почти  так  же,  как  и  Ромке.  Только  один  из  всех  -  Жорка  Кривицкий  -  сумел  довольно  неплохо  устроиться  в  жизни,  учредив  в  своем  родном  городе  некую  частную  фирму,  занимающуюся  выпуском    рекламных  стендов,  и  одновременно  с  этим  рисовал  огромные  полотна  в  стиле  поп-арт,  которые  развешивал  почти  на  каждой  улице  и,  по  всей  видимости,  имел  с  этого  приличный  доход.  
     Узнал  я  кое-что  и  о  судьбе  бывшей  Ромкиной  супруги  (самого  Ромку  беспокоить  не  стал,  так  как  все  еще  был  обижен  на  него).  Похоже,  дела  у  Маринки  шли  сейчас  лучше  некуда:  ее  новый  муж  был  не  то  владельцем  какой-то  крупной  фирмы,  не  то  ловким  торгашом,  и  оба  они  в  данный  момент  нежились  под  жарким  кипрским  солнцем  где-то  на  берегу  Средиземного  моря.  Что  ж,  надо  признать,  эта  невзрачная  на  вид  девица  оказалась  ловчей,  чем  я  думал,  сделав  правильный  выбор  в  жизни…
     После  того,  как  вдоволь  покопался  в  мозгах  своих  институтских  приятелей,  я  от  делать  нечего  переключился  на  соседей  по  теткиному  дому,  но  это  мне  надоело  еще  быстрей.  Дело  в  том,  что  все  эти  люди,  несмотря  на  то,  что  я  каждый  день  сталкивался  с  ними  на  лестнице  или  у  подъезда,  в сущности,  мало  меня  интересовали.  Ну,  в  самом  деле,  какой  мне  прок  от  того,  что  Федор  Иванович  из  28  квартиры  недвусмысленно  поглядывает  на  Веру  Ильиничну  из  32-ой,  а  его  супруга  тихо