ПРО ВЫСОТУ И ПОМИДОРЫ.

культивировать.
А теперь, видимо, так обкололся, обкурился, обнюхался, нализался. Наглотался до чертиков. Теперь на 9-ом этаже ему танки мерещатся. Или дорожный каток. Прут ото всюду. Хотят раздавить. Вот-вот  раздавят. Что б  потом проутюжить. И они везде. И негде от них не спрятаться.
   Вот отчего наркоман в ужасе  бросается в окно. Ищет там спасение.  Схватить за ворот. За грудки хорошенько потрясти. Только шприцы посыпались их всех карманов. Надавать по щекам, пытаясь привести в чувство. Тщетно. Показывает пальцем (а это не прилично) непонятно на что. В ужасе мычит что-то нечленораздельное. Закатив глаза.  Приковать, привязать к батарее. Вызвать неотложку. Лучше из психушки.  А он в это время дотянулся до ножовки, и начинает себе пилить  прикованную руку. Отобрать. Запястья  и шею замкнуть между половинками стационарной колодки. В одну руку дать сигарету. В другую — сто грамм водки с положенной сверху булочкой.
Я — фашист?
   А еще пригрозить, что если не угомонится, то позовет парней с нетрадиционной ориентацией. Оставит его с ними наедине надолго.
    Снайпер свил себе гнездечко. Занял выгодную позицию в зарослях рассады. Наемник. Баба.
Афро-африканка. Антрацита. «Белоснежка». Крашенная. В блондинку. Баба,  она и в Африке  баба.  Прибыла в эти края так издалека, не столько за идею, сколько за длинным рублем.   А где-то рядом, в «зеленке» шастают 77 «гномов» бородатых. Пытаются перегруппироваться. Война войною, а обед, что б по расписанию.
   Целится. В промежутке между ударами сердца стреляет. Кто-то, как сноп, как мешок картошки заваливается на бок, толком пикнуть-вякнуть не успев. Делает зарубку на прикладе. Собирается сменить позу. Извините, позицию. Не успевает.  Подкрадываются федералы. Разговор короткий. Хватают за ноги, перекуливают через подоконник. Несколько секунд побыла птицей. Зря, зря она не в свои сани полезла. И рассаде от этого здоровья не прибавилось.  А  люди подумали, что раздолбаи опять с крыши трубку рубероида уронили. Не все.  Часть  — что ученья идут. Первых было больше.
   А, к хозяину возник ряд вопросов на засыпку:
— Если твоя хата с края, то, значит, врагу можно окопаться в ней   и орудовать из нее - оттудова, манать тебя стволом орудия, олень, ты, штатский?
— О, я тоже когда-то служил в артиллерии. Знаю, что это такое.
   Жестко, решительно, без промедления возвращают разговор в нужное направление, русло. Не дают зубы заговаривать.
То мекать, бякать, кукарекать. То, вдруг, набраться наглости, барзоты, безрассудства и заявить:
— Так, ить, надо было припертся-вломится первыми, кто б и  вам смог запретить тоже?
  Ставят-прислоняют  к стенке. Рвануть на груди рубашечку. А под ней татуировочка. Скрестившиеся кирка с лопатой. И задорная надпись «Стройбат чемпион. Стройбат круче всех». Значит про артиллерию — попытка дачи заведомо ложных показаний. Хлеборезка круче всех.
  Залп. Когда дым рассеялся, оказалось расстрел был имитацией. Полные штаны позора. Ну раз  и теперь не раскололся, значит девяносто девять из ста — непричастен. Отпускают. Извинившись за отнятое время.
Если темнота — лучший друг молодежи, у   девушки это бриллиант, то у чекиста — наебка.  А пистолет-то в скрытной кобуре телесного цвета  на втором месте. Вечно второй. Так  сложилось. Так карта легла. Так судьба распорядилась. Так начальство приказало. Так надо.
Кто   на третьем месте этого  пьедестала, уже на так обидно.
   Ветераны. Пришли с кирпичами.  Ждут у окна. Будет проезжать под окнами колонна автобусов с другими ветеранами. Ветеранами СС, полицаями и их «подстилками». Из города-«героя» Берлина. В город-герой Тулу. За пряниками и самоварами. Некоторые едут со своими. Во всех смыслах.  Не засиживаться. Особо там не разбриватся. Надо еще, что б до наступления темного времени суток  выйти на линию Архангельск — Волга — Астрахань.
    Крыши автобусов с ветеранами Гитлерюгена пометить красными крестом и полумесяцем. Их не бомбить. Им потом надрать уши.
    Надо присматривать. Обещали, рассаде ничего плохого не сделают. Но мало ли, что у них на уме. Да еще в горячке боя.   Устали сильно. Тут и молодые упарились бы подниматься просто так, порожняком, без ничего. Лифт-то кое- кем угроблен. Выведен из строя. Теперь в его шахту навоз сбрасывается. От коровы. Уже до седьмого этажа заполнен. Проходишь мимо — душа радуется. Злые языки поговаривают, что там надо искать и пропавших без вести жильцов этого дома и одну из бывших жен. Незадолго до исчезновения они приходили сюда возмущаться таким укладом жизни с сельскохозяйственным уклоном. Это они дали кличку – «Синьор Помидор».  Не в бровь, а в глаз. Грозились так это не оставить. Что это возмутительно. Что это абсурд. Что этого   не потерпят. Что только через их трупы.
Ах, так!  Интелегентишки гнилые. Шляпы. Премий Шнобелевских лауреаты. Задавлю!!!
  Были спущены с лестницы.
  С женой история иная. «Рыбка-пила», изменщица коварная и пила. А еще одна из тех, что считают, чем больше  накидать  лука в суп, тем лучше. Официальная версия произошедшего — пошла в баню за полночь и не вернулась. Будто корова языком слизала. Будто в преисподнюю провалилась. Враки  все это.  Есть еще одна комната. Переоборудованная в частную тайную скрытную потайную закрытую тюремную одиночную камеру. Там она кукует в заточении. Я такое из газет читал. Уже потеряла счет дням и ночам. Не различает уже их. Не знает какой день недели, день или ночь, весна, осень, лето или, все-таки зима. Перестала за собой следить.
Жестоко разыгрывать. Включить аудиозапись освобождения спецназовцами незаконно удерживаемых заложников. Надымить. Ворваться к ней в форме спецназовца-освободителя в полной экипировке. Делая вид, будто, только, что проделал марш-бросок на 40 километров. Видя, как засияло от радости ее лицо, снять маску со своего лица и  протягивая ей фрукт сказать: «На, съешь лимон». Потом добавить: «Ты думала кто-то так пришел? С первым апреля, святая простота. Наивная и доверчивая».  Хороший ориентир восстановить календарь в голове.
Лимон не понадобился. Лицо по другим причинам резко превратилось, преобразовалось, преобразилось в злобную кислую гримасу. Схватила за руку через решетку, резко потянула на себя, что б тот больно ударился головою о решетку.  Я это по радио слышал. Так и произошло. Стала шарить по карманам бесчувственного тела в поисках ключа от камеры. Как же, как же. Его вообще не существует. Не было  в проекте, в помине изначально. Замок только для введения в заблуждение, для дачи  ложной надежды. Для эстетического вида в конце концов. На деле же все наглухо, насмерть,  навеки заварено.
А, как же секс, спросите и не постесняетесь? Через прутья решетки. Я это по телевизору видел. Отвечаю. За еду. За хлеб и воду.  За причиненную и нанесенную обиду. Заглянуть ей в глаза. Увидеть там потерянный рай, полученный ад.
На второе августа все повторяется. С той разницей, что она уже научилась, наловчилась. Потянула так ловко, так профессионально, что голова проскочила между прутьев. А, дальше и не туда, и не сюда. Не взад тебе и не вперед. Пришлось ждать пока похудеет. Наполучать же щелбанов за это время.
Ветераны.  Отдышались. Остограмились. Боевыми. Растянули гармонию. Запели песни своей молодости. Опаленною войною. В том числе частушки такого содержания:

Гармонист, гармонист
Положи меня под низ.
А я встану погляжу
Как красиво я лижу.

Ветеран штрафбата пропел:

Когда Ленин умирал
Сталину наказывал:
― Хлеба вволю не давать,
Сала  не показывать.

Получил зуботычину от ветерана партии и НКВД.  Половина встала на его защиту. Дали  сдачи. Стенка на стенку. Чуть мероприятие не сорвалось. Чуть общее дело не загубили. Хорошо вовремя  зазвучала третья частушка:

Лезет Гитлер на березку,
а березка гнется.
Посмотрите, товарищ Сталин,
как он ударится  оземь.

Послышались звуки двигателей (Евро-5) и губных гармошек.
Дом-2. Сержанта Павлова. Фашизм не проедет. Под знак кирпича.
     Два грузчика поднимают по лестнице гроб. Тяжелый-тяжелый. «Подземную лодку». Тесную, холодную, темную, без вакошек. Зато со стоп-сигналами. Со светомузыкой. С измерителем высоты.  С аптечкой. А впереди них шкандиберит бабка. Шаркает на полусогнутых. Медленно-медленно. Лиф-то кое-кем угроблен. Сухенькая, легенькая, на вид, как божий одуванчик. Дунь — рассыплется. Сейчас узнаем какой у нее внутри характер. Просят:
— Бабулька, давай лыжню живо по-хорошему.
В ответ:
— Ишь, ты! Хрен вам даст! Обминете, не трамваи!
Предлагают ей такое решение:
— А, ты к нам садись-ка, залезай-ка, ложись-ка ножками-то вперед. Подбросим. В конце концов, и нам такое облегчение. Какое-никакое. Хоть какое-то.
В ответ:
— Ишь, ты! Хрен вам даст! Не дождетесь! Я сама вас всех переживу! Паразиты!
Бабка-еж. Въедливая. Палец в рот ей не клади. За словом в карман не лезет. Девичья фамилия под стать норову. Саблезубова. Сколько себя помнит коверкали,  дразнили Соплежуевой. А кому-то просто так удобнее было произносить и выговаривать.  И до сих пор удобнее.  Но, это только закалило ее характер. Может поэтому до сих пор не замужем? Кому-то повезло.
Уже забрались до третьего этажа. А надо на девятый. Пыхтят, сопят. Выпучивают глаза. Может еще  пукают. Тут один другому говорит:
— Мне надо тебе сказать нечто важное.
В ответ:
— Вот приспичило тебе. Плохо слышно, ухи затопырились. Не хочется темп сбивать. Давай когда дотащим.
— Ладно-о-о.
Добрались. Отдышались. Утерлись.
— Ну, что, ты, там хотел сказать?
И тут же подъебывает, подмигивает:
— Только имей в виду — ты не в моем вкусе. Противный.
Тот не обращая внимания:
— Мне показалось, мы не в тот подъезд поперлись.
Первый бубнит под нос тоном, не предвещающим ничего хорошего.
 — А сейчас мы и проверим, а сейчас мы и узнаем. Козлу показалось. Померещилось. Крестится тогда надо.
  Звонит в дверь. Появляется помидорный синьор. Увидел. Содрогнулся от мурашек по коже.  Пришев в себя, говорит с каждым словом все увереннее:
— А нам это пока, что и не надо.
Покосившись на тещу, с трудом, с комком в горле добавляет:
— Слава богу.
Горе-грузчик, закатывая рукава, угрожающе надвигаясь, кричит:
—  Сейчас понадобится!
  Но вскоре отскочил обратно, получив швореном. Все в рамках самообороны. Забился в угол, хвост поджал. Стыдно, обидно, пожалится некому. Вот теперь с ним можно и поговорить. Вот теперь он само внимание.
   Оказалось, что, в самом деле, ошиблись подъездом. Что, скорее всего, им надо в соседний. И что, скорее всего и там все не взаправду.  Понарошку.  Что,  скорее всего, это опять и снова студенты озорничают. Бывшие студенты. Совсем недавно бывшие. Перед отправкой в армию. Одному уж очень  дюже шибко принципиальному профессору присылают такое. У него уже  коллекция собралась там такого. Один выдолбан из сплошного ствола экзотического дерева. Каменными топорами. Это африканские несостоявшиеся студенты уважили. Думали, предполагали, что Дедом Морозом и внучкой Снегуркой подзаработают и учебу не запустят.
   Слезно попросили сообщить когда это случится. Бросят все и на крыльях примчатся. Вырыть могилу. Опустить. Закопать. Палками-копалками. Даже, если это  будет незеленою зимою.
Один гроб будет переделан в аптечный ларек. Не для самому торговать. Для кого, для кого? Для