ВиланЖ 1. Вилен -моя любовь. Глава 16.

- Отец! Ви нужен специалист. Она не справится сама. – Дэн долго думал, прежде чем сделать это заявление и, наконец, осмелился.
- Спасибо, сын, но пока нет! Я загнал ее в угол, мне и расхлебывать. Боюсь, что любой врач это только обострит. Хочу напомнить, что только ты для нее авторитет, а она к тебе не подходила!
- Нет! Не подходила. И не подойдет, сейчас не подойдет. Неужели ты не заметил, что ей стыдно за свой поступок, что она глаза от нас прячет и старается не быть долго в нашем присутствии, чтобы мы, не дай Бог, не начали задавать вопросы, или, что еще хуже, сочувствовать!
- Вот ты сам и ответил. Спасибо, сын, за заботу, но пока я скажу: «нет». Мы решили уехать, погулять по Европе. Надолго! Девочки меня не простят, я это знаю, так что, прощаться не будем.
- Вот только не надо всех под одну гребенку! Ев тебя, уже простила. Почти сразу, простила. У нее большое и доброе сердце. - Обиделся Дэн.
- Возможно, простила. Речь не обо мне. Эта обстановка не разряжает наших отношений. Виен с легкостью согласилась, так что, уезжаем завтра. С неделю будем в Вене, походим по театрам. Там посмотрим. Надеюсь, у вас будет все в порядке. Связь мы отключать не собираемся, но лучше обходитесь без эксцессов. – Хлопнул сына по плечу и ушел не прощаясь.
Уехали, но вместе лишь для детей. Жан, поселил жеену в номер гостиницы, как она и просила, одну. Прежде чем оставить ее, побродил по номеру, делая вид, что осматривает, а сам подыскивал слова:
- Виен! Мое сердце и разум подсказывают, что поступаю неправильно, но я тебе пообещал. – она кивала, он потянул паузу, еще раз разглядывая номер, где в небольшом холле стоял диван и низкий столик, усыпанный глянцевыми журналами, а через арку была спальня, с большой кроватью, под балдахином, гармонирующим тяжелым портьерам на окнах. - Пообещай и ты, что не будешь делать глупости.
Она опять закивала, стоя под аркой, всем своим видом намекая, что жаждет остаться сама, так и не поставив сумку на столик, что был у ее ног. Спешно достала электронную книжечку, подаренную мальчишками, написала: «Обещаю! И заметь, я не сержусь и даже никак не реагирую, на твою оценку моих действий». – Подняла к нему лицо, улыбнулась, продолжила. - «Дай мне, хоть сутки. Пожалуйста!»
- Хорошо! Я сделаю так, как ты просишь. Я сниму номер здесь же. Ты придешь, когда поймешь, что я тебе нужен, что ты….- Он замолчал, подбирая нужные слова, но сказал очень просто, - когда простишь.
Вилен закивала. Заперла за ним дверь, не раскладывая вещи, сбросив все, что было на ней прямо в ванной, забралась под воду. От перемены погоды очень сильно ныла рука, с которой Дэн, буквально днями, снял гипс. Жан помогал ее разрабатывать, и сейчас она, эта самая рука, предательски звала его. Виен терла еще припухшее место перелома, сильно, до красноты. Разозлилась, опустила руки, сжала кулаки. Капли воды падали на лицо, она плакала, жалея себя, прекрасно понимая, что за глупость не жалеют. А слезы лились потоком, смешиваясь с водой. Еще год назад и она бы в ужасе думала, о любой другой, начудившей такое, что это тупо, что из-за мужчины нельзя настолько потерять голову, и вдруг сама слетела с катушек. Оглядываться назад не хотела, сделала и сделала, но озиралась, потому, что любила и ненавидела одновременно!
До боли в сердце, до крика в душе, до излома в каждом суставе, до умопомрачения…
«Он унизил и растоптал меня, мою веру, любовь, мое доверие. Такое не прощают! Не прощают…. Но жить как, если жить без него не могу? Господи! Почему же так тягостно?! Почему все так сложно?! Господи! – разрывала она себя вопросами и тут же ругала. - Надо признаться себе, что он не бросал. Не бросал же! Просто взял паузу, дал мне право выбора. А крышу взорвало, что имени не назвал, что в глаза не сказал, что поступил как трус! Но тогда я вдвойне безумна… Меня срочно, надо лечить. Господи! Как же это тяжело! Как стыдно…. – она всхлипывала, глотала горячую воду вместе с пеной от шампуня и уносилась все дальше назад, в свое прошлое: - Тогда, много лет назад, осталась одна, без копейки, без жилья, с ребенком под сердцем и ничего, выплакала. Но как, как тогда мой разум все стерпел? Восьмого марта, за несколько недель до родов, в скверике, на лавочке, услышать: «Прости! Я еще не готов!» … И мать – упрекала, унижала, из дому гнала…. А сестра, совсем девчонка, устраивала гонения, словно инквизитор Папы Римского. Часами в дом не пускала, драки устраивала и тут же бежала жаловаться матери. К мужу в постель лезла, кричала, что это он ее затащил! Довела до развода и наслаждалась – осыпая ругательствами, на что мать, родная мать, закрывала глаза, улыбалась и поддерживала, ту, любимую, хоть и приемную. Требуя от меня последних денег, последней выдержки, последнего здоровья…. Перешагнула, пережила! И вены не резала, и с гордостью шла по жизни. Ребенка любила? Не родившегося? Ой, не знаю… Могла ли тогда любовь к тому, что было во мне, не знакомое, причиняющее не только физическую боль, но и моральную, поддерживать, вселять веру в лучшее…. Как бы там ни было, а в толк не возьму, как смогла поступить с ними вот так сейчас? Была ли тогда материнская любовь, когда еще глаза не видели, руки не держали? И неужели уснула, пропала, когда девочки выросли? Боже! Как же все запутанно! Как тяжко. Нет. Все, все. Голова как кочан капусты».
Виен обдала себя холодной водой, закуталась в гостиничный халат, забралась в кровать, укуталась с головой, оставив один нос, закрыла глаза. Пролежала часа два, но уснуть не смогла. Подошла к окну и, несмотря на то, что было прохладно, открыла его. Сразу же забралась обратно и ворочалась, не в состоянии найти удобное положение. Как же ей не хватало задорного смеха усыновленной детьми девчушки, топающей, как медвежонок, по этажам. Как она хотела услышать очередной подкол дочерей, сделать вид, что обиделась и ощутить их губки на своих щеках. Нежное и заботливое бурчание Эда, когда они с девочками поступают не совсем, мягко говоря, правильно. И Дэн! Веселый, мягкий, но такой жесткий, когда требует дело. Дети! Как научиться быть мамой взрослых, имеющих свои семьи, детей?
Еще раз поднялась, поправила сбившуюся простынь, ударила пару раз подушку, глянула на сумку, где лежала, заботливо упакованная Жаном, ее подушечка. «Жан! Жан! Жан!»
Вилен, гнала мысли о нем. Несколько часов без него, без его голоса, без его заботы и грустных, но как ей казалось, любящих глаз, полных вины и раскаяния, наполненных горячим шоколадом, политым сверху медом, лечебным, целительным. «Жан! Как хочу, чтобы ты понял, я наказываю не тебя, а себя!»
Повернулась на другой бок и увидела свой ноут. Подтащила: «хоть ему выскажусь!» - Открыла и улыбнулась. « Спокойной ночи, милая! Приятных снов! Подушечка в сумке, сверху». И короткие записки от детей, всех четверых и ряд букв от малышки. Всхлипнула, уставилась в окно и погрузилась в сон. Впервые не проснулась ночью, даже на пару минут. Открыла глаза от поскрипывания колесика тележки горничной - восемь утра. Спать не хотелось. Накрапывал дождь, бросая прозрачные кляксы на стекло. Оделась и собралась побродить по улочкам, но прежде чем уйти, решила реабилитироваться перед детьми. Щелкнула кнопкой, выводя ноут из сна. «Доброе утро, родная! Какая здесь холодная и неуютная постель! Я скучаю…» - Засветилась записочка от мужа. «Бьешь ниже пояса?» - Написала, улыбаясь, но подумав, добавила: «Доброе! Насчет постели, соглашусь». И все, больше ни буквы.
Улицы были полупустые. Лавочки, магазинчики, кафе. Показалось, что Эжан мелькнул в витрине, оглянулась, его нигде не было, приподняла очки, все так же прячущие ее от всего мира, всмотрелась, нет его нигде. «Глюки у тебя, душечка Ви, глюки! Задумайся почему».
Очень вкусно пахло шоколадом, спохватилась - не взяла сумку, вздохнула, пошла дальше. Побродив еще часа два, неспешно возвращалась в гостиницу, глядя на окна и, как делала всю свою жизнь, пыталась понять, кто за ними живет. Шторы, гардины, жалюзи и даже «голые» стекла говорили о многом, как и мелькающие за ними люди. Вот, не совсем молодая женщина, нервно курит в форточку – ревнует. Муж, скорее всего моложе, все дни проводит на работе, секретарша, или еще кто, его возраста, всегда под рукой, а ей кажется - изменяет. А вот дама, бальзаковского возраста, щебечет с канарейкой. Одинокая, иначе так бы не улюлюкала с птицей. Ага, вот и мужчина, распахнувший окно и высовывающийся на половину, крутит голову на все стороны. Это не ревность, это волнение и скорее всего за дочь….
Добралась, проскользнула по коридору, стараясь даже не смотреть на дверь, где как она догадалась, поселился муж. И…. На столе стоял горячий шоколад, пар от которого, легкой струйкой, тянулся вверх, хрустящие булочки и маленькая белая розочка. « Жан! Милый Жан!» - вдохнула, быстро вымыла руки, глотнула из чашки и написала:
«Я готова с тобой пойти на прогулку. Завтра, после десяти». - Отправила вместо спасибо.
Три дня прогулок, без малейших намеков на «да», или «нет». С электронным пожеланием «Спокойной ночи!» и шутливыми, не значащими вопросиками, типа: «Ты не знаешь, почему у мужчин нет такого крема, пахнущего шоколадом, или кофе с ванилью? Они же так аппетитны». Или: « Я тут подумал. И о чем же я подумал? Ах, да! У тебя там не осталось кусочка пирога? Так захотелось…»… ««Я скучаю по тебе…» Дорогая, я тут призадумался, это строки из песни к фильму, или…» А еще голос, его добрый, теплый голос. Так тихо звучащий за стеной, когда он пел ее любимые песни. Слушала и засыпала, убаюканная. Опускалась в сон, ловя себя на мысли, что не может без этого всего уже даже дышать. А за стеной, так тихо, что, пожалуй, слышала только она, или хотела слышать, звучало: «Я скучаю по тебе…»
****
День был неимоверно ярким и, как говорят украинцы, лагидным. Жан шел рядом, необычно не многословен, готовый подставить в любой момент свое плечо, если ей будет мало локтя, за который она, временами держалась. Ни лишней болтовни, ни навязчивого юмора, ни напоминаний, что просила сутки, а уже заканчиваются четвертые. Сходили в филармонию. Она погрузилась в задушевный плачь скрипки лишь до тех минут, пока не почувствовала на себе его взгляд. Потерла щеку, скосила глаза и повернула голову. Жан был весь там, на сцене, смотрел на виртуозную игру, на то, как пальцы скрипача, трогают струны, заставляя жить свою подругу, сменять плачь на песню, и не повернулся к ней. Виен отвела глаза, но уже не могла быть настолько внимательной, чтобы не думать о нем. Концерт закончился, люди выходили, а она сидела и смотрела на опустевшую сцену, Жан боялся пошевелиться. Зал практически был пустой, когда его ладонь открылась на подлокотнике, вопрошая: «Не пора ли и нам покинуть эти стены?» Вышли, прошлись по городскому саду, он скупил у лоточницы все астры, и это не было широким, одноразовым жестом, это был Жан! Виен взяла один букетик, где смешались разнообразные цвета, сунула носик.
- Ты не возражаешь? – услышала Вилен голос мужа, и еще не поняв, о чем он спрашивает, как тот раздал цветы. Усмехнулась, кивнула в благодарность и опустила свою ладошку в его, подставленный локоть. Яркие огни делали город еще более сказочным, оттого говорить не хотелось. Заглянули в кафе, выпили травяной чай и он, как мальчишка, вымазав губы в крем от пирожного, сидел и не спешил промокнуть их