Дед Пантелей к собакам добрый был.
Поэтому рядом с его хатой-«мазанкой» их всегда жило с десяток. Дед их не привязывал, исправно кормил и выгуливал. На прогулку собаки неизменно бежали гуськом, в одном и том же порядке, а Пантелей, обычно, эту импровизированную колонну возглавлял.
Впрочем, он, вообще, их всегда и во всём – возглавлял: попадая на пантелеев двор, каждая собака проходила обязательную дрессировку. После этой «школы молодого бойца» собака-«новобранец» могла выполнять простые команды, но, главное, признавала деда за хозяина, и не бросалась во время прогулки на каждого встречного и поперечного.
Одно пришлось Пантелею не по душе: как-то так сложилось, что все собаки в его стае были женского роду. Он и называл их – «женский батальон». А деревенские, посмеиваясь, величали всех его питомиц «пантелевнами».
Дед на это не обижался. Продолжал кормить, воспитывать, выгуливать. А во время длинных праздничных выходных – на Новый год, или на майские – приняв «фронтовые», ежедневно выводил своих подопечных на площадь у сельпо и устраивал «потешный парад». Тогда, почитай, половина деревни слышала его нескончаемые: «Ба-а-атальё-ён! Стройсь! Сидеть! Лежать! Голос!.. У-ух, чёр-р-ртовы бабы! У-ух, я вас!..»
Собаки смиренно терпели все выходки тирана. И, по большому счёту, доставляли ему настоящих хлопот всего раз в год, когда Пантелей по всем окрестным деревням и хуторам пытался пристроить в хорошие руки щенков.
Очередным летом приехал я в деревню в отпуск, и, едва ступив на станционный перрон, нос к носу столкнулся с «почётным караулом»: Пантелей степенно прохаживался по привокзальной площади; его свора степенно прохаживалась за ним. А рядом с дедом, нога к ноге, топала незнакомая мне дворняга. На шее своей она гордо несла ошейник, пристёгнутый к старому потёртому поводку, который Пантелей крепко сжимал в кулаке.
Изрядно удивившись, я подошёл к деду, поздоровался. Дед благосклонно пожал мне руку, а потом картинным жестом указал на собаку:
– Вот, знакомься, Митрий, с Мухтаром!
Я присел, протянул собаке ладонь:
– Здорово, Мухтар! Дай лапу!
Собака послушно выполнила команду.
Я поднялся, прихлопнул Пантелея по плечу, улыбнулся:
– Ну, дед, поздравляю! Кончилась теперь в твоём дворе женская власть. У тебя, теперь, получается, замкомбат появился! Кобель!
Пантелея в то лето, и вправду, как подменили. Соседи посмеивались, мол, помолодел даже дед. А соседки судачили, что и пить бросил.
И выгуливал он собак в том же порядке, который увидел я в первый день у вокзала: Мухтар, на поводке, рядом с хозяином, «женский батальон» – сзади, на вторых ролях.
Приехал я в деревню и через год.
Едва ступив на свою улицу, с краю которой стояла хата Пантелея, увидел я деда. Навалившись на покосившийся плетень, он курил папиросу и был, не по погоде, хмур и невесел. Собаки, обычно окружавшие деда, теперь сидели от него шагах в десяти и поскуливали о чём-то своём.
Я подошёл к забору, поздоровался. Дед встрече обрадовался, стал расспрашивать, как сам, да как семья, да как дела в городе.
Я исправно отвечал, а потом и сам спросил:
– Ну, а ты-то как, дед? Как здоровье? Как «батальон»?
Дед крякнул, махнул рукой.
– Дык, что мне, старому, станется. В моих годах про здоровье лучше и не думать вовсе. А батальон… Ну, что ему станется, батальону. Бабы, Митрий, они во всех обличиях – одинаковые. Живут себе, лаются, мирятся. В общем, помаленьку…
– Ну, а «мужик»-то твой как? Мухтар-то?
Дед вдруг замолчал, помрачнел. Раздражённо выдернул изо рта цигарку, в сердцах сплюнул. Потом выпрямился, почесал за ухом и выпалил:
– Нету больше Мухтара!
– Как?! Умер твой «зам»?
– Дык, нет. Живой, зараза.
– Неужто, сбежал??
– Дык, нет. Не сбежал…
– Да что случилось-то тогда, дед?! Что с Мухтаром-то?!
Дед старался не смотреть мне в глаза. Он сжал кулаки и нервно постукивал ими по плетню.
– Ты, понимаешь, какая история, Митрий… Ощенился он по весне… Сука…
