The Condoms of God

ни о чем не говорит!
Однажды проскочила очень слабенькая инфа, что главный мотопанк, уходя из-под удара (кого? Вот вопрос!), уехал к какой-то своей родственнице не то на Урал, не то вообще на Камчатку…
И вот спустя месяц, сидя в своем кабинете и готовя к сдаче в архив дело о «Кондомах Бога», оперативник с непонятным чувством разглядывал единственное имеющееся у него фото Цезаря.
Ну, что же, запоминающееся лицо! Продолговатый череп с высоким лбом, характерным, как принято считать, для людей недюжинного ума. Правильные, но резкие черты лица. Большие серые глаза. Прямой хрящеватый нос. Тонкогубый в ниточку рот. По-своему очень красивое, неординарное лицо. Наверное, когда улыбается, может понравиться многим. Единственный недостаток, портивший все впечатление и который некоторыми мог бы быть оценен, как пикантная и мужественная подробность, - длинный шрам с неровными краями, пересекающий левую щеку.
Сколько раз оперативник, глядя на фото, пытался поставить себя на место Цезаря, и хотя бы краешком прикоснуться к его логике!
Сын интеллигентных родителей, выпускник университета, - неужели он не смог бы найти свое место не среди маргиналов?! Любая прогрессивная тусовка восприняла бы его, как лидера.
Можно если и не простить, то по крайней мере понять низменные мотивы поведения индивидов, за огранку алмазов души которых никто никогда не брался. Не подкладывал в школьную сумку нужных книг. Ни разу не похвалил за добрый поступок, и ни разу не попенял за дурное. Они обречены влачить скудное  эмоциональное существование, страдать от душевной тугоухости. Они причиняют страдания ближним, отчаянно пытаясь прорвать глухую пелену, в которую с рождения завернуты их сердца.
Да, их можно было бы понять…
Но как понять человека, чей ум, недюжинный от рождения, был пробужден рано, и взлелеян, подобно яркому тепличному растению?
Как простить негодяя, берущего самое святое, идущее откуда-то из глубочайшего нутра каждого человека,  и ставящего это самое святое с ног на голову одним незаметным, неосознаваемым движением? Эта психологическая акробатика срывает с незрелого разума последние лохмотья и без того хиленькой критики, оголяя его для внушения, какого угодно подлого и какого угодно мерзкого!

Возвращая фотографию Цезаря ко всем остальным документам дела и закрывая папку, Шу не сомневался, что еще услышит о главаре «Кондомов». Уж больно амбициозная и харизматичная личность. Но вот то, что встретится, да еще в каких обстоятельствах! Не думал и не гадал...


8

Последние деньки августа застали Серегу Шу в довольно странном месте, весьма не близко расположенном от Питера…
О, эти парадоксы литературы! Говоря о месте, «весьма не близко расположенном», мы скорее должны были бы назвать его «местом, не столь отдаленным», как того требует идиоматика русского языка. По той простой причине, что поселок Ивдель, венчающий самый север Свердловской области, по сути, представляет собой одну огромную, на две тысячи человек, исправительную колонию. И все остальное, имеющее к этой колонии самое непосредственное отношение.
И если в начале мы назвали это место странным, то уж не менее странным было наблюдать там человека вольного, не исполняющего никаких служебных обязанностей, так или иначе связанных с зоной. Да еще и в бархатные августовские деньки! Да еще когда эти самые деньки есть не что иное, как последние деньки твоего кровью и потом заслуженного ежегодного отпуска.
Как показала недлинная пока еще, но уже насыщенная событиями жизнь, Серега мог бы припомнить пару фактов собственной биографии, претендующих на странность. Однако пребывание свое в Ивделе он таковым не считал. И на то была особая причина.
Будучи по натуре человеком непоседливым и, не постесняемся этого слова, романтичным, Серега с детства любил лес, рыбалку, походы и все, что к этому прилагалось. Поэтому, когда друзья позвали его «сбегать» на плато Маньпупунер, Шу слишком долго не думал. Да и развеяться после напряженного первого года своей сыщицкой службы очень даже не помешало бы.
Что же до этого самого плато со столь вычурным названием, то уникальность его состояла в нескольких каменных «пальцах», или останцах, каждый высотою до тридцати метров, примерно как на острове Пасхи или Стоунхендже. Столбы эти, причисленные к семи чудесам России, и само плато являются с древних времен местом культового поклонения народа манси.
Плато Маньпупунер, или попросту, Пупы, находится на самой северной оконечности уральского хребта, в глухих лесах, переходящих в заболоченную тундру. Проезжей дороги туда нет никакой. И добраться можно всего тремя способами: на «вертушке» по небу, по реке Печоре на лодке с мотором и по земле, соответственно, пешим дралом. Первое по деньгам было просто нереально, да и второе, надо сказать, тоже. Поэтому дружная компашка туристов, состоящая из простых инженеров, преподавателей и оперов (в лице Шу), замахнулась на 120 км непроезжей тайги, надеясь всего лишь на собственные ноги. И как водится, случилось все по старой русской поговорке: при замахе на рубль удар вышел на копейку! Подвели очень короткие сроки отпусков. Не успела группа пройти перевал Дятлова и добежать до Отортена, оказалось, что ежели не вернуться через пять дней к точке заброски, то реальным становится риск вообще не выбраться из лесу в ближайшие две недели. Пришлось побродить в окрестностях Горы-Барабана, заночевать, испытывая себя на мистическую прочность, на вершине Халатсяхль, задневать под перевалом Дятлова, да и убираться восвояси.
… И вот, хорошо отдохнувший и, невзирая на невыполненную походную задачу, вполне удовлетворенный вылазкой Серега Шу в компании своих товарищей достиг границ поселка Ивдель – ближайшей железнодорожной станции, откуда можно было добраться до цивилизованного Екатеринбурга. Водитель УАЗика, подрядившийся довезти туристов до Ивделя, на станцию не поехал, а высадил своих пассажиров на самой окраине поселка, сославшись на отсутствие у него документов на машину. Бардак, блин! Хотя зачем здесь документы? Закон – тайга, медведь прокурор.
Благо рядом находился автовокзал, откуда путешественники и добрались до конечной цели своего маршрута.
Когда билеты на ближайший поезд до Екатеринбурга были куплены, всем захотелось, наконец, перекусить чего-нибудь горячего. А так как никакого пункта питания, не вызывавшего бы санитарно-гигиенических опасений, в ближайшем окружении не наблюдалось, были после дотошного изучения срока годности приобретены мороженые пельмени. Как некий компромисс между ополуфабрикаченным общепитом и возможностью самолично продезинфицировать его путем кипячения и довести до необходимой степени готовности. Опять же, по смелому предположению, питаемому скорее голодом, чем здравым смыслом, пельмени содержали-таки мясо, о котором грезилось в походных снах, навеянных опостылевшей вечерней кашей.
Отойдя в сторонку от вокзала и побросав на травку рюкзаки, туристы расположились для приготовления пищи. Для чего была извлечена проверенная походная горелка и газовый баллон. Кто-то занялся этим немудреным приспособлением. Другие, вожделея горячих пельменей, расселись в кружок.
Шу огляделся по сторонам. Его глаза, скользнув по привокзальной площади, где в сухой августовской пыли купались воробьи, прошлись по двухэтажному зданию вокзала, по перрону и путям, на которых стоял какой-то обшарпанный состав, и остановились наконец на небольшом одноэтажном здании, что находилось справа метрах в двухстах. Судя по убогому дизайну, зданьице это было ничем иным, как «туалэтом типа сортир». И не было бы ничего странного ни в самом сортире, ни в его наличии рядом с железнодорожной станцией забытого богом уральского поселка, если бы не довольно людное общество, толкавшееся перед входом в нужник, и не полицейский синеполосный УАЗ, уткнувшийся радиатором в пожухлый куст рядом.
Взыграло ретивое! Да! Как бы быстро ни учила жизнь оперов не лезть не свое дело, все-таки должно пройти энное количество лет после полицейской школы, ознаменованное набитием традиционного количества шишек, чтобы молодой и борзый сыскарь научился-таки равнодушно взирать со стороны и не приближаться к каждому месту, куда его тянет профессиональный интерес.
Не отрывая взгляда от вышеупомянутой точки, Шу на ощупь залез во внутренний карман штормовки, где в водонепроницаемом пакетике лежали служебные «корочки». А как же? Как говаривал непосредственный Серегин начальник подполковник Величко, мент расстается с ксивой только через свой труп.
Через минуту он уже приближался к группе людей, толкавшихся у сортира, и демонстрировал удостоверение молодому краснощекому сержанту.
- Что тут? – спросил Шу, останавливаясь рядом с сержантом и заглядывая в полумрак отхожего места.
С этой позиции помещение просматривалось плохо, частично закрытое лабиринтом входа. Мелькнул майорский полицейский погон на плече невысокого полного мужичка. Мазнул по стене луч мощного фонаря. Слышались отдельные очень тихие неразборчивые фразы. И все на этом.
Сержант, едва завидев приближающегося Шу, вначале насупился было и напустил на себя грозный вид. Но рассмотрев раскрытое Серегой полицейское удостоверение, сменил гнев на милость, и с готовностью отвечал:
- Да вот, жмура тут нашли! Буквально с полчаса. Дежурный по станции отзвонился. А ему, соответственно, вон тот пассажир брякнул…
И он указал на дедка в старой серой паре, штанины заправлены в невысокие кирзовые сапоги, а под расстегнутым потертым пиджаком угадывалась вылинявшая олимпийка. Дедок, поминутно поворачиваясь из стороны в сторону, о чем-то тихонько спрашивал немолодого мужчину, одетого помимо джинсов в голубую форменную рубашку, на карманчике которой красовались золотистые крылышки, вырастающие из такого же золотистого колеса.
«Так, это похоже дежурный по станции», - подумал Шу, исподволь разглядывая железнодорожного служащего. Лицо того было скучным и даже досадливым, как будто найти трупа в собственном сортире – эка невидаль! Да еще теперь затаскают!…
Серега перевел взгляд и снова попытался рассмотреть что-либо в сумрачном нутре туалета. Убедившись, что возможности такой почти что и нет, он не долго думая шагнул внутрь. Хотя, сказать по чести, делать ему там было абсолютно нечего. Каждый зайчик должен грызть свою морковку.
В этом простом тезисе его с ходу попытался убедить низенький полный майор, который по всей вероятности здесь и распоряжался.
- Так, я не понял! – заорал он в лицо Шу.
И тут же, заглядывая Сереге через плечо:
- Заворуйко! Заворуйко, мать твою!!!...
В проеме двери показалось бледное и испуганное лицо давешнего сержанта, носившего, как оказалось, фамилию, столь мало подходящую хоть и для невысокого, но все же полицейского чина.
- Я, товарищ майор!
- Головка от юя! Это что еще за херня!, - проорал он скисающему на глазах сержанту, тыча толстым пальцев в Шу, как в неодушевленный предмет.
- Дык, он это…
- Что «это»! Что «это»!
- Дык, опер… он…
- Какой еще опер, идиот?!! Ты что забыл, кто с тобой в отделе служит?!!...
Когда на его плечи легли нервно подрагивающие, но мощные, как тиски, руки-лопаты сержанта,