СКВОЗЬ ОБЛАКА ПАМЯТИ

Вера оставила меня стеречь очередь в молочном магазине, а сама ненадолго отошла за другими покупками.
- Кто тут крайний будет? - прозвучал вопрос за спиной.
Я не успела ответить, а  какая-то женщина услужливо подсказала — вот, за этой  девочкой держитесь.
- Ишь, самостоятельная. Маленькая, а уже жидовочка, сразу видно.

Незнакомое слово показалось мне страшно обидным, я вспыхнула и убежала домой. Дома, проревевшись, я устроила бабушке допрос с пристрастием. Выяснила, что грубые и необразованные люди жидами называют евреев, если хотят их обидеть.
- Значит,  я еврейка! А папа с мамой тоже евреи?
- Да с чего ты взяла, мало ли что в очередях болтают от скуки! - отмахнулась бабушка и принялась готовить обед.

Так-так-так, вот оно что! Женьку тоже иногда называли еврейчиком, потому я так его и люблю, закрутилось вихрем в моей голове...Но его принесли домой из роддома,  Таньку с Веркой с третьего этажа нашли в капусте, Пашку рыжего из первого подъезда - в той же капусте, младшего брата Вовку точно привезли из родильного дома. А меня...меня-то в кукурузе нашли, мама сама давно мне сказала!
Значит, я не родная дочка, а приёмная, подкидыш! Упоительное чувство жалости к себе и обиды на судьбу захлестнули меня. Я забилась в коридоре под вешалку с шубами, отгородилась от мира велосипедом со слетевшей цепью и предалась своему горю...

Родителям долго пришлось убеждать меня, что все дети в нашем доме родились в больнице на улице Тимирязева, включая и меня, а разговоры про капусту и кукурузу — просто шутка.
Через много лет я узнала, что родилась на Украине, там кукуруза была столь же привычна на столе и в обиходе, как на Южном Урале капуста...

Узнала и о том, что пришлось пережить моей маме, беременной мною на седьмом месяце во время долгой дороги из таежной Сатки к родителям на Украину, к «кукурузе»...


 (см. "Транзит сквозь Лубянку")



МОЙ 1953 ГОД


Мне восемь лет. Я уже учусь в третьем классе школы №1 имени Энгельса. Вроде тогда, а может, и позже, не помню, сводный «греческий хор» принимаемых в пионеры клянётся - « Я, юный пионер Советского союза, перед лицом своих товарищей торжественно обещаю...»  - верность тому и сему и прочее.

Я, как и все, тоже держу правую руку поднятой наискосок в пионерском салюте и вдруг отвлекаюсь на простую мысль — как это — перед лицом своих товарищей? Мы стоим ровными шеренгами и не видим лиц друг друга, только затылки, а декламируем дружно клятву, глядя на большущий портрет товарища Сталина в простенке между окнами спортзала, где проходило действо. Он товарищ, конечно...ну какой он нам-то товарищ — он же Вождь!
  Сидит в Кремле, такой красивый, не спит, всё думает о стране и курит свою трубку. Всё же хватило у меня тогда ума(что случалось со мной не часто) не поделиться своими соображениями ни с кем.

А прошло совсем немного времени, и  5 марта нас согнали, отменив уроки, в тот же спортзал(он вмещал чуть ли не всех учеников), и мы под траурный марш Шопена и «Жертвою пали в борьбе роковой...», сопровождаемые всхлипываниями учителей, молча глядели на тот же портрет, но украшенный чёрно-красными лентами. Такие же ленты нам всем повязали потом на рукава пальтишек и шубеек, и отпустили по домам. Скорбеть.
 
А мы с ребятами из нашего двора — ну как упустить такую возможность! - чуть ли не дотемна «скорбели» у ограды Детского парка — лепили снежных баб, валялись в пышном и липком снегу, вымокли до нитки, промерзли и только тогда разбрелись по домам. И никто нам не мешал таким вот образом предаваться горю по поводу смерти Сталина.

Дома влетело всем по первое число. Мне — за сопли и мокрую одежду. Соседским — ещё за что-то, судя по дружному рёву лупцуемых.
Мама молча стянула с меня все мокрое, затолкала в ванную комнату и заставила отсидеть в горячей воде, благо ванная была свободна(экзекуция у соседей ещё продолжалась) и шепнула - папа дома. Помалкивай.

Я вошла в комнату и обомлела — я никогда не видела отца в столь раннее время и в таком виде. В расстёгнутом кителе он сидел за столом, уставясь невидящим взглядом в какую-то точку. Я прыгнула ему на колени, он обнял меня, поцеловал и я ощутила запах «лекарства» - так у нас называлась прозрачная жидкость в стеклянном графинчике — водка, проще говоря. Кстати, выпивал он крайне редко тогда.

Второй раз я застала папу в таком виде уже спустя несколько месяцев. Только был он в пижаме, а не в кителе — как, не пошел на работу? Заболел?(Графинчик из-под «лекарства» был опустошен наполовину). Мама с распухшими от слёз глазами на мои вопросы долго отмалчивалась, а потом сказала — беда, у Ивана пропал пистолет.  Всё обыскали — не нашли. А за это трибунал!

Непонятное слово, но уже будто слышанное, страшное, от него несло настоящей бедой и гибелью. Спасаясь от рёва младшего брата на кухне над остывающей манной кашей и тяжелой тишины в комнате, я забилась в свой уголок в коридоре, где под ворохом верхней одежды на вешалке, за оградой большого велосипеда я обычно думала свои думы и выплакивала все свои обиды.

Устраиваясь поудобнее, отодвинула ногой какую-то тяжеленную штуку, наклонилась рассмотреть. В неярком свете коридорной лампы тускло блеснул ствол пистолета. Без кобуры. Гулко хлопнула входная дверь — кто-то быстро вышел из квартиры. Или мне показалось.
 ...Доча, ты же спасла меня, умница моя!

А времечко-то  было тревожное, детвора распевала «враг народа Берия потерял доверие, а товарищ Маленков надавал ему пинков, не хотел он жить в Кремле,  а теперь живёт в земле»...Но тогда мне и в голову не приходило размышлять о чьём-то подлом поступке или жестокой шутке в отношении папы, всё затмил этот миг освобождения от неведомой беды - я спасла отца! Это было мгновение счастья...

Таких мгновений в детстве моём было немало. Наверное. Я росла в любви и в заботе и привыкла к этому, но память сохранила далеко не все драгоценные минуты ощущения полноты бытия, что я и называю счастьем.
 
Самое первое воспоминание: я стою в детской кроватке, держась ручонками за веревочную сетку, а в доме шумно, светло и радостно, у нас гости, и комната плавает в ласковых солнечных лучах, наша большая комната, выходящая окном на север. И я прыгаю в кроватке от распирающего меня до тех пор  незнакомого мне восхитительного чувства...


ГОРОДОК



Строили его, как говорили, немцы, и, надо сказать, на совесть. Высокие потолки, широкие окна, дубовый паркет, просторные комнаты и кухни, большие ванные  комнаты со сверкающими «золотыми» кранами и окнами на небо с облаками и зелёный двор. Отдельные квартиры были разве что у большого начальства, а большинство народу жило с соседями — в коммуналках, так сказать.

Народ состоял из служивых  — прокурорских,  милицейских, военных, людей «в штатском» с семьями и без.    
В городе его называли «городок МВД», точнее, Первый городок МВД. Был еще Второй городок, в паре кварталов от Первого. Туда мы проникали без ведома родителей  как в другой мир, запретный и потому манящий — настолько он отличался от нашего, Первого.

Дело в том, что в Первом жили только офицеры с семьями, а во Втором — низшие чины, обслуга, так сказать. И жил там народ совсем по-другому — в тёмных бараках, подслеповатых многокомнатных халупах, без намёка на какие-то удобства, зато весело - с пьянками-гулянками, гармошками и поножовщиной по выходным.  

Все мои друзья и подружки, спутники моего дошкольного, но уже городского детства,  жили большей частью в трёх подъездах «сталинского» пятиэтажного дома, в квадрате двора, в самом центре города, правда, отделённого от него четырьмя мощными бетонными трехметровыми тумбами - створами металлических ворот. Они раскрывались только для машин.

Правда, рядом были и калитки для свободного прохода, но четвёртую  из них можно было миновать только сквозь « проходную» - крытую будку. Там дежурил неприветливый дядька в форме, сидел он за прилавком, а под рукой бдительно держал чёрный эбонитовый телефон.

Малышне внушалось, что если мы без спросу просочимся на проспект — тогдашнюю главную улицу Спартака (там продавалось мороженое в голубых кузовках  ласковыми тетями в кружевных наколках,  через дорогу — Детский парк с качелями и каруселями!) - тут нас и «зафиксируют». Мы сдуру верили, а потом осмелели и небрежно приветствовали стража ворот, пулей на всякий случай пролетая мимо.

Оказывается, в этом единственном во дворе доме, с центральной частью в семь(!) этажей и высоким парадным с выходом на улицу и во двор жил самый-самый большой начальник, охраняемая персона.
 
Охраняли его и возле квартиры — на площадке шестого этажа там был милицейский пост, со столиком и неизменным телефоном, а чаще всего дежурил на этом посту «Шкелет». Так прозвали мы длинного и  худющего офицера, впалую грудь которого пересекала рыжая портупея с такой же рыжей кобурой сбоку тощей задницы.

Одно время нашим тайным развлечением с подружкой Нелькой из соседнего подъезда нашего дома  были набеги на «Шкелета». Делалось это так: мы чинно входили в сановный подъезд со двора и поднимались лифтом( благо лифтера тогда не было) на шестой этаж. На всякий случай, была отговорка — в этом подъезде жили две наши знакомые сверстницы, близняшки.

Открывалась дверь лифта на шестом этаже, «Шкелет» привставал со своего стульчика и машинально тянулся к кобуре. Мы еле успевали раскрыть рот для «Здрассьте...», но приступ идиотского смеха чуть ли не валил с ног, и,  давясь от него, мы кубарем ссыпались по лестнице, корчась от хохота и сладкого ужаса : выстрелит-не выстрелит...

Как ни странно, какое-то время нам все сходило с рук, а потом стало неинтересно - «Шкелету» мы примелькались, надоели и он перестал на нас как на чужаков реагировать. Когда на наше ехидное «Здрасьте» он кивнул, даже не обернувшись в нашу сторону, веселуха сошла на нет...
Потом признали — хороший был дядя, на нас ни разу никому даже не пожаловался. А может, мы таким манером его развлекали — посиди-ка целый день как приклеенный!

Жажда приключений сжигала нас с Нелькой (уже  напиханных сверх всякой меры историями про разведчиков и шпионов, слово «синонимы» мы еще не освоили).
Нас не устраивали уже прежде столь захватывающие войны с мальчишками из двух домов напротив — почему-то их называли «петропавлами» - со штабами на огромных деревьях в нашем зеленом дворе, с тайниками-секретами с «особо важными сведениями» под кустами и устными донесениями преданных соратников. Нам захотелось выследить настоящего шпиона — да где же его взять, скрывается ведь, вражина!
 
Но нас не проведёшь! Объект был найден. Мы дали ему кличку «Серый», недолго думая, ведь одет он был в костюм серого цвета. Рослый мужчина с проблескивающей в рыжих волосах лысинкой чем-то сразу нам не понравился.
Скорее всего, тем, что одет он был как-то «не по-нашему»(просто на нём подозрительно хорошо сидел костюм, а жёлтые ботинки так и сияли!).

  Что-то в нём не так...Уж больно выделялся он средь уличной толпы - «наши» мужчины носили привольные широкие штаны или галифе с сапогами, а пиджаки или «вельветки» ну никак не отличались элегантностью. (Впрочем, если бы мы встретили его в Городке, вряд ли он  привлёк бы наше внимание - «штатские» одевались вполне прилично, но на  улице